Тяжелое происшествие

В начале октября закончилась наладка и корректировка приборов, все наблюдения были развернуты по полной программе. Аня хорошо освоила новые для нее магнитные наблюдения и могла сама выполнять все стандартные измерения, входившие в наши обязанности. Тогда я стал подумывать о походе. Основываясь на опыте работы в бухте Тихой, я просил Папанина организовать хотя бы небольшой - километров на пятьдесят - выход на несколько дней, чтобы опробовать экспедиционную технику и оценить пространственную неоднородность магнитного поля.

- Аню не боишься оставить?

- Что вы, Иван Дмитриевич, работой она овладела, со всеми товарищами отношения хорошие, в магнитный павильон собаки провожают.

- Да я шучу - она у тебя молодец, такой можно гордиться.

Действительно, я был очень доволен и горд Анюткой. Умная и тактичная, она, как и Галина Кирилловна, сразу нашла верный товарищеский тон в отношениях со всем - гораздо более пестрым, чем на Земле Франца-Иосифа,- коллективом станции. Все относились к ней дружелюбно, уважали за то, что знает свое дело, не белоручка, никогда не капризничает, всегда готова помочь товарищу. Ухаживать сколько-нибудь серьезно - никто не пытался. "Мы же знаем,- сказал ей в порыве откровенности один из товарищей,- что Женя вам все равно больше всех нравится - что же нам тут делать".

Ну, а с Яковом Либиным, Виктором Сторожко, Иваном Дмитриевичем и Галиной Кирилловной нас связывала уже старая дружба.

Я не зря сказал Ивану Дмитриевичу о собаках. Ходить в магнитный павильон ночью - примерно за 300 метров - небезопасно. Медведей в то время в этом районе было вполне достаточно.

Ане часто приходилось ходить одной. Конечно, наган всегда был при ней и стрелять из него она уже научилась. Но гораздо более верную охрану обеспечивали собаки. Аня никогда не боялась собак и всегда обращалась с ними по-хорошему, дружила с ними. И они это отлично поняли и оценили. Обычно они сидели на привязи. Уходя от дома, Аня отцепляла двух-трех псов, и те с радостным визгом и лаем провожали ее в павильон или в любое другое место и терпеливо дежурили там, пока она не пойдет обратно. Это была самая лучшая и надежная охрана. Собаки полностью исключали неожиданное нападение медведя.

Мы с Иваном Дмитриевичем рассудили, что первый выход стоит сделать на вездеходе-танке - тундра уже замерзла, озеpa покрылись достаточно толстым льдом, а слой снега был еще невелик.

Решили пойти километров на пятьдесят - семьдесят к юго-западу.

- Вот погоди, летчики закончат подготовку самолетов, посмотрим с воздуха, а потом пойдем.

А на следующий день возле столовой мне повстречался командир нашего летного отряда В. М. Воробьев:

- Ну, Женя, собирайся - сейчас пойдем посмотрим маршрут. Папанин велел тебя взять.

Мне лететь! Это же первый полет в моей жизни. Конечно, я понимал, что самолеты сюда привезли именно для того, чтобы на них летать, и что когда-то и мне доведется полететь.

Но сейчас это было так неожиданно, что я буквально обалдел от радости. Воробьев - небольшого роста, коренастый человек. Он уже пожилой, по нашим понятиям,- ему лет 40 с лишним. Это один из первых советских летчиков - летал еще в гражданскую войну. В своем отряде, да и во всем нашем коллективе он пользуется огромным уважением за отличное знание своего дела, за доброту и спокойствие, за неизменно доброжелательное отношение к людям. Он прекрасно понимает мое состояние.

- Когда полетим? - постарался я спросить по возможности спокойным голосом.

- Да если можешь, то сейчас - минут через десять. Ты оденься потеплее, чтобы не продуло. Вот возьми шлем и очки, я тебе захватил,- Воробьев добродушно смотрит на меня, ободряюще улыбается.

Я мигом помчался домой одеться и захватить карту. В дверях столкнулся с Аней и Галиной Кирилловной.

- Ты что?

- Да вот, в воздух пойду - маршрут посмотреть,- я опять старался выглядеть спокойным, и опять это не вышло. Обе женщины улыбнулись.

Треск мотора и стремительный обжигающий ветер. Маленький козырек хорошо защищает, но за ним ничего не видно, высовываюсь за борт, черт с ним с ветром, смотрю во все глаза.

Круто кренится площадка станции. Мы набираем над ней высоту - около 500 метров и, помахав крыльями, уходим на юго-запад. Справа в нескольких километрах - берег моря, но мне надо фиксировать то, что под нами. А что под нами? Представление о масштабах утеряно. То ли это холмы, то ли пригорки. Прикрытые снегом ложа ручьев или речек? Постепенно, очень постепенно начинаю соображать и как-то ориентироваться.

