III

Начиная с 1939 года Сомов шесть лет проработал гидрологом в Штабе морских операций. Годы эти были тяжелыми для всей нашей страны и для всего мира.

Уже осенью 1939 года, вернувшись на флагмане в Мурманский порт, Сомов увидел у причалов десятки судов под флагами чуть ли не всех государств мира. Рядом стояли и англичане, и воюющие с ними немцы, и пока еще мирные американцы, норвежцы, греки. Большие и малые грузовые пароходы и изящные шхуны, пассажирские экспрессы и рыболовные суденышки рядом с громадой трансатлантического лайнера «Бремен». Все они сбежались сюда, в нейтральный пока порт, чтобы определить свою дальнейшую судьбу в условиях внезапно разразившейся второй мировой войны.

22 июня 1941 года застало Сомова в Москве. Все здоровые мужчины шли на фронт. У ворот учреждений, фабрик и заводов то и дело встречались автобусы с уезжающими в эвакуацию детишками, стояли плачущие матери.

В эти дни броня показалась Сомову нелепостью, и он подал заявление о приеме его в ополчение для защиты Москвы. Для всех она была столицей нашей Родины, для него же еще и самым родным городом — местом рождения. Папанин, которому были вручены заявления Сомова и многих других, не мог удовлетворить их желание. Да как же он позволит сейчас, в военное время, накануне развертывания морских операций в Арктике, растерять, распылить опытные квалифицированные кадры? Хотят на фронт? Будут на фронте, непременно будут. Только каждый на своем месте, там, где от него наибольшая польза.

Вскоре Сомов уже сидел в жестком бесплацкартном вагоне, набитом людьми и вещами. Ехал в Архангельск. Он уже знал, что все линейные ледоколы блокированы в Мурманске, пароходы в Архангельске ждут улучшения ледовой обстановки, чтобы везти грузы в Арктику, на восток. Как же сам он доберется до Диксона?

Сомов вез с собой карты и целую кучу материалов для обслуживания навигации ледовыми информациями и прогнозами. Он настолько был сосредоточен на своих обязанностях и на особенностях военной обстановки, что, поселившись в гостинице на улице Павлина Виноградова, за три недели так и не узнал о факте, непосредственно касавшемся его лично. Здесь, в этой самой гостинице, жили его отец и мать, эвакуированные из Мурманска с одним из внуков. Он не встретился с ними, не повидал их. Не мог он знать, что шанс встретиться с матерью был последним: измученная тяготами эвакуации, тяжело больная, она умерла в 1943 году в Нарьян-Маре.

Срочно следовать на Диксон... Штабную группу разделили на части и стали отправлять с оказиями. Сомов попал на старенький пароход «Пинега», который шел в группе других судов под военным конвоем.

Путь на Диксон оказался длинным. В проливе Югорский Шар они увидели целый поселок стоящих на якорях и вмерзших в лед груженых судов. Выход в Карское море был блокирован тяжелыми льдами.

Когда льды немного разредились, суда прошли на восток. Вот и Диксон, родной уже Диксон, где жито-пережито. Но то ли еще впереди! Война...

Папанин должен был оставаться в Москве, и поэтому начальником морских операций был назначен хорошо знакомый Сомову капитан М. П. Белоусов. Начальником Штаба и его заместителем были Н. А. Еремеев и А. И. Минеев, которых Сомов тоже знал основательно, синоптиком — В. В. Фролов. Штаб не всегда оставался на Диксоне, часто размещался на судах, переходя с одного на другое. Сомов рассказывает:

«Мы привыкли к этим переходам и всегда держали наготове в своей каюте листы оберточной бумаги, шпагат и мешковину, чтобы при надобности быстро свернуть свои синоптические ледовые карты с нанесенными на них данными из шифрованных телеграмм. Штабисты подшучивали над нами, придумав специальную команду: «В пакет!», что означало мгновенный сбор и упаковку карт».

