В спор вступают итальянцы

Прощание наше с товарищами было несравненно тяжелее, чем в феврале. Мы знали теперь, что нас ожидает, знали, сколько страданий и трудностей предстоит нам, знали, кроме того, что мы до тех пор не отступим ни перед какими препятствиями, пока не истощатся все средства наши и силы. Мы не мечтали больше о легкой и полной победе, мы питали лишь надежду, что в борьбе с неразгаданным сфинксом полюса нам удастся хотя бы немного опередить своих предшественников.

Ночью 14 марта температура упала до -43°; в 8 часов утра -38°. При такой температуре даже люди, привыкшие к сильному холоду, не могут работать на открытом воздухе. Мы надеялись, что согреемся во время ходьбы, но не успели пройти немного, как очутились перед непроходимым льдом. Перед нами было необозримое пространство, покрытое исполинскими, острыми вверху глыбами льда, как бы брошенными нарочно рукою великана с целью преградить нам путь, и мы вынуждены были прибегнуть к помощи топоров.

Несмотря на 8 часов непрерывной работы, мы не прошли и 6 километров. К 5 часам вечера термометр показывал -43°, и мы окоченели от холода.

Канепа, пробуя разрезать масло, концом ножа поранил себе руку в том месте, где пульс, но, к счастью, неглубоко. Я сделал ему строгий выговор, потому что старался прежде всего внушить людям, чтобы они были как можно осторожнее и избегали самых ничтожных телесных повреждений. Человек, потерявший способность работать, был бы большим несчастьем для экспедиции, успех которой зависел от общей единодушной работы.

15 марта. В 4 часа термометр показывал -44°, а в 5 1/2 часов -45°. Сегодня мы прошли 13 км.

К вечеру спальные мешки замерзли и стали твердыми, как дерево. Два человека насилу растянули их, да и после этого немало труда потребовалось, чтобы втиснуть туда свое тело. Хорошо ли, худо ли, но мы все-таки влезли в них, хотя уснуть не могли, потому что даже зубами стучали от холода. Единственная часть тела, которая не болела у нас, были ноги; они всегда были теплые от ходьбы, и если при остановке мы сейчас же снимали башмаки и заменяли их охотничьими гамашами, то они оставались теплыми, то есть теплыми сравнительно с остальным телом. Панталоны на коленях покрывались ледяными корками в виде наколенников и множеством корочек, таких толстых, что их приходилось счищать ножом; да и щеки, спина и вообще все части тела, где появляется испарина, покрывались такими же корочками. После нескольких минут лежания в мешке весь лед, оставшийся на одежде, начинал таять, и, несмотря на затрудненное дыхание вследствие недостатка воздуха, мы все же чувствовали нечто вроде благополучия; мы, правда, задыхались, но лежали покойно и не стучали зубами.

16 марта. Мы провели скверную ночь; температура падала до -52° и 53°. Мы молили Бога, чтобы температура не падала ниже -35°, скромное желание, как нам казалось. Но если температура никогда, даже в полдень, не подымалась выше -45°, то для того, чтобы жить, приходилось бороться, а при такой борьбе угрожала потеря физической, а с нею и духовной силы. Поддерживали нас в этом сознание долга, необходимость работать и общество товарищей; но останься человек один при таких условиях, он бы не выдержал и потерял мужество, а потери мужества на одну даже минуту достаточно было, чтобы уснуть вечным сном.

Наступило 21 марта, и я решил отослать назад, к земле, только трех человек, а четвертого оставить у себя. Причина, заставившая меня прийти к такому решению, была следующая: как только наша группа останется одна, рассуждал я, и ей для расчистки пути придется отправить вперед двух более расторопных людей, то позади останется один только человек, что было бы крайне неосторожно и могло замедлить движение наше к северу.

Я пригласил Кверини и доктора к себе в палатку и сообщил им свое решение относительно отправки первой группы, которая должна была состоять из Кверини, Олье и Стеккена. Перед выступлением Кверини пришел проститься со мной; он пожелал мне всякого успехами мы с волнением обняли друг друга.