И все же местность проходит подо мной слишком быстро, чтобы я успевал отметить на карте примечательные пункты. Убедился лишь в одном - на нашем будущем маршруте нет крупных оврагов и больших холмов. Озера и лагуны замерзли и покрыты чистым белым снегом. На тонком льду снег сероватый.

Минут через сорок садимся. Все еще волнуясь, я докладываю Ивану Дмитриевичу, что серьезных препятствий по пути нет.

- Э, да ты, видно, в первый раз летал, значит, "воздушное крещение", с тебя приходится,- весело шумят ребята летного отряда, оттаскивая самолет к месту крепления.

Только к вечеру я очухался от всех ощущений, связанных с полетом, и рассказал Ане, как это хорошо, удобно и просто, как это замечательно - летать. А на следующий день мы с Иваном Дмитриевичем и водителем-танкистом Николаем уходим по маршруту. Захватили с собой одного пса. Это громадная, кудлатая кавказская овчарка Чуркин.

Сначала он бежит по гусеничной колее, проложенной гудящим танком, затем устает, просится на борт. Здесь тоже все время крутится - не хочет сидеть на холодном металле. Подстелили ему чехол - успокоился.

Николай сидит за рычагами - местность ему видна только в узкое окошечко. А мы с Иваном Дмитриевичем в кухлянках стоим на сидениях, высунувшись по пояс из люка. Танк бежит, по нашим понятиям, очень быстро - километров двадцать пять - тридцать в час, покачивается на неровностях. Но недолго. Попав на незаметную ложбинку, куда нанесло много снега, ложится на брюхо. Гусеницы буксуют. Узковаты они, чтобы по снегу ходить. Приходится брать лопаты, выгребать из-под танка снег. Катимся дальше, осторожнее выбираем путь. Но все же через каждые 5-6 километров попадаем на глубокий снег и копаем.

А вот большое озеро. Снега на льду почти нет. Мчимся по озеру во весь дух, о возможных проталинах не думаем.

Отойдя примерно на 20 километров, останавливаемся. Я делаю магнитные измерения. Сейчас я не применяю магнитного теодолита - слишком он тяжел и громоздок да и работать с ним долго, а точность в здешних условиях излишняя. Взял два прибора: морской котелок и прибор, предназначенный для грубых измерений в районах сильных магнитных аномалий,- магнитометр Тиберг - Таллена. Сейчас пробую оба.

"Котелок" сконструирован на основе чувствительного и точного корабельного компаса. Картушка устанавливается по направлению магнитного меридиана. Специальный визир позволяет определить направление на солнце, азимут которого нужно рассчитать. Горизонтальная и вертикальная составляющие магнитного поля определяются по отклонению картушки под действием постоянного магнита, укрепляемого на специальной рейке возле котелка. Горизонтальная - по отклонению от меридиана всей картушки, вертикальная - по отклонению специальных магнитиков, могущих поворачиваться в картушке на вертикальной оси.

Магнитометр Тиберг - Таллена - по существу, горный компас. Его можно ставить и горизонтально, и вертикально. Его стрелка показывает в этих позициях соответственно направление магнитного меридиана и направление вектора магнитного поля в вертикальной плоскости, то есть наклонение.

Горизонтальная составляющая поля определяется также по отклонению стрелки от меридиана под действием специального дополнительного магнита.

Оба прибора я приспособил к установке на одной и той же треноге. Работать с ними гораздо проще, чем с магнитным теодолитом. На измерения обоими хватает 20-25 минут. Наблюдения на этом маршруте должны показать, достаточно ли они чувствительны и точны для работы в здешних условиях.

Останавливаемся на ночлег примерно в 50 километрах от станции. Разбиваем палатку, на пол стелим оленьи шкуры. Громко гудит примус. Варим кашу, разогреваем мясные котлеты, взятые в дорогу с кухни.

Но Николаю приходится ночевать в танке и время от времени запускать мотор, чтобы он не остыл. Охлаждение мотора водяное, и слить воду мы не решаемся - на разогрев воды утром и запуск холодного мотора уйдет много времени.

За ужином обсуждаем первый опыт применения своего нового "вездехода". Осенью, пока нет глубокого снега, на нем ездить можно, хотя и сейчас он частенько увязает. А зимой и весной не пойдет. Летом по тундре тоже не пойдет - хотя он может плавать, но гусеницы для болотистой топкой местности узковаты. Придется ограничиться использованием его для местных перевозок. На разгрузке и строительстве обе машины оправдали себя полностью.