Штаб находился на ледокольном пароходе «Садко», потом на ледоколе «Ленин» и па других судах. Вскоре Михаил Михайлович стал свидетелем трагической гибели «Садко». Судно шло в Карском море со сменой зимовщиков и материальным снабжением к одной из станций. Торопясь к месту назначения, капитан повел судно напрямик через центральную часть моря, обозначенную на карте белым пятном. Корабль сел на мель...

Бушевал шторм, спасти судно было невозможно, надо спасать людей. Ледокол «Ленин» сильно качало. Сомов остро переживал отвратительное состояние пассивного ожидания, когда невдалеке погибало судно, а приходилось ждать. Только к концу вторых суток синоптик Штаба Фролов дал консультацию о возможности спустить шлюпку. Ее спустили, и шлюпка направилась к гибнущему судну. Вернулась она вместе со шлюпкой «Садко», обе были заполнены людьми. Принять их на борт ледокола оказалось не менее сложно, чем спустить шлюпку, — море штормило. И все-таки прибывших благополучно подняли на борт.

Осенью 1941 года ледокол «И. Сталин» доставил Сомова и Фролова в Архангельск. Здесь они получили наконец от Папанина распоряжение — явиться в Штаб Беломорской военной флотилии для оформления в ряды Военно-Морского Флота. Обмундировались по-военному, оформили бумаги для присвоения воинского звания — его установил им Штаб флота. Сомов стал инженером-капитаном интендантской службы.

В Штабе Беломорской флотилии Михаил Михайлович с радостью узнал, что здесь создается группа ледовой службы и .возглавлять ее будет капитан второго ранга Николай Николаевич Зубов. Так встретились в военной обстановке профессор и его аспирант. Зубов тоже, конечно, в первые же дни Великой Отечественной войны подал заявление о готовности снова вступить в ряды Военно-Морского Флота. И пожертвовал в фонд обороны свою легковую машину, полученную от Советского правительства за заслуги в полярных исследованиях.

К непривычной ледовой группе сначала приглядывались, но вскоре ее прогнозы завоевали незыблемый авторитет. Сомов обрабатывал донесения летчиков, нередко летал и сам над Карским и Белым морями, над устьем Двины. В силу военной обстановки суда зачастую не могли своевременно стать на зимовку там, где следовало, и тем труднее было защитить их в случае нападения самолетов врага. С появлением льда в устье Двины и еще более — ранней весной перед ее вскрытием авиаразведка стала совершенно необходимой. Скажем, требовалось тщательно зарисовать состояние льдов вокруг ледокола «Ленин» и сразу же сбросить на него вымпел с этой зарисовкой. Это, как и всякое другое задание, Сомов выполнял быстро и хорошо.

Летом 1942 года Сомов летал над Белым морем на морских бомбардировщиках-разведчиках МБР-2. По уставу, при полетах над морем всем полагалось надевать специальные непотопляемые жилеты, но у Михаила Михайловича такого жилета не было, и он летал без страховки. Сидел на открытом сверху и защищенном спереди прозрачным козырьком месте штурмана, а впереди на турели был установлен спаренный пулемет со специальным прицельным устройством. Немецкие самолеты в ту пору появлялись в нашем небе весьма часто.

Собранные в полете данные молодой гидролог старался обработать и нанести на карту еще до посадки. Отмечая время по штурманским часам, он вел журнал наблюдений о состоянии льдов, чтобы привязать их точнее к географическим координатам. В открытом море самолет большей частью летел без ориентиров, и местонахождение его определялось по счислению: зная скорость самолета и его курс на карте, по времени подсчитывалось расстояние, пройденное им от первого ориентира. Современных аэронавигационных приборов в ту пору не было.

Донесение о ледовой разведке составлялось немедленно по прибытии на базу. Его кодировали, превращая в ряд цифр: ведь передавать эти сведения в эфир открытым текстом было немыслимо, данные мог использовать противник. Работа была трудоемкой и требовала большого внимания.

