Воспоминания во время ледовой разведки

Самолет идет точно на север, навстречу чистой воде.

- «Фудзи» уже вышел из Фримантла, - говорит мне один из японцев с удивительно ровными, выступаю­щими вперед зубами. - Через неделю будет здесь.

- Скучаете по дому? - спрашиваю я. Этот во­прос, очевидно, можно было и не задавать.

- Да, да! - кивает головой японец.

- Из какого вы города? - снова интересуюсь я.

- Токио, Токио! - не без гордости произносит япо­нец и ослепительно улыбается.

Токио, Токио... Этот удивительный гигант, где на центральных перекрестках вывешиваются таблички с числом ежедневных жертв уличного движения: «За вче­рашний день 245 раненых, 8 убитых». Грозное пред­упреждение пешеходам и водителям!

Я помню нескончаемые улицы Токио, то тихие и зе­леные, то вдруг сменяющиеся шумными деловыми и увеселительными центрами с праздничной пляской рек­ламных огней по вечерам. Как-то утром, чуть светало, я отправился на известный в Токио рыбный рынок, куда, мне говорили, свозят только что пойманную рыбу и тут же продают ее владельцам закусочных, ресторанов и магазинов. Таксист, дежуривший у гостиницы, отвез меня к воротам рынка.

На рынке было, однако, пусто. Оказывается, в вос­кресный день здесь не торгуют. Так я и не увидел это­го красочного зрелища - рыночной набережной, зава­ленной рыбами всевозможных видов и размеров, - о ко­тором мне столько говорили. Тогда я отправился пешком по городу. Город еще спал, и только посреди мостовых зябко умывались кошки. В каналах, проре­зающих город в районе рынка, маслянисто поблескива­ла вода. Стойкий рыбный запах насыщал влажный гу­стой воздух. Изредка с тележками пробегали подме­тальщики улиц, собирая сор и бумажки. Этот район Токио был почти целиком одноэтажный, состоящий в основном из жилых деревянных построек, и выглядел он бедно и уныло. Первое впечатление о Токио как о го­роде процветающем не подтверждалось. Идя по окраи­не Токио, я видел, что этот одиннадцатимиллион­ный организм живет сложной, порой болезненной жизнью.

Уже совсем рассвело, когда я вышел на централь­ные улицы. На серых каменных ступеньках огромного универсального магазина фирмы «Митсукоши» спал пожилой японец. Подле стояли аккуратно сложенные ботинки. А ведь днем, когда шумная красочная толпа потечет по улицам, и в голову не придет, что здесь на­ходят приют бездомные.

В другой раз, проходя по вечернему Шинзуку, одно­му из увеселительных центров города, вместе с пере­водчицей «Интуриста», я с удивлением взирал на огром­ные игровые залы, на фронтонах которых подергивалась неоновая надпись «Починко». Залы были наполнены табачным дымом и беспрестанно сменяющимися игро­ками.

«Починко» - это, как известно, нечто вроде механи­ческого бильярда, игра, о которой непременно упоми­нают все, кто был в Японии. По сути, это своеобразная рулетка, выигрыш в которой не зависит от искусства игрока. Только в отличие от обычной рулетки, где играют и следят за игрой многие, здесь человек нахо­дится один на один с машиной, то проглатывающей, то выплевывающей металлические шарики.

Среди обычной публики, заходящей в «Починко» на минуту (проиграть 50-100 иен - обычная цена пар­тии шариков), обращали на себя внимание подолгу простаивающие у аппаратов худощавые японцы, оче­видно «профессиональные» игроки, играющие до по­следнего.

«Удивительно тупая игра, - думал я. - Жди, когда шарик западет в нужное отверстие. Ни уму ни сердцу. И откуда берутся эти толпы людей, заполняющие огром­ные залы с рядами автоматов? Кто вообще выдумал это идиотское занятие?»