Простившись с ними, я отправился догонять Петигакса и Фенойлье, которые уехали полчаса тому назад и успели уже пробраться сквозь широкую ледяную стену, задержавшую нас накануне. Пройдя самую трудную часть пути, я остановился, чтобы посмотреть, как удаляется поезд Кверини. Мы были уже далеко от него, но ясно видели всех и приветствовали друг друга, размахивая шапками. В ту минуту мы не могли побороть в себе чувства зависти к ним... Мы были уверены, что они на пути к счастью, жизни и родине.

На следующий день мы занялись исправлением саней, и во время этой работы у меня показался пузырь на указательном пальце правой руки, который был уже дважды отморожен. Кроме боли, я чувствовал еще страх перед возможностью серьезного обмораживания, которое могло помешать дальнейшему моему движению вперед. На конце моего указательного пальца образовался большой пузырь, и вся правая рука ужасно болела.

В час ночи 28 марта температура упала до -45°, а в 8 ч. утра -40°. По моему расчету, мы должны были находиться под 83°50' с. ш. После полудня мы в течение получаса двигались по очень тяжелому пути, но затем вышли на чудную ровную дорогу, по которой пошли несравненно быстрее, останавливаясь по временам лишь для того, чтобы дать вздохнуть собакам. Неужели нам удалось наконец добраться до вожделенной ровной ледяной поверхности?

Мы худо спали и следующую ночь, частью от холода, частью из-за непривычных спальных мешков, которыми мы обменялись с уходящей от нас второй группой. Ее возглавил доктор.

Я передал письмо герцогу, в котором излагал ему в общих чертах свои планы, подробности которых передал устно через доктора. Я просил товарищей не беспокоиться, если не вернусь к концу июня. Посоветовал доктору, как советовал и Кверини, чтобы он по возможности держался юго-восточного направления, пока не увидит острова, и чтобы не менял пройденного нами пути, за исключением только случаев крайней необходимости. Я просил его передать последний привет моей матери и невесте и поспешно удалился...

Мы остались одни на безмерной равнине, северная граница которой сливалась вдали с горизонтом. Разлука с товарищами была последним звеном цепи, соединявшей нас с миром и с дорогими сердцу нашему. Мне чудилось, будто безграничная пустыня звала нас к исполнению нашего долга. Она не пугала нас больше, она кричала нам: "Все в ваших руках! Соединитесь, удвойте силы, и вы пожнете плоды жертв всех ваших предшественников".

Всю ночь 1 апреля бушевала страшная буря. К счастью, палатка наша была исправлена, а потому мы не мерзли и спали великолепно. Сегодня термометр в первый раз показывал -25".

У нас осталось еще 48 собак, из них 30 очень больших и сильных. К середине июня останется 12 штук, очень хорошо откормленных. Если к этому времени мы не попадем на остров, то нас ждет голодная смерть.

Сегодня12 апреля. В 7 часов утра, когда мы собирались уже сняться с лагеря, льды пришли в движение. В каких-нибудь 100 метрах от лагеря поднялась громадная ледяная стена в 12- 15 метров высоты, а вслед за ней взгромоздились друг на друга исполинские ледяные глыбы, которые как пух взлетали на верхушку стены, перекатывались через нее и с ужасным грохотом падали на ту сторону, где мы находились, подымая при своем падении мелкую ледяную пыль, которая густым туманом заволакивала подошву ледяной стены. Лед, на котором мы стояли, дрожал под напором падавших ледяных глыб, а страшный грохот их заглушал собою громкий, непрерывный треск заторов. Зрелище было величественное, но нервы наши были слишком напряжены, и мы поспешили запрячь собак, чтобы по возможности скорее удалиться от опасного места. Мы двинулись вперед и перешли 2-3 ледяных вала. На одном из них опрокинулись сани с нашим спальным мешком: пока мы поднимали их, под нашими ногами так и ходили куски льда.

15 апреля. Задул северный ветер с обильным снегом; кругом ничего не было видно, а потому невозможно было пускаться а путь. Мы воспользовались этой задержкой, чтобы укрепить нашу поклажу и привести в порядок сани. Затем я приступил к перевязке своего пальца, который две ночи не давал мне спать. Петигакс вызвался помочь мне. Почти весь конец пальца гноился, потому что отодвинутый назад ноготь резал мясо; я очистил и обрезал ножницами омертвевшую кожу, обмыл его сильным раствором сулемы и перевязал; теперь он болел у меня сильнее прежнего. Я начал баяться, что палец мой не выдержит температуры в -30°, претив которой я во время ветра не мог защищаться, потому что должен" был работать, а при работе я всегда более или менее пускал в ход и эту руку.

