Удивительная история Нуйатсока
Во время этой же поездки я приобрел собаку с длинной рыжей шерстью; в обмен я дал: мужу - две новых трубки, двадцать сигарет, темные очки от солнца и еще одни очки с зеленым козырьком для защиты от вьюги, а также свитер; жене - большой пакет разноцветных фарфоровых шариков для бус. Это была очень высокая цена, но я хотел, чтобы облегчить свои последующие этнографические изыскания, прослыть щедрым дарителем. Этого пса звали Нуйатсок, т. е. длинношерстый. Войдя в мою упряжку, он быстро освоился благодаря симпатии, которой воспылала к нему с самого его появления Тимертсит, одна из самых молодых и красивых моих сук. Но если я делал вид, что проявляю к нему интерес, Нуйатсок поджимал хвост (его обычно он держал трубой) - признак доверия и хорошего настроения, опускал голову и убегал. Однако я не без опаски подходил к нему, когда он бывал запряжен в нарты, и на остановках, когда нужно было распутать постромки.
Через несколько дней он захромал. Скоро стало очевидным, что у него поранена лапа и рана не заживает; нужно было ее лечить. Пришлось пойти на хитрость: зайдя сзади, я схватил Нуйатсока за шею, зажал его голову между своими коленями и завязал морду веревкой. На одной из лап оказалась широкая гноящаяся рана; вероятно из-за пореза острой кромкой льдины. Я смастерил для пса обувку из нерпичьей шкуры и в сапог, надетый на раненую лапу, положил большой кусок тюленьего жира - классический способ эскимосов излечивать любые раны. Каждый день я менял повязку, но из предосторожности завязывал ему челюсти, несмотря на то, что он начал относиться ко мне с доверием. Через несколько дней выздоровевший Нуйатсок стал одним из первых подбегать ко мне, чтобы приласкаться, сам спешил к нартам, когда видел, что я выхожу из хижины со сбруей в руках.
Однажды во время охотничьей поездки вся упряжка без всякой видимой причины превратилась на полном ходу в огромный рычащий, воющий, визжащий, хрипящий клубок, нечто вроде мальстрема из шерсти, пушистых хвостов, ушей и разинутых пастей. Нужно было быстро вмешаться: при такой свалке всегда есть риск, что собаки нанесут друг другу серьезные ранения. Я вбежал в этот водоворот с бичом в руке, клича, ругаясь во все горло. Я оттаскивал псов за постромки, рассыпал удары и тщетно пытался навести порядок в упряжке; оказалось, что вся свора объединилась против Нуйатсока. Если удастся выхватить его из рычащей кучи, то причина схватки будет устранена.
Я схватил пса за холку. Он, решив, что это один из противников, рывком повернул ко мне голову, верхнюю губу, ощерив зубы и разинув пасть так широко, что я смог заглянуть в его глотку. Челюсти сомкнулись на моей обнаженной руке. Я уже видел ее прокушенной до самой кости, на перевязи в течение нескольких недель, а быть может искалеченной навсегда... Какая-то доля секунды - и Нуйатсок успел заметить свою ошибку, вероятно почуяв мой запах. Его зубы уже коснулись моей кожи, как вдруг челюсти перестали сжиматься. Неслыханное дело: Нуйатсок, открыв пасть, чтобы не укусить меня, повернул голову к своим врагам... Тогда свободной рукой я схватил его за шиворот и выбросил из кучи. Сражение прекратилось.
Чтобы быть честным, должен теперь рассказать другую историю. Когда-то, перед второй мировой войной, в Гренландии, принадлежавшей Дании, было запрещено продавать эскимосам алкоголь, а живущим на восточном берегу, как менее приспособленным к цивилизованной жизни, запрещалось продавать даже кофе, ибо датский кофе по справедливости считается крепким напитком. Но с тех пор Гренландия поменяла свой статут территории на статут провинции. Поэтому наши гренландские друзья стали "всамделишными датчанами": голосуют, живут в деревянных датских домах, абсолютно непригодных для их образа жизни, и могут покупать спиртное вволю. Это не раз приводило, особенно по субботним вечерам, к драматическим, последствиям.
Несколько лет назад, в 1970 году, один гренландец в Якобсхавне возвращался домой в пять утра, пошатываясь. Он, видимо, провел несколько приятных часов; спиртное привело его в радостно-приподнятое настроение и напомнило о добром старом времени, когда, прежде чем стать гренландцем, он был просто эскимосом и в огромной семейной хижине наедался до отвала сырым, уже с душком тюленьим мясом, наедался до тех пор, пока не мог больше проглотить ни кусочка, и пел, и плясал, веселый, сытый... Увы, пролетели эти денечки.
Пошатываясь, напевая, он не дошел до своего дома лишь несколько десятков метров и вдруг, споткнувшись о камень, свалился в канаву, где и остался лежать неподвижно, без чувств. Собаки, очевидно не учуявшие и не узнавшие его, увидев, что кто-то рухнул наземь в пределах их владений, бросились на упавшего всей сворой...