На следующий день прошли еще около 20 километров к юго-западу, затем повернули обратно, но не по прежней дороге, а примерно в 10 километрах восточнее. По пути сделали несколько магнитных измерений. Нашел, что котелок является вполне подходящим прибором, а магнитометр Тиберг - Тал-лена слишком груб.

Вечером остановились на возвышенности - примерно в 15 километрах от станции. Решили переночевать здесь, чтобы не являться на станцию ночью. Только что начали готовить ужин, как послышался треск мотора - с востока шел наш маленький самолет У-2. Мы замахали ему руками, вышли все трое, чтобы показать, что все у нас в порядке. Но самолет, сделав над нами два круга на малой высоте, вдруг снизился, коснулся лыжами земли и, пробежав около ста метров, подпрыгивая на неровностях снега, остановился. Тут из него вылезла одна фигура в кухлянке.

- Да это Шипов, ребята,- действительно это был бортинженер.

Удерживая самолет за крыло, он помог Воробьеву развернуться и подрулить к палатке. Воробьев перевел мотор на малые обороты, вылез сам, и вот оба они, довольные, обнимаются с нами.

- Мы вылетели посмотреть, в порядке ли вы, сразу заметили ваш лагерь и вот - явились в гости. Хочешь, Дмитрич, возьму тебя или Женю, а здесь оставлю Шилова?

- Нет, Женя у нас путь прокладывает, а я тоже не хочу с братками разлучаться, к обеду завтра придем, а вы, ребята, кофейку выпейте да двигайтесь домой, чтобы засветло успеть.

- Ну ладно, коли так, кофейку выпьем, а обратно тут лететь минут семь-восемь- дорога знакомая, так что ты, Дмитрич, не беспокойся.

Оба, не снимая толстых кухлянок, заползают в палатку, выпивают по чашке кофе и снова вместе залезают в самолет.

Я впервые чувствую доступность нашей маленькой авиации, ее пригодность для повседневного участия в экспедиционных работах. Сейчас Воробьев вылетел, разыскал наш лагерь, чтобы снабдить всем, чем нужно, забрать кого нужно и через считанные минуты или часы - дома. Вот он - совсем домашний, маленький темно-зеленый биплан, кажущийся почти черным на фоне красного закатного неба. Воробьев дал газ посильнее, мы с Николаем развернули машину за крылья, поставили в нужном направлении, пробежали несколько шагов. Включив полные обороты и обдав нас стремительным вихрем снежной пыли, Воробьев круто поднимает самолет в небо и быстро скрывается в направлении станции.

Мы долго обсуждали этот визит; прикидывали, насколько упростится теперь наша экспедиционная работа, как далеко мы протянем свои весенние маршруты.

Заснули и хорошо выспались...

...- А где Воробьев и Шипов? - тревожно спрашивают собравшиеся вокруг товарищи.

- Что, разве они не вернулись?

- Нет. Мы думали,- может быть, Воробьев сел у вас да не смог мотора завести или лыжу повредил.

Сделав небольшой переход, мы только что съехали на танке в середину поселка в самом лучшем настроении. Погода отличная - ясно, тихо, легкий морозец. И вот такая новость.

- Беда, ребята, искать надо - видимо, вчера Воробьев в сумерках станцию пролетел, сел где-нибудь, может быть, повредил машину при посадке. Где Прахов?

- Здесь я, Иван Дмитриевич,- говорит второй летчик.- Р-пять с утра готовим, еще полчаса - и можно будет вылетать.

- Ладно, готовься, Константиныч,- полетишь с Праховым на поиски.

- Не беспокойтесь, Иван Дмитриевич,- продолжает Прахов.- У-два такой самолет - где угодно сядет, самое большее лыжу может о какой-нибудь ропак повредить. Воробьев - летчик опытный.

- Ладно, увидим.

Наскоро поев, передаю Анютке приборы и записи, целую ее, встревоженную, одеваюсь потеплее - и быстро на полосу.

Прахов разогревает мотор - дает большие обороты, пропеллер ревет, несколько человек с трудом удерживают самолет за крылья (в то время самолеты тормозов не имели).

Это уже, по тогдашним понятиям, большая машина. Р-5 - в гражданском варианте почтовый самолет, в военном - разведчик и даже средний бомбардировщик! Скорость более 200 км/час - примерно вдвое против У-2. Самолет открытый, двухместный. Я на втором месте - летчика-наблюдателя. Через козырек вижу затылок Прахова. Говорить друг с другом мы не можем. Только записку могу сунуть через отверстие в стенке между нашими кабинами.