В конце августа 1942 года в воды Карского моря прорвался фашистский линкор «Адмирал Шеер». Сейчас этот эпизод Великой Отечественной войны описан подробно в множестве книг и статей. Вооруженный до зубов военный корабль с командой в несколько сот человек на борту напал на советскую полярную станцию, располагавшую стареньким сторожевым кораблем «Дежнев», маленьким пароходом с прекрасным именем «Революционер» и одной пушкой на берегу, забывшей, когда из нее в последний раз стреляли. Почти весь наличный флот, скопившийся на Диксоне из-за тяжелых льдов, был незадолго до этого отправлен к проливу Вилькицкого.

Если бы успех решала только техника, враг мог бы отпраздновать победу и приблизиться к вожделенным данным ледовой разведки для дальнейшего продвижения на восток. А тогда... У пролива Вилькицкого именно в это время изнывал на вынужденной стоянке целый караван советских судов. Сомов уже несколько дней тщетно мечтал о том, чтобы «протолкнуть» его скорее на восток. Мешали десятибалльные льды и невесть откуда взявшиеся восточные ветры. Расчет был на то, что западное течение протолкнет ледяную пробку на запад, дав дорогу кораблям. Но пока что западные ветры ослабли и движение льда на запад почти прекратилось.

Советские люди на Диксоне атаковали врага первыми, чем предрешили исход сражения. С появлением опасного врага они мысленно связывали гибель «А. Сибирякова». Никто не знал еще точно, что стало с «А. Сибиряковым», но по последним радиограммам было нетрудно и догадаться. «А. Сибиряков» встретил неизвестное судно, назвавшее себя странным именем «Сисаяма» или «Сясьма». Судно требовало сообщить ледовую обстановку. «А. Сибиряков» ответил достойно, и последние слова его радиста, услышанные на Диксоне, были: «Ну, началась канонада!»

За сражение на Диксоне Михаил Михайлович Сомов был награжден первым в его жизни орденом — орденом Красной Звезды. Он оставил записки об этом эпизоде, частично опубликованные. Но тщетно будем мы искать в них самого Сомова, его личную причастность к этому героическому эпизоду войны. Он подробно рассказывает, как дальновидно готовились на Диксоне к возможному нападению руководители Штаба и станции, как заранее вывезли женщин и детей, как штаб сразу после радиоразговора с «А. Сибиряковым» разработал толковый оперативный план. С восторгом рассказывает он о героях-дежневцах, о капитане Кротове и политруке Малюкове, называет имена погибших. Повествует о начальнике аэропорта Колло, который, вооруженный осоавиахимовским ручным пулеметом, вместе с товарищем побежал вдоль берега по мокрой тундре, огибая мысы и заливы, чтобы помешать возможной высадке десанта в тылу полярной станции.

Сомов запомнил многое, в том числе и удивительно спокойную во время обстрела женщину с санитарной сумкой через плечо — диктора радиовещательной станции. О себе же он говорит вскользь, рисуя себя в виде почти комической фигуры: форменный плащ поверх ватных куртки и брюк, в карманах — гранаты и винтовочные патроны, через плечо — старая винтовка на телефонном проводе, на другом плече — огромный мешок из-под картофеля, туго набитый штабными секретными материалами. В руке — канистра с бензином на случай, если придется все уничтожить.

Мешок... Вот за этим-то мешком и пожаловал закованный в броню фашист... В мешке были спрессованы мгновения, часы, дни жизни и Сомова, и синоптика Фролова, и тех бесстрашных летчиков, которые сообщали свои донесения о ледовой авиаразведке.