17 апреля. Прошло 38 дней с тех пор, как мы оставили хижину, и 26 дней, как мы отправили первую вспомогательную группу. Мы решили идти дальше до 20-го числа, то есть еще три дня.

21 апреля. Мечты и надежды, которые два дня тому назад сильно колебались, теперь ожили вновь и наполнили душу нашу такою радостью, какой мы никогда еще не испытывали в этих негостеприимных областях, полных страданий! В 11 3/4 часа мы остановились, и, пока люди пили кофе, я измерил полуденную высоту. Мы находились под 85°29' с. ш. Это обстоятельство воодушевило всех.

22 апреля. Сегодня мы встали в 5 часов и чувствовали себя несколько усталыми. Я много думал в эту ночь и решил отказаться от самой заветной мечты своей, которая жила во мне и казалась такой близкой к исполнению: достигнуть 87°. Для этого нужно было пройти 160 км за неделю. Трудное предприятие! Предположив, что это удастся, можно ли было надеяться, что мы с такою же быстротою совершим обратный путь? А что будет, если нас застигнет дурная погода? Съестных припасов у нас осталось всего на 44 дня, и то при сокращенных пайках; а уменьшить их нельзя, не обессилив окончательно людей. Я решил поэтому вернуться обратно, как только мы достигнем 86°30' с. ш. Не успел я принять этого решения, как мною овладело новое сомнение: да доберемся ли мы до 86°30' с. ш.?

Мы вышли в 9 часов утра при облачном небе и северном ветре. Шли бодро и скоро до 101/2 часов. При переходе через ледяной вал в санях Канепы порвались постромки; к счастью, я шел впереди, и мне удалось удержать собак. За это мы вознаграждены были прекрасной равниной, на которой и остановились для измерения полуденной высоты. В 12 ч 20 м мы двинулись дальше и скоро очутились среди ледяных заторов, шедших, по-видимому, со всех сторон на нас. Лед колебался по всем направлениям, ледяные глыбы громоздились друг на друга и с громким треском сооружали валы за валами; каналы открывались по извилистым линиям, а там, где они закрывались, поднимались новые валы. Никогда не думал я, чтобы лед мог быть таким подвижным и грозным. Собаки выли от страха и не хотели идти дальше; мы ободряли их и подталкивали сани.

24 апреля. По моему расчету, мы находились под 86°31' с. ш. После краткого молчания, вызванного общим волнением, в палатке поднялся такой оживленный разговор, какой редко подымался в ней. Мы говорили о нашем возвращении в хижину, о том, как удивятся герцог и наши спутники, которые потеряли, пожалуй, всякую надежду на успех нашего предприятия. Мы взяли кусок парусины и написали на нем крупно: 86°31', чтобы оставшиеся в хижине увидели их еще издали при нашем приближении. Мы говорили о наших семьях, о возвращении на родину. Каким блаженством казалось нам будущее!

Термометр показывал -35°. Долго стояли мы под открытым небом, с радостью думая о том, что мы у конца всех наших страданий. Возвращение казалось нам прогулкой, и взоры наши стремились не к северу, а к югу, где ждали нас близкие наши.

25 апреля. Да, мы действительно возвращаемся обратно. Собаки, по-видимому, также понимают это; они бегут такою рысью, что мы еле поспеваем за ними.

28 апреля. За эти четыре дня мы подвинулись на целый градус дальше к югу; если дело будет идти так же и в следующие три-четыре дня, то мы будем почти в безопасности от неожиданных сюрпризов со стороны плавучего льда. Сегодня я часто садился на сани; я чувствую слабость и тяжесть в ногах, так что не могу сделать и пяти шагов подряд. Завтра я попробую не есть пеммикана, который крайне вредно действует на мой желудок, Канепа, такой крепкий и здоровый, тоже не может двигаться от усталости и к вечеру еле плетется. Только Петигакс и Фенойлье крепко держатся на ногах и бодро шагают вперед.

1 мая. Вот уже несколько дней, как у меня болит кисть правой руки, а сегодня разболелась вся рука. Всю ночь не мог я спать из-за нее, и оказалось, что у меня распухли подмышечные железы.