Мы договорились так - сначала летим к месту нашей вчерашней стоянки, затем обратно к станции, потом пойдем расширяющимися кругами, имея станцию в центре.

Опять взревел мотор, товарищи, держа за крылья, выводят самолет на полосу и отбегают. Мы взлетаем. Прахов действует по намеченному плану.

Сходили на место вчерашней стоянки, вернулись, прошли первый круг, идем по второму - километрах в пятнадцати от станции. Это мой второй полет в жизни. Еще очень трудно ориентироваться, скорость кажется огромной, но гляжу во все глаза. Вдруг Прахов качает самолет и протягивает руку, показывая что-то впереди справа. Темное пятнышко. Оно на небольшом плоскогорье. На высоте около 100-150 метров над морем к юго-востоку от станции. Вокруг холмы. Снижаясь, подходим. Да, это он - наш У-2.

Крутыми виражами на небольшой высоте ходит Прахов вокруг У-2. Все видно отчетливо. Конечно, никакой попытки посадки здесь не было. Самолет стоит на передних ребрах крыльев - крылья смяты, но полностью не разрушены. Хвост задран вверх и скошен. А передняя часть? Ее нет. То ли врезалась в снег по вторую кабину, то ли размозжена, вокруг разбросано немного небольших обломков. Людей - ни живых, ни мертвых - не видно, вероятно, они там, внутри.

Еще и еще раз проходим виражами над местом катастрофы. Когда идем низко, горизонт закрывают гряды холмов. Когда поднялись метров на триста - видно станцию. Кажется, она недалеко - километров пятнадцать.

Между У-2 и станцией гряды холмов, увалы.

Направление! Мне нужно направление. Но самолет все время ходит кругами, соответственно и картушка компаса плавно, но быстро поворачивается. Я пытаюсь оценить направление, ориентируясь по береговой линии.

Пошли обратно. И тут Прахов идет не по прямой на станцию, а почти с места закладывает кривую, чтобы скорее выйти на линию снижения к посадочной полосе. Он прав - надо скорее сообщить о виденном.

Садимся.

- Ну что?

- Плохо, Иван Дмитриевич, погибли оба, самолет, по всей видимости, вошел в землю с работающим мотором. Скорее всего Воробьев, считая, что идет над морем и имеет достаточный запас высоты, пробивал облачность.

Кто-то вспоминает, что, действительно, вчера вечером над станцией появилась на короткое время легкая облачность.

- А сесть там можно было?

- Камней многовато, но У-два, вероятно, мог бы сесть, а я не решился.

- Надо посылать партию на нартах. Как, ребята, готовитесь?

- Все готово, Иван Дмитриевич, можно хоть сейчас выходить.

- Ну и хорошо, через полчаса трогайтесь. Константи-ныч - тебе идти, показывать путь.

Опять я на несколько минут забежал домой, Аня, плача, собрала походную одежду, и вот, во второй половине все еще того же самого длинного и тяжелого дня, наша группа вышла на двух собачьих упряжках.

Я никогда не забуду эти вечер и ночь. Мы быстро шли, держась заданного направления. Пересекали гряды невысоких холмов, обходили крутые выступы скал. По расчету времени к темноте должны были выйти к месту катастрофы. Но я не смог найти самолет.

Мы отвернули влево, затем вправо, возвращались на исходное направление, но все было напрасно. Я знал, что направление засечено мною недостаточно точно, но полагал, что, придя в район катастрофы, мы найдем какую-нибудь горку, откуда будет видно хотя бы на 2-3 километра вокруг. Но не тут-то было. Проклятые низкие гряды холмов окружали нас со всех сторон, все похожие одна на другую, все закрывали горизонт. Ни одной высокой точки, откуда можно было бы осмотреться вокруг.

С приходом темноты остановились, раскинули две палатки - нас было шестеро,- молча прилегли отдохнуть. Всем было тяжело. Но я особенно мучился. Что если Воробьев и Шипов не погибли сразу, а вот сейчас умирают, не дождавшись нашей помощи? Это мой долг - их найти. А я не справился, заплутался среди этих чертовых холмов.

Утром решили вернуться, чтобы еще раз отметить место катастрофы с самолета. Так и сделали. Прахов снова вылетел, и когда он кружился над У-2, я тщательно засек направление с площадки на крыше дома. Новая партия вышла с собаками.

Я чувствовал себя опозоренным, почти ответственным за гибель людей. Но Иван Дмитриевич и все товарищи, отлично понимая мое состояние, не упрекнули меня ни одним словом.

К ночи группа вернулась.