Однако этот выдумщик был, очевидно, неглуп. Он тонко учел потребность многих отвлечься, сыграть «на счастье». «Починко» обрела твердую почву. Играют в нее миллионы. Механический бильярд, этакая игруш­ка для взрослых, стал гораздо популярнее других ум­ных игр.

Я тоже решил испытать свое счастье.

- Можно? - спросил я у своей спутницы. Она не­уверенно кивнула, и мы вошли в «Починко».

Довольно быстро проиграв первую партию шариков, я купил вторую. И тут мне стало везти. Уже карманы мои обвисли под тяжестью металла, но я играл снова и снова, надеясь набрать количество, необходимое для какого-нибудь крупного выигрыша. Пользуясь тем, что рядом было несколько свободных автоматов, я стал играть на них поочередно, предложив, таким образом, «свою систему» игры.

Моя спутница, тоже охваченная азартом, помогала мне. Так с переменным успехом игра продолжалась до­вольно долго. Мы забыли, что теряем драгоценное вре­мя, которое могли бы потратить на осмотр города. Мы забыли обо всем. Мы играли в самую идиотскую игру на свете.

Когда наши выигрыши вновь стали неуклонно таять, я усилием воли остановил себя и свою спутницу, подо­шел к месту, где выдавались выигрыши, и обменял горсть никелированных шариков на положенный скром­ный приз - маленькую шоколадку, чем мог хотя бы от­части вознаградить труд моей добровольной помощ­ницы.

- Вы играете в «Починко»? - спрашиваю я японца, который, продолжая улыбаться, всматривается в бегу­щие под нами поля льда, разбитые паутиной трещин.

- «Починко»? - удивленно переспрашивает он. - Конечно, играю. Нет, не выигрывал. Приеду - непре­менно выиграю, - смеется он, показывая удивитель­ные, словно фарфоровые, зубы.

- Не останавливались ли вы в отеле Маринучи? - теперь неожиданно для меня спрашивает японец. И тут же добавляет: - Не удивляйтесь, одна моя знакомая девушка служит там.

- Нет, мы жили в «Нью-Отани».

- О, модерн, очень дорого.

«Нью-Отани» - семнадцатиэтажный модерн с вра­щающейся башней-рестораном наверху. За час - один оборот, так же как у нас на Останкинской телевизион­ной башне. Построен «Нью-Отани» сравнительно недав­но, к началу Олимпийских игр в Токио, и назван по фамилии владельца, бывшего спортсмена, разбогатев­шего на продаже металлического лома.

Самоотворяющиеся двери, кондиционированный воз­дух, улыбающиеся японские девушки в кимоно у лиф­тов, магазины, кафе и рестораны и, наконец, сад с цветными китайскими фонариками и плавательным бассейном.

- Да, «Нью-Отани» - дорогое удовольствие, - со­глашаюсь я с японцем.

Он смотрит в иллюминатор и делает пометки каран­дашом на карте. В 90 километрах к северу от станции начинается битый лед. Видны темно-сиреневые участки воды - полыньи. Можно возвращаться. Обстановка для «Фудзи» вполне благоприятная.

- Это для нас рождественский подарок! - говорят японцы.

- Разве вы отмечаете рождество? - спрашиваю я.

- О, да, - кивает белозубый японец.

Удивительное смешение национальных и европей­ских обычаев наблюдается в современной Японии. И не сразу все укладывается в голове. С одной стороны, ев­ропеизированная и американизированная «модерновая» Япония, с другой - страна старинных обычаев, страна синтоизма, буддизма и множества других религий.

Я вспоминаю небольшой город Тенри - один из современных религиозных центров Японии, обитатели которого исповедуют свою особую религию тенри, воз­никшую всего лишь в 1838 году. Большинство населе­ния города и учащиеся ежедневно посещают огромный вместительный храм. Мы тоже, как гости, вошли туда, оставив свою обувь на деревянных ступенях. Молящие­ся все в одинаковых одеждах (символ того, что все равны перед богом) сидели, подобрав по-восточному но­ги, на полу. Священнослужители ударяли в огромные висящие в глубине барабаны. Гулкий звук плыл под сводами, и молящиеся в такт особыми, ритуальными движениями рук исполняли жесты молитвы.