2 мая. Мы вынуждены лежать вследствие худой погоды: снежные заносы, туман и бешеный северо-восточный ветер, который вечером поворотил к северу. Я развязал палец; он оказался распухшим, а отмороженный конец его совершенно черным. С помощью ланцета, который держу левой рукой, я удалил всю почерневшую часть. Не успел я ввести в мясо кончик ножа, как оттуда вышло очень много гноя, что доставило мне большое облегчение. Я срезал всю верхнюю, омертвевшую часть и обнажил кусочек кости, также, по-видимому, омертвелой. Я надавил на конец ее и почувствовал невыносимую боль во всей руке. Думая, что при малейшем толчке она может причинять мне большие боли, я решил отнять ее. Но у меня ничего не было, кроме ножниц, а маленькая косточка между тем оказалась очень твердой, и резать ее было очень больно. На маленькую операцию эту, которую доктор кончил бы в 3 минуты, я употребил 2 часа, доставив этим не особенно приятное развлечение своим спутникам, которые вынуждены были помогать мне. Канепа не выдержал и, несмотря на бурю и снег, вышел из палатки.

8 мая. Наконец-то удалось нам определить широту и какую широту! - на 24 км южнее, чем мы думали.

13 мая. У нас еще 17 полных порций, которых может хватить на 23 дня, если сократить каждую порцию на одну четверть. Сухарей зато 45 порций. Для собак у нас 200 порций пеммикана и, кроме того, 76 порций высшего сорта пеммикана; он был также взят для собак, но теперь мы решили его сохранить для себя. Я уже несколько раз прибавлял к пище по две порции этого пеммикана.

19 мая. С 4 часов и до полуночи мы шли по равнинам старого, по-видимому, льда, не обращая внимания на туман и снег, который падал то мелкими звездочками, то крупными хлопьями. Все были точно сонные, но стоило явиться какому-нибудь препятствию, как и люди и животные моментально просыпались и к ним возвращалась прежняя энергия. Когда же препятствие было пройдено, все снова погружались в прежнее состояние и с трудом тащились вперед.

Видимый упадок физических сил моих спутников, к которому присоединилось и нравственное угнетение, явился следствием течения, гнавшего нас на запад. Все это крайне беспокоило меня. Я не мог поступать против совести и не говорить им всей правды. Какой-нибудь несчастный случай мог каждую минуту вырвать меня у них, а потому они должны были знать, где находятся и какого направления должны будут держаться, чтобы спасти себя. Я старался почаще знакомить их с картой, но которой они могли довольно точно определить, в каком положении находятся. Что касается меня, то энергия моя возрастала с каждым днем. Я чувствовал себя сильнее и не испытывал ни усталости, ни сонливости. Мой указательный палец почта не болел больше; я развязал его, лежа в мешке, и прорезал его сбоку острием ланцета, чтобы выпустить скопившийся в нем гной. Пока спали мои спутники, я справился с этой операцией и не чувствовал при этом никакой боли.

20 мая. День прошел в печальных размышлениях о том моменте, когда съестные припасы выйдут и мы не в состоянии будем бороться с течением. Тут перед моими глазами вырастает призрак голода и мороза... Ужасный конец Де-Лонга и экспедиции Грили представляется мне со всеми своими ужасными подробностями, и среди окружающей меня тишины я с сожалением смотрю на спутников, спящих около меня. У них, как и у меня, есть семьи, которые молятся за нас, и при этой мысли я чувствую прилив новых сил, которые побеждают овладевшее мною малодушие. Нет, будем бороться до конца, и если падем, то лишь после отчаянной борьбы!

22 мая. Погода все та же. До 4 1/2 часов мы шли по довольно ровному льду, а затем нам пришлось прокладывать себе дорогу среди ледяных скал, между которыми лежал такой глубокий и мягкий снег, что мы и собаки выбились из сил. Через каждые 2-3 метра мы проваливались по самые бедра, затем несколько метров шли по твердому снегу и вдруг неожиданно проваливались до пояса или даже до плеч. С трудом, при помощи рук и колен, выкарабкивались мы наверх и тут же снова проваливались. Что за мучение!