Мелешко и Ковалев пришли раньше. Неверными шагами - только что сойдя с лыж,- Василий ступал по гладкому линолеуму коридора. У своей двери он стащил через голову верхнюю брезентовую рубашку и, слегка потрусив, нацепил на гвоздь. Снег, вытрушенный на пол, быстро таял. Печи громко гудели - ветер крепчал, и тяга была хорошая.

- Ну как, сразу? - кочергой я распахнул раскаленную дверцу печи - оттуда пахнуло жаром. Скривив лицо от боли, Василий выдергивал из бороды ледяные кусочки. Он с силой бросил сосульку на пол.

- Конечно. Ты знаешь - эти тросики, черт бы их драл, замучили нас. Ничего их не берет, едва перепилили. Хвост-то нужно было отнять, чтобы туда добраться. Воробьева едва собрали, а Шипов разбил голову о переднюю кромку кабины - он почти цел.

Скрипнув дверью, вышел из комнаты Саша Томашевич. Заложив руки за спину, прислонился спиной к печке - слушал.

Я присел на корточки, бил кочергой жаркую груду спекшегося шлака.

- Далеко они?

- Нет, мы ушли вперед от бухты. Темнеет, не видно ни черта, надо им отсюда сигналы давать. Минут через двадцать будут.

Торопливые шаги в тамбуре. В расстегнутом полушубке, слегка заснеженный, быстро входит Иван Дмитриевич, за ним - длинная фигура Ковалева.

- Сейчас дам, обожди,- это он Ковалеву.- Товарищи,- громко окликает Иван Дмитриевич, чтобы было слышно во всех комнатах,- одевайтесь, выходите, будем встречать тела. Василий Павлович, дернешь с дороги рюмку?

- Ладно.

- Ну, пошли,- быстро ныряет в дверь за начальником Ковалев, неторопливо идет Мелешко.

- Что же, Саша, будем собираться,- короткой лопаткой я подцепил в ящике, бросил в топку новую порцию угля и поднялся.

В нашей комнате полумрак. Лампа под абажуром освещает только стол. Аня торопливыми движениями натягивает полушубок. Когда она поднимает голову, чтобы заправить под воротник длинные уши шапки, видно, как блестят мокрые глаза.

Молча мы одеваемся. Выходим. От нашего дома к магнитному павильону тянутся провода освещения. При ветре они вибрируют, их унылый гул слышен везде.

Визжит пружина входной двери, хлопает дверь, один за другим выходят люди наружу. Яркий электрический фонарь с крыши хорошо освещает площадку перед домом. Снег уже сгладил неровный каменистый грунт. Шелестя ползут струйки поземки, откладывая миниатюрные сугробы. Рядом желтоватый ствол радиомачты уходит высоко вверх, часто шлепает по нему фал.

- Построиться,- командует Иван Дмитриевич. Медленно вытягивается длинная шеренга людей перед стеной дома, Замирает. Громко гудят оттяжки мачт, У Латыгина и Иванова факелы - консервные банки на палках. В банках горит керосин. Ветер треплет, обрывает коптящее пламя. Отсветы мечутся по снегу.

Из домика радиостанции выбежал человек - кажется, это Виктор. Подняв вверх руку с большим пистолетом, он стреляет ракетой. Высоко в черное безлунное небо взлетает зеленый огонь. Обождав минуту, Виктор снова стреляет. Опадая красиво рассыпаются цветные брызги,

- Женя, зачем это?

- Чтобы те не плутали.

Снова и снова налетают порывы ветра. Люди переминаются с ноги на ногу, отворачивают лица в сторону от ветра, молчат.

- Смотрите! - Из-за холма с юго-востока взлетает ответный огонек.

Упряжки быстро подходят. Собаки, шестью парами впряженные в длинный цуг, изо всех сил натягивают алычки, они почуяли дом. Уже слышно отрывистое тявканье. Они прошли по долинке, ограничивающей поселок с востока, и сейчас поднимаются по склону сюда.

- Подь, подь! - хрипло, надсаживаясь кричит Соловьев.- Колдун, Черныш, ну!..

Нарты застряли. Я, еще кто-то срываемся из строя, бежим навстречу. Внизу в темноте под уклоном сгрудились собаки. С силой дергает тяжелые нарты, кричит на собак уставший Соловьев. Сзади подходит вторая упряжка.

Хватаю за ошейник передового, "подь, подь".- мы втроем втягиваем упряжку наверх.

Вторые нарты с хода выбираются сами.

- Смирно!

Неподвижны перед строем две нарты. Тяжело дышат загнанные псы, некоторые ложатся.

Туго притянуты к саням тщательно завернутые в перкаль длинные предметы. Метель забивает снежной пылью складки материи.