Каковы же были часы и дни жизни Сомова в это напряженное время? Некоторое представление дает его лаконичный дневник. Серенькая тетрадочка в клетку малого формата с отпечатанной надписью «Рабочая тетрадь». Почти все записи сделаны остро отточенным простым карандашом: они для себя, но в них ничего недозволенного по условиям военного времени. Даже бензин назван, как полагается, «продукт Р-9». Возьмем несколько записей, сделанных в те дни, когда Сомову больше всего хотелось «протолкнуть караван» в заливе Вилькицкого:

«21.08.42. Получена разведка Стрельцова в проливе Вилькицкого. Разведка мало эффективна — слишком много тумана. Разработан и передан новый маршрут. Момент вылета выбирает Фролов. В результате Стрельцов от Усть-Таймыра до Гейберга идет над сплошным туманом (при отрицательной температуре) и затем выходит на отличную видимость.

Черепков вновь не вылетел из-за туманов. О Черевичном нет ни слуху, ни духу. Прислал только разведку у Новых Крестов.

Шумский продолжает стоять у Желания.

Караван прошел Матиссена, идет к проливу Вилькицкого. Обстановка там все еще остается не совсем ясной. Сегодняшняя ночная разведка должна дать материал для принятия решения о дальнейшей судьбе каравана.

22.08.42. Еще ночью по донесениям Стрельцова с воздуха стало ясно, что корабли вести через пролив невозможно.

Стрельцов еще не успел вернуться, как вылетел из Тикси Черепков. На острове Петра он базироваться не смог и прошел с разведкой в Усть-Таймыр. От Тикси до Петра прошел над чистой водой. Однако в донесении он сообщает искаженный против задания маршрут, поэтому не ясно, сохранился или нет массив, располагавшийся к северу от дельты Лены.

Обстановка в проливе Вилькицкого сохраняется почти без перемен. Восточная кромка продвигается крайне медленно. Западная кромка трех-четырехбалльного льда подошла уже к Гейбергу... Разведка обнаружила чистую воду к северу от М. Таймыра и востоку от острова Большевик. Это обстоятельство, а также полная невозможность проводки судов обычным путем побудили искать выходы северным вариантом».

Нет, он не просто получал и осмысливал донесения летчиков. Он давал им задания, разрабатывал маршруты, строил гипотезы. Работал днем и ночью. Колонки цифр говорили ему не только о льдах на море, но и о характерах наблюдателей — каждый летчик делал это по-своему. А каково было ждать возвращения товарищей, когда они задерживались! «Черепков, вылетевший в 09.30 27 августа из Усть-Таймыра, так и не прилетел на Диксон. На поиски его сегодня выходит Стрельцов»... Это записано 30 августа.

Вскоре бесследно пропал самолет - Антюшева. На самолете Черепкова погиб друг Ваня Овчинников.

В те же дни из Архангельска на Диксон и далее на восток вышел пароход «Валерьян Куйбышев». В пути он исчез. Долгие поиски ничего не давали. Наконец маленький деревянный гидрографический ботик «Норд» обнаружил труп матроса со спасательным пробковым поясом, на котором стояло название этого корабля. - Позднее Сомов услышал сообщение со станции Стерлегова: «Я Норд обстрелян подлодкой». Летчики долго разыскивали маленькое судно, но тщетно. 6 сентября нашли выброшенный морем мешок с американской мукой, имевшейся на «Норде». В конце сентября, когда Черевичный снял с разгромленной фашистами полярной станции сотрудника Бухтиярова, на Диксоне стало известно, что «Норд» героически погиб со своим экипажем, за исключением четверых, взятых фашистами в плен.

Штабная работа требовала больших сил и энергии. И все же, случалось, выдавались свободные минуты и даже часы. И тогда Михаил Михайлович вспоминал о том, что он аспирант профессора Зубова, что давно прошли плановые сроки защиты кандидатской диссертации. Если бы не война, он уже имел бы ученую степень — научных статей набралось много.

В марте 1943 года он делает в своей «Рабочей тетради» следующую запись:

«К работе «Пути предвиденья» и т. д.»