1 июня. Мы спали 12 часов; время от времени один из нас выходил из палатки, чтобы посмотреть, что делается с каналом, аадержавшим нас вчера. Только в 3 часа пополудни появилась возможность перейти через него. Мы запрягли собак и после неимоверных усилий перешли на другую сторону, где находилась обширная равнина. В конце ее мы нашли полузамерзший канал, затем еще две большие равнины и наконец остановились у широкого канала, берега которого двигались. Переход длился два часа. Мы перешли еще равнину и канал, отнявший у нас снова два часа времени. В нашем распоряжении находилась только одна льдина, на которой под конец переправились Канепа и Фенойлье с 15 собаками. От чрезмерной тяжести льдина погружалась в воду и грозила распасться на куски. Мы с Петигаксом тянули изо всех сил канат, и спутники отделались лишь ножной ванной. Теперь мы то и дело попадаем в воду; я бываю рад, если пройдет полдня и я ни разу не попаду в воду но самые колени.

3 июня. С полуночи и до 6 часов вечера мы не останавливались и все искали прохода то к югу, го к северу, надеясь пробраться к востоку. Прокружив целое утро и потеряв при этом одни сани, мы добрались до обширного ледяного поля, плывшего мимо равнины, где мы ночевали. Мы надеялись, что оно доплывет до противоположного берега канала, но вместо этого оно остановилось посреди него. Когда мы добрались, наконец, куда хотели, мы нашли там вчерашние наши следы.

Есть от чего потерять мужество! Мучиться столько часов и прийти на то же место!

8 июня. Я не смыкал сегодня глаз и, лежа в мешке, много часов подряд терзался под наплывом тревожных дум. Но мысли о невесте, о матери, о взятом на себя обязательстве одержали верх над угнетавшим меня состоянием духа, и я спокойнее стал обдумывать наше отчаянное положение. У нас осталось 25 кг пеммикана; если мы кончим его за неделю, у нас будет еще 8 собак, мяса которых хватит на 20-25 дней. Перед нами, следовательно, целый месяц до наступления голода, а за это время мы можем добраться до мыса Флоры, где находится большой склад съестных припасов.

Ночью вследствие сильного движения льдов на севере и северо-западе образовалось много широких каналов. Мы оказались таким образом окруженными со всех сторон водою, и нам ничего больше не оставалось, как расположиться лагерем и ждать более благоприятной минуты.

9 июня. В 9 часов мы двинулись в путь, и через полчаса нам удалось выбраться из этого полярного болота. В 2 часа пополудни Петигакс позвал меня на верхушку глыбы, куда он вскарабкался, чтобы высмотреть дорогу, и просил меня захватить с собою бинокль. Я поспешил исполнить его просьбу. К юго-востоку ясно выделялись на горизонте два острова, по всей вероятности, Неаль и Гарлей (Видимо, остров Елизавета и остров Харли), а влево от них высокий, темный мыс, верхушка которого была покрыта снегом; мыс Милла, без сомнения. Земля! Я уверен, что немногие моряки испытали то чувство, которое испытали мы в эту минуту. С невероятным воодушевлением продолжали мы путь: мы чувствовали себя так бодро, как в тот день, когда вышли из хижины. Мы не ощущали ни тяжести в ногах, которые до сих пор казались нам свинцовыми, аи дустом в желудке, ни жажды; мы не плелись уже шаг за шагом, как раньше, а быстро двигались вперед.

Часов после трех показалось солнце, и весь горизонт прояснился. Мы вскарабкались на глыбу, чтобы еще раз увидеть желанную землю. Увы! Острова и мыс исчезли! На восток тянулась необозримая, покрытая глыбами и каналами поверхность, которая далеко впереди сливалась с горизонтом. Мы были поражены. Ужас овладел нами!

10 июня. Мы двинулись в путь рано утром. В 10 1/2 часов Петигакс сделал мне знак с верхушки ледяной глыбы. Я поспешил к нему; острова снова показались, и еще яснее вчерашнего. Я совершенно ясно видел темную скалу, покрытую кое-где светлыми полосами, лишаями по всей вероятности, и кончавшуюся вверху снежным куполом. Это не остров Неаль, как я думал сначала, а мыс Маклинтока. Нет никакого сомнения больше: мы находились ближе к земле, чем думали вчера.