Воробьев и Шипов вернулись на станцию...

На следующий день мы их хоронили.

До земли приминая гусеницами снег, медленно ползет танк-вездеход. На прицепе за ним громыхает по выступающим камням большая телега. На ее дощатом помосте укреплены два гроба, покрытые красным полотнищем. По четыре в ряд мы идем за телегой.

Проходим мимо взлетно-посадочной полосы, где стоят два самолета - Р-5 и оставшийся У-2, идем к западу на мыс Челюскин.

Здесь уже подготовлена - взрывом выбита в окаменевшей мерзлоте - могила. Небольшой траурный митинг. Залп. Вот и появились первые жертвы освоения Таймырского полуострова в наше время...

Тяжело началась для нас зима. Мы искренне любили и уважали обоих погибших товарищей, и вместе с тем мы понимали, что Арктика преподала нам еще один урок, показала, что шутить с ней нельзя. Понимали и то, что теперь возможности нашего летного отряда сильно убавились. Летчик остался один, и страховать его некому.

Но дело не стояло. Все сотрудники нашей станции напряженно трудились. Те из нас, кто работал раньше с Иваном Дмитриевичем Папаниным, не могли себе представить иного положения дел. Новые товарищи постепенно подчинились этому ритму.

Коллектив у нас был в общем хороший, но все же не тот, что на Земле Франца-Иосифа. В столовой уже не стояли графины с коньяком и водкой. Спиртное держалось под строгой охраной и помимо праздничных дней выдавалось в особых случаях Иваном Дмитриевичем.

И все потому, что в коллективе оказался один алкоголик. Это был отличный парень, добрый и мужественный, крепкий физически, охотно бравшийся за любую работу. Но его всегда тянуло выпить, а начав, он не мог остановиться, пил до потери сознания.

- Анна Викторовна, нет ли у вас одеколона? Побриться хочу,- обращался он к Ане. Та, на первых порах ничего не подозревая, охотно давала ему флакон. А через пару часов он мог полезть в драку или стрелял из винтовки вдоль коридора в доме. И отнюдь не со зла, не желая причинить кому-либо вред, а просто так - спьяну.

Были и другие озорные ребята.

Однажды повар проснулся ночью от крика в соседней комнате, где жил кухонный рабочий Василий Дмитриевич, интереснейший человек. Ему было тогда около шестидесяти лет. Маленького роста, крепкий, плотно сбитый. Старый моряк, он избороздил все моря и океаны, плавал много лет на судах российского торгового флота.

Вбежав в комнату Василия Дмитриевича и включив свет, повар обнаружил, что железная койка вместе с обитателем комнаты находится высоко под потолком на кровле русской печи, выходившей тыльной частью в эту комнату.

Василий Дмитриевич, проснувшись и спустив ноги с койки, обнаружил, в полной темноте, пустое пространство.

А затащили его во сне на печь вместе с койкой молодые ребята, чтобы добраться до кадки с заквашенным тестом, которое они решили употребить вместо браги,- все-таки бродит и спиртом попахивает.

Василий Дмитриевич отделался легким испугом, а ребята сильной резью в животах.

Но это были лишь мелочи.

Иван Дмитриевич не терпел праздно болтающихся людей, справедливо полагая, что именно праздность чаще всего является причиной ссор, склок и других недоразумений. И он умело создавал такую атмосферу, что любой сотрудник, не имевший в данное время своего прямого дела, сам искал какую-то работу, чтобы не выглядеть бездельником в глазах товарищей.

После того как самолеты были законсервированы на зиму, авиамеханики Вася Латыгин и Ваня полностью включились в работу механической мастерской, а летчик Прахов - как оказалось, работавший когда-то в швейной мастерской - стал умелым закройщиком и старшим мастером в швальне.

В комнате отдыха, там же был и красный уголок, каждый вечер собирались 8-10 человек в свободное от основной работы время и шили экспедиционное снаряжение. Как и на Земле Франца-Иосифа, здесь не было готовых хороших палаток, одежды, спальных мешков - их еще не умела делать и не выпускала наша промышленность.

Все необходимое мы изготовляли сами.

Тут же рассказывались воспоминания, шли дискуссии, обсуждалось то, что делается на Родине, шла просто всякая болтовня.

Аня и Галина Кирилловна, конечно, работали вместе с нами, и само их присутствие обеспечивало пристойное содержание и тон бесед. Вообще нужно сказать, что участие женщин в экспедициях и на зимовках создает хорошую атмосферу, подтягивает ребят, не дает им распускаться - ни в разговорах, ни в быту. Конечно, при том условии, если сами женщины умные и порядочные.