Скорость «опускания» Новоземельского массива не есть ли нормальная скорость течения вдоль берегов Новой Земли с севера на юг? Проверить хотя бы примитивными расчетами. Просмотреть работы» — следует список 49 работ, среди авторов которых Визе, Зубов, Дзердзеевский, Лесгафт, Юдин, Карелин, Данилов, Назаров (тот самый, с которым он полемизировал) и многие другие исследователи Арктики.

В тетради — записи, относящиеся к научным интересам исследователя. Например: «В придонных слоях обнаружены элементы атлантических вод, соленость выше 34,5%, температуры несколько повышены (фраза подчеркнута Сомовым. — Е. С). Атлантическое происхождение подтверждается инфузорией Salpingella Secata».

Мысль ученого не дремала, не останавливалась в своем движении и в годы войны. Сомов записывает себе задание на ближайшее будущее: «Произвести приблизительный подсчет, сопоставив количество тепла, поступающего в период таяния от речных вод (из последней работы Антонова и Зотова взять средний слой пресной воды, подсчитать тепло), с количеством атлантического тепла (из моей работы взять среднее месячное количество тепла), сделать примерный подсчет поступления тепла от воздуха и сравнить с количеством тепла от солнечной радиации, поступающего на лед и в воду. Последнее, по-видимому, должно в очень большой мере преобладать над остальным».

Время шло. Поздней осенью 1942 года Штаб морских операций вернулся в Архангельск на ледоколе «Ленин». По пути, при выходе из Югорского Шара, соединились с новым ледоколом «Анастас Микоян». Охраняли их три крошечных деревянных суденышка, вооруженных противолодочными бомбами, акустическими приборами, минными тралами и легкими пулеметами. Ледокол «Анастас Микоян» наткнулся на вражескую мину, взрыв вывел из строя одну из кормовых машин.

Штаб морских операций Западного района Главсев морлути на острове Диксон на зиму свертывал операции, и Сомов ждал решения своей судьбы. Как и Фролова, его временно откомандировали в Красноярск, в родной Арктический институт, который эвакуировался туда из блокированного Ленинграда. Для этого вначале пришлось ехать в Москву, откуда Сомов должен был добраться до Минусинска: там жила его эвакуированная семья — жена и маленький сын. Вскоре все они перебрались в Красноярск.

Но наступала новая весна, и это означало возвращение на Диксон для обслуживания морских операций. Готовиться надо было основательно. Не хватало ледовых карт, и Сомов вычерчивал их вручную. На Диксон летели через Москву — Архангельск. Семья добралась на Диксон с попутными самолетами.

Осень 1943 года была в Арктике тревожной. Фашистские подводные лодки преследовали суда торпедными атаками. Прибывшая на Диксон семья Михаила Михайловича разделяла все арктические тяготы военной поры. Сынишке было около десяти лет; в школу, находившуюся в порту, он зимой добирался через пролив. В тяжелую зимнюю пургу занимался дома с матерью.

Остро пережил Сомов трагедию крупного грузопассажирского судна «Марина Раскова». 12 августа 1944 года оно было торпедировано врагом, конвоиры-тральщики потоплены. Из 354 пассажиров, среди которых было более 100 женщин и детей, небольшая часть спаслась на шлюпках и кунгасе. Их долго мотало по морю, многие умерли от голода и жажды. Остальных спасли летчики С. Сокол и М. Козлов.

Сомов вместе с синоптиками Штаба занимался спасением людей с «Марины Расковой». Разработал возможные схемы дрейфа шлюпок и кунгаса, определил район поисков. В соответствии с этим ежедневно составлял план полетов каждого самолета. Когда Козлов на своем гидросамолете нашел кунгас и попросил прислать судно, чтобы забрать измучившихся людей, Сомов с возгласами: «Нашел, нашел!» — поспешил к Минееву с радиограммой в руках. Тот запросил военных, но ни одного свободного корабля поблизости не оказалось.