Конечно, нам было странно видеть современных молодых японцев, на первый взгляд так одержимо ве­рующих, и захотелось поговорить с ними. Это оказалось очень просто, так как один из факультетов местного университета был филологический и там имелась груп­па студентов, изучающих русский язык. Одна из деву­шек владела им совершенно свободно. Оказалось, что мать ее русская, родом из нашего Приморья. Эта де­вушка рассказала, что среди студентов верующих в пря­мом смысле этого слова почти нет. Обряды выполняют­ся из уважения к обычаям, а также в связи с тем, что сам университет существует на средства храма.

- Мне очень хочется увидеть Советский Союз. Воз­можно, если я буду отлично заниматься и если симбасира одобрит, меня пошлют к вам учиться, - сказала она на прощание.

Вечером мы были на приеме у главы религиозной общины города - симбасиры. Пожилой японец, кото­рый, как нам говорили, считается здесь почти земным богом, по-европейски пожимал руки участникам конг­ресса. Банкет протекал в традиционном японском стиле. Мы сидели вокруг маленьких жаровен на полу, а ми­ниатюрные японки в кимоно вежливо хозяйничали, подкладывая кусочки жаркого и ароматичных кореньев в наши тарелки. Вечер вылился в своеобразный самодея­тельный концерт. Участники разных стран исполняли свои национальные песни. Алексей Федорович Трешников, директор Института Арктики и Антарктики, бли­стательно спел «Есть на Волге утес». А в конце за­играли вальс «Гаснущие свечи», известный нам по английскому фильму «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли, и все, поднявшись, образовали один большой хоровод...

А под крылом уже снова домики Севы. Полет окончен. Через полчаса мы ужинаем вместе с японцами. Обстановка теперь совсем непринужденная, мы едим и разговариваем, как старые знакомые. Доктор Муто, которого летчики угостили «аэровиски» - своим фир­менным напитком, - часто смеется и, обняв главного геолога, что-то рассказывает ему по-японски. Главный геолог поминутно кивает головой и вторит ему хрип­лым испуганным смехом.

- Да вы, оказывается, скрывали, что знаете япон­ский, - кричу я через стол профессору.

Он благодушно грозит мне пальцем.

После ужина смотрим фильм о самураях с участием великолепного, хорошо известного у нас актера Тосиро Мифунэ. Самураи на экране рубят воздух короткими японскими мечами. Показывают чудеса ловкости и храбрости. Завоевывают пленительных, несколько флег­матичных японок. А в кают-компании все время раз­дается смех доктора Муто, растолковывающего главно­му геологу события на экране.

Но вот зажигается свет, фильм о самураях кончил­ся. Уже поздно, пора располагаться на ночевку.

Маегойя, с которым нам завтра предстоит лететь в горы, помещает меня с геологом Женей в уютном чи­стом складе, где хранится экспедиционное снаряжение. Склад не отапливается, но в спальных мешках с вкла­дышами холод не страшен.

На нас смотрят с полок самые разнообразные предметы: ящики с мылом, жевательной резинкой, обувь и разнообразная одежда - все в броской фирменной упаковке.

Женя, человек в высшей степени обстоятельный, вдумчивый, снимает очки, близоруко оглядывается, ку­да бы их положить, потом, встретившись со мной взгля­дом, говорит наставительно: «Спи, завтра рано ле­теть!» - и уходит с головой в объемистый спальный мешок на собачьем меху.

Сквозь щель в неплотно притворенной двери виден вдали на припае наш маленький оранжевый самолетик. Алые стены домов, стекла, на которых играют лучи низ­кого ночного солнца, серебрящийся, словно бархати­стый, снег и голубоватые айсберги. Удивительный ант­арктический пейзаж!