Так и протекала полярная ночь, сходным, в общем, образом, с уже испытанной на Земле Франца-Иосифа. Сходная для всех, но не для меня.

Мы были здесь с Анюткой, и это было для меня, да и для нее, большим счастьем - работать вместе, вместе думать, вместе переживать. Конечно, мы понимали, что являемся предметом зависти для многих других. Однако товарищи наши были действительно хорошими людьми. Завидовать-то завидовали, но дружеских чувств к нам не теряли.

В большом зале столовой каждую неделю проводились беседы на научные темы - выступали поочередно все научные сотрудники и рассказывали о существе и целях исследований, которые они проводят. И шли нормальные политические занятия, которыми руководили секретарь партийной организации В. П. Мелешко и секретарь комсомольской организации Я. С. Либин. Регулярно собирались партийная и комсомольская организации. Киноаппаратов ни у нас, ни на других полярных станциях и в то время еще не было. И никаких особых развлечений не устраивали - разве что торжественные ужины по праздникам.

С ноября круглые сутки солнце ходило уже под горизонтом. В декабре и январе не было даже сумерек, которые обозначали бы полдень. Однако я никогда не испытывал какого-либо угнетения или иного неприятного чувства во время полярной ночи. И не наблюдал его у товарищей. Мы жили в уютных теплых домах, света везде достаточно.

Погулять на воздухе? При луне достаточно светло. Если в тихую погоду отойти на несколько сот метров от поселка за холмы, так, чтобы его не было видно, то оказываешься в какой-то сказочной обстановке.

Невысокие черные скалы. Над ними нависли тяжелые, перегибающиеся через край снежные козырьки, блестит крепкий снег, изборожденный волнами заструг. В лунном свете он имеет сиреневый оттенок. Полная, абсолютная тишина.

А по всему небу полыхает полярное сияние. Понимаешь, что это светится разреженный газ под напором мощного потока атомных частиц, примчавшихся за несколько десятков часов от Солнца. Магнитное поле Земли захватывает этот поток, сначала постепенно поворачивает его, а затем все быстрее и быстрее крутит заряженные частицы вокруг своих силовых линий и затягивает их, как щепочки в водовороте, все ниже и ниже, в атмосферу Арктики и Антарктики, сюда, где силовые линии почти вертикально упираются в области геомагнитных полюсов.

Я знаю, что это колышущееся в небе полотнище имеет гигантские размеры - сотни километров в высоту, тысячи в длину, за несколько секунд оно сворачивается и разворачивается, меняет цвет и форму. Кажется, что в этом колоссальном процессе затрачивается немыслимая энергия. Но это не так.

Там, на высоте в сотни километров, очень мало вещества, и все, что там делается, связано с ничтожной энергией - ничтожной по сравнению с энергией обычного солнечного света. Изумительные по красоте переливающиеся яркие полотнища - призрачны. Через сорок лет орбитальные станции и космические корабли будут свободно, без всякого сопротивления проходить через эти завесы света и перед космонавтами предстанет еще более удивительная, видимая с того же уровня картина их игры.

Многим казалось, что полярное сияние звучит. И действительно, трудно представить себе, что это грандиозное явление, так быстро возбуждающее свечение атмосферы на протяжении тысяч километров, протекает совершенно беззвучно. Однако это так. Полярное сияние не звучит.

Сияния необычайно красивы. Но для нас с Аней это объект наблюдений. На крыше дома устроена площадка, на нее ведет лестница. Между площадкой и нашей лабораторией - телефон. Поочередно один из нас наблюдает и диктует в телефон. Другой записывает:

- Яркая дуга. Левый край азимут 250^°, высота 10^°, середина азимут 15^°, высота верхней границы 35^°, нижней 10^°, правый край азимут 70^°, до горизонта. Цвет - зеленый. Яркость 3 балла.

И так каждые 10 минут. Конечно, не каждый день. Мы вели такое круглосуточное дежурство раз в пять дней. В остальное время подробно описывали сияния только во время сроков метеорологических наблюдений - 4 раза в сутки.

А иногда приходилось работать одному. При ветре лучше то и дело бегать наверх, чем все время стоять на площадке. Как-то Аня сбегала вниз, а Чуркин - тот самый здоровый пес - бросился к ней с самыми лучшими намерениями - приласкаться, но сбил ее с ног и оба покатились по обледенелому склону большого сугроба.

Дня три она старательно прятала от чужих взоров распухший, красный нос.