У Козлова кончалось горючее, а уйти от найденного с таким трудом кунгаса значило потерять его. Радиограммы шли в Штаб и обратно, и Козлов решился сесть на воду и забрать людей. Взлететь он, конечно, не смог бы. Бурной радостью встретил Сомов известие Минеева, что на помощь к Козлову движется тральщик.

При постоянном напряженном труде, тревоге за людей Сомов оставался заботливым семьянином. В своих записках-воспоминаниях он рассказывает о тяжелом обратном пути из эвакуации с Диксона до Москвы. Осенью 1944 года Штаб погрузился на ледокольный пароход «Седов», здесь были и семьи сотрудников. При подходе к Югорскому Шару была объявлена первая тревога в связи с приближением подводной лодки: «По боевому расписанию я должен был мгновенно оказаться у котлов в кочегарке и приготовиться к уничтожению ряда вещей, попадание которых в руки противника должно было быть полностью исключено. Как и прежде, я скатился по трапам в кочегарку и приготовился исполнить все, что положено по уставу. Но мысли мои оставались все же наверху, в маленькой каютке, где безмятежно слало маленькое существо, а рядом с ним, полное страха за его жизнь, металось материнское сердце, не знающее, как и чем защитить его от нависшей угрозы».

Чувство долга не сделало его суровым, скорее наоборот. Михаил Михайлович до последних дней своей жизни оставался человеком, палитра чувств которого была необычно богата, разнообразна, и сами эти чувства подлинно человечны, щедры, красивы и глубоки. В записках Сомова часто встречается эпитет «ласковый» применительно к погоде, небу, озеру или островку. Он видел не только внешнее, он умел одухотворить, очеловечить явление природы. О таких людях говорят: тонкая, богатая натура.

Путь домой был тяжелым. С «Седова» их пересадили на переполненное людьми водолазное суденышко, которое несколько раз получало команду подойти к острову Вайгач, забрать баржу либо удостовериться, что немецкая подводная лодка потоплена. Команды то давались, то отменялись. Потом была объявлена воздушная тревога. Далее путешественников пересадили на борт бывшего рыболовного тральщика, который и доставил их в Архангельск.

Сомов надеялся на встречу с отцом. Но судно прибыло в день праздника, пропуск из военного порта оформляли почти весь день, и в Архангельск Сомов попал через несколько часов после того, как отец его отбыл в свой Мурманск, не дождавшись встречи с сыном.

В 1945 году, по окончании воины, Михаил Михайлович завершил занятия в аспирантуре и защитил диссертацию на соискание степени кандидата географических наук. Диссертация посвящена исследованию формирования ледовой обстановки в Карском море. Сомов предложил и обосновал в ней оригинальную обобщающую схему процессов зарождения, развития и разрушения ледяного покрова этого моря, что имело и прогностическое значение для этих явлений.

Это было его первое лето после окончания института, проведенное не в Арктике. Он работал гидрологом в Центральном штабе морских операций в Москве при Главном управлении Северного морского пути. Потом стал научным сотрудником морского отдела Службы льда и погоды Арктического института. В начале 1946 года Сомов был назначен начальником отделения ледоведенья Арктического института и перебрался в Ленинград уже окончательно.

Еще до переезда, осенью 1945 года, ему довелось принять участие в полете на Северный полюс. Полет этот стоял в плане высокоширотных маршрутов осенней разведки 1945 года. Задачей этой непродолжительной экспедиции была ледовая разведка района центральной части Северного Ледовитого океана, лежащего между 95-м и 138-м градусами восточной долготы, который раньше никто не обследовал. Ученых интересовало состояние льдов именно в позднее осеннее время. Подобных полетов еще не проводилось.