20 июня. Пока мы спали, ветер разогнал льдины, и мы, проснувшись, увидели, что все кругом нас покрыто водой. Мы очутились на небольшом ледяном островке, поперечник которого равнялся 60 метрам; приходилось сидеть и ждать благоприятного ветра или течения. Весь день этот был полон беспрерывных надежд и разочарований. Наш маленький остров то приближался к ледяному полю, то удалялся от него. Западный ветер становился все сильнее, и всю надежду свою мы возлагали на него.

21 июня. Всю ночь кто-нибудь из нас дежурил, потому что водяная поверхность то расширялась, то суживалась. Мы находились в 20 метрах от ледяного поля. С мужеством отчаяния двинулись мы вперед. Целый час невыразимой муки пережили мы на этом растрескавшемся, плавающем на воде ледяном поле; каждый шаг завоевывали мы с неимоверными усилиями и, несмотря на это, удалились всего на 50 метров.

Ледяное поле, оставленное нами позади, и то, к которому мы стремились, быстро двигались по направлению к югу; наша же льдина и окружающие нас глыбы не двигались с места. Канал превратился в озеро, которое все больше и больше разливалось к северу. Часа два продержались мы на нашем странном суденышке, когда вдруг увидели, что озеро уменьшается, а ледяные поля начинают с необыкновенной быстротой надвигаться на нас. Мы решили перебраться на лед раньше, чем он столкнется с нашим маленьким островом. Не успело ледяное поле приблизиться к нам, как мы прыгнули на него и потащили за собой собак и сани. В ту же минуту островок наш, стиснутый ледяными полями и глыбами, распался на куски. Мы вздрогнули и отвернулись от него... Мы ласкали собак, которые повиновались нам и столько жертв принесли нам. Поколебайся они минуту - и все имущество наше погибло бы.

22 июня. В 11 1/2 часов мы направились к мысу Бророк, Погода пасмурная. Мокрый снег приставал к полозьям саней, и собаки с трудом тащили их. У нас осталось еще 7; тащат, собственно, только 6, потому что Мессикано еле двигался. Мы с Канепой все время помогали им, хотя сами шли с трудом, проваливаясь по колени в снег. В 7 часов погода прояснилась, и мы увидели мыс Габермана и мыс Бророк.

23 июня. Взволнованные до глубины души, стояли мы несколько минут неподвижно. Да, мы были на Земле кронпринца Рудольфа, в нескольких километрах от своих товарищей.

Чтобы пройти к бухте Теплиц, мы должны были снова сойти на плавучий лед, сильно расколотый и изборожденный по всем направлениям каналами и водяными лужами. Я предпочел идти по леднику; это стояло нам больших трудов, потому что сани наши то и дело скользили по крутому спуску в море. На самой верхушке нас снова окружил туман, и до того густой, что мы рисковали наткнуться на что-нибудь. В нескольких шагах от нас из середины льда высилась скала; мы разбили подле нее палатку.

Утро. 6 часов. Мы отдали собакам остатки последней убитой нами жертвы - кости, дочиста выскобленные после нашего обеда. В 8 часов прояснился туман, и Фенойлье, стоявший у входа в палатку, крикнул:

- Хижина!

Мы бросились из палатки. С нами сделалась настоящая лихорадка... руки наши дрожали, когда мы складывали палатку, и дрожали еще больше, когда мы привязывали флаг к бамбуковой палке, которую укрепили затем на каяке. Мы хотели прийти с распущенным флагом, хотели, чтобы товарищи наши сразу увидели, что все мы здоровы, что мы не потерпели неудачи.

Мы спустились с ледника. "Полярная Звезда" все еще стояла на том же месте; вдали виднелись черные точки, которые двигались туда и сюда. Мы ускорили шаги. Мы уже ясно различали фигуры людей. Я вынул полевой бинокль и увидел, что все бегут: нас увидели. С большим волнением спустились мы вниз. Друзья бежали к нам... Их мало, и я напрасно старался пересчитать их. Мною овладел ужас... Неужели погибла вторая группа? Вот мы близко, стараемся рассмотреть, где доктор, но не видим его. А между тем он оказывается совсем близко и кричит нам, размахивая шапкой:

- Ура, ура, ура!

Спустя несколько минут мы лежим в объятиях друг друга. Я пожимаю всем руки. Ганс говорит мне:

- Знаете, Кверини не вернулся!