Интересные результаты дают измерения радиоактивности врздуха, ради которых мы с Аней мастерили аккумулятор на 2000 вольт. В тихую погоду мы замечаем и суточный ход величины радиоактивности воздуха, и связь ее с происхождением находящейся у нас воздушной массы. У той, что пришла с материка, содержание радиоактивных веществ явно больше, чем у пришедшей с моря.

В том, откуда пришла воздушная масса, нам помогают разобраться метеорологи и аэролог. Но во время сильного ветра и метели мы получаем самые невероятные значения радиоактивности. Постепенно, вместе с Виктором Ивановичем Герасименко, разобрались, в чем дело. Во время метели снежинки и мелкая снежная пыль сильно электризуются от взаимного трения частиц. Очень сильно заряженные мельчайшие частицы раздробленных снежинок набирают на себя ионы, в том числе и ионы радона, и вместе с ними оседают на нашу проволоку. Результатам, полученным во время поземки, доверять нельзя.

У Ани в запасе есть еще одна, контрольная, методика определения радона, она более сложная и медленная. Атмосферный воздух просачивается через воду, в которую переходит радон. Вода выпаривается, и измеряется радиоактивность получившегося осадка.

Порядочное время отнимают заботы о магнитных измерениях - не только сами измерения, но и непрерывное поддержание по возможности стабильной температуры в магнитном павильоне.

Так же заняты и другие научные работники.

Хозяйственных работ у нас здесь меньше, чем на Земле Франца-Иосифа,- есть двое специальных "разнорабочих" для помощи повару. Ну, а забота о чистоте, включая и чистку уборных, отопление - конечно, общее дело. В общем, никто не скучает.

Нередко приходят медведи. И каждый раз это событие долго и оживленно обсуждается. А сама охота - точно такая же, как и на Земле Франца-Иосифа. Первым сигналом служит отчаянный лай сидящих на привязи собак. Некоторые срываются с привязи сами, других отвязываем, стараясь, чтобы на зверя бросились не более 4-5 собак. Они с громким лаем несутся вниз на берег, за ними несколько человек, выделенных для стрельбы, и остальные - зрители. В неверном сумеречном свете, часто сквозь снегопад или легкую метель, начинаем различать одну-две белых фигуры, медленно двигающихся к нам.

Собаки кружатся вокруг них, бросаются, отскакивают. Медведь крутится на месте.

Самое главное и трудное - не убить собак, для этого нужны меткость и выдержка. Ими в полной мере обладают лишь двое в нашем коллективе - Иван Дмитриевич и Федор Ники-форович (дядя Федя). Но как удержать еще двух-трех ярых стрелков? В одну из таких охот вместе с медведем был убит Чуркин. Этот громадный и храбрый пес не просто делал вид, что бросается на медведя, как другие, но действительно вцепился зверю в загривок и повис на нем.

Всем было жалко пса, а Аня не удержалась от слез - это был ее любимец.

И всю зиму мы готовились к весенним походам. Не раз обсуждали намечаемые маршруты.

Основные походы предстоит совершить мне - для магнитной съемки, определения векового хода земного магнетизма и попутно для уточнения карты - и нашим гидрологам - Мелешко и Либину - для изучения ледового режима пролива Вилькицкого.

Судя по отчетам предыдущих экспедиций, надежно отмечены на местности наблюдения, произведенные экспедицией Амундсена и экспедицией Вилькицкого. На мысе Челюскин сам Семен Челюскин определил склонение и кто-то из экспедиции Норденшельда делал магнитные измерения. Но я уже успел выяснить, что там большая магнитная аномалия местного характера. Поле сильно различается в пунктах, отстоящих друг от друга на десятки метров. А где точно устанавливали приборы эти экспедиции - неизвестно.

Этими обстоятельствами определяются мои первые маршруты - к бухте Мод, где зимовала экспедиция Амундсена, это недалеко, километров тридцать к востоку, затем на остров Старокадомского, где эта же экспедиция сделала магнитные измерения у отмеченного гурием места.

Далее надо пройти по восточному берегу до мыса Могильного, где зимовала экспедиция Вилькицкого и также проводила магнитные наблюдения.

Нужно пересечь несколько раз внутреннюю часть Таймырского полуострова - для целей Генеральной магнитной съемки.

Мелешко и Либину нужно пробить лунки во льду в нескольких местах в проливе Вилькицкого, чтобы измерить толщину льда, глубину, скорость и направление течений в разное время суток. В нескольких пунктах у берегов им предстоит систематически измерять уровень воды, с тем чтобы определить характер приливов и приливных течений.

Все это в пределах возможности.

А еще нас всех привлекает то, что лежит на пределе наших возможностей,- река Таймыра и Таймырское озеро.

В марте день стал уже достаточно большим, морозы несколько ослабли. Пришло время походов.