Двухмоторный самолет Н-331 вел М. А. Титлов, группа участников полета состояла из шести человек. Полет был весьма сложным: стояли сумерки без солнца и звезд, в тумане и облачности самолет неоднократно подвергался обледенению. Не малые надежды возлагались на опытнейшего штурмана В. И. Аккуратова, который уже побывал над Северным полюсом в 1937 году, а в 1941-м достиг полюса недоступности. Аэронавигационных приборов, применяемых теперь, тогда еще не было, а слышимость последнего радиомаяка на острове Котельном пропадала за 85-й параллелью.

На Северном полюсе самолет могут ждать какие угодно неожиданности, тем более в условиях, когда не видно ни одного из небесных помощников — светил. Поэтому на борту самолета были и палатки, и спальные меховые мешки на гагачьем пуху, и большой пневматический клипербот. Были припасены лыжи и карабины, специальный бензин, примусы, теплое меховое обмундирование, запас инструментов и продовольствия.

Смысл полета стоял в прямой зависимости от обязанностей Сомова. Льды встретились ранним утром у юго-восточной оконечности острова Большевик. Отсюда самолет развернулся и точно по меридиану, словно видел его, пошел к Северному полюсу. Титлов в 1944 году производил здесь ледовую разведку к северу от Арктического мыса. Дальше начиналось неизведанное пространство, пересеченное в свое время Нансеном на «Фраме» и нашим «Седовым». Все, что лежало севернее, было неизведанным, новым. Рассеянный свет полярных сумерек сглаживал очертания льдин и снега, туман и облака сливались с ними в «белую тьму». В ней нетрудно было принять за остров айсберг с несколькими вершинами, что и произошло.

Рассказывая об этом полете, Сомов восхищался героическими усилиями пилота Титлова и штурмана Аккуратова. Им и в самом деле приходилось не легко. Магнитные компасы, приближаясь к полюсу, работали все хуже, самолет приходилось вести по счислению. А на полюсе, где сходятся все меридианы и откуда путь лежит везде только на юг, требовалось так развернуть самолет, чтобы возвращаться по тому самому меридиану, по которому пришли.

Сомову для решения его задачи требовалось лететь пониже. Но стоило самолету попасть в туман или в облако, как он обледеневал. Титлов включал антиобледенительное оборудование и начинал искать выход, то снижаясь до бреющего полета, то набирая большую высоту в поисках просвета между облаками. Однажды пришлось поднять машину до 4700 метров (потолок ее был 5000), чтобы вырваться к свету. «По кабине стучал лед, слетающий с винтов», — вспоминал Сомов. Люди испытывали кислородное голодание. К счастью, через час облака рассеялись. Подобное обледенение пришлось пережить не однажды.

Полет без ориентиров... И вдруг словно в подарок отважному штурману Аккуратову незадолго до подхода к полюсу среди облаков появился тоненький серп луны, Определившись, самолет сделал круг над Северным полюсом. Как полагается пионерам-первопроходцам, они сбросили на лед буек с запиской, а радист отстукал рапорт Папанину.

Сомов собрал интереснейший материал о состоянии льда в центральной Арктике в осеннее время. «Одной из задач нашего полета было определение южной границы паковых льдов в районе, расположенном к северу от моря Лаптевых, — записывал он. — Эта задача была полностью разрешена. Граница лакового льда установлена со всей достоверностью...

Наш полет дал и некоторые материалы по методике наблюдения за льдами. В частности, тщательно проводившиеся наблюдения за расположением трещин среди паковых льдов показывают, что путем таких наблюдений можно выявить генеральное направление этих льдов. Чрезвычайно интересны происхождение и пути следования больших одиночных айсбергов в приполюсном районе, не менее любопытно и происхождение крупных разводий, наблюдавшихся нами на самом Северном полюсе».

Наблюдения, собранные на Северном полюсе в 1945 году, в какой-то мере пригодились Сомову в 1948, когда он совершил посадку на полюсе и выполнил целый цикл океанографических работ о дрейфующих льдах.