В горы Ямато

В 4 часа утра с японской точностью нас будит Маегойя. Вылезать из спального мешка мучительно не хочется, но летчики уже греют самолет.

На этот раз я лечу на другой нашей «Аннушке». Александр Егорович, ее первый пилот, уже пожилой, высокого роста летчик с лукаво-простодушным лицом. Все распоряжения он отдает словно полушутя, но эки­паж хорошо знает, что он хочет, и понимает его с по­луслова.

Когда я подхожу к самолету, нагруженный спаль­ным мешком и громоздкой широкопленочной кинокаме­рой, с которой я уже какой год не расстаюсь в Антарк­тиде, Александр Егорович, оглядывая меня, говорит с укоризной:

- Опять ты эту шарманку захватил. И не стыдно?

- Стыдно, - отвечаю я.

Такая откровенная сдача позиций его несколько обескураживает.

Александр Егорович - в прошлом военный летчик. Когда-то он летал на тяжелых бомбардировщиках на южных направлениях. Да и сам он родом с юга, с бе­регов Азовского моря, из Ейска. В его авиаполку была примета - никогда не фотографироваться перед вы­летом. Зная это, я, не задерживаясь, проношу кинока­меру в самолет.

Вскоре мы взлетаем. В машине нас, пассажиров, четверо: Маегойя, главный геолог, геолог Женя и я. Остальные на другом самолете, с Виктором.

От станции Сева до гор Ямато около трехсот ки­лометров. Сначала летим вдоль береговых нунатаков (Нунатак - одиночная скала или горная вершина, подни­мающаяся над поверхностью льда) в глубь залива Лютцов-Хольм. Морской лед внизу вблизи скал потемнел, и на нем видны отдельные про­талины. Местами на поверхности льда, как крохотные запятые, разбросаны тушки тюленей. Лето!

Мы пролетаем над местом, где в залив впадает огромный ледник - грандиозная, наполненная трещи­нами ледяная река. Такие ледники, где лед из внутрен­них частей материка сравнительно быстро поступает по подледной долине к берегу, называются в Антарктиде выводными. Александр Егорович меняет курс, и мы на­чинаем подниматься все выше и выше к югу вдоль ле­дяного потолка. Это у летчиков называется «лезть на купол». Видимость отличная. Александр Егорович пе­редает управление второму пилоту и выходит к нам.

- Нет, - говорит он, - не поеду больше в Антарк­тиду. И чего в ней хорошего нашли? Лед один, и солн­це не греет. Лучше вот приезжайте на следующий год ко мне в Ейск, будем вишневый сад сажать.

Часа через полтора Александр Егорович объявляет, что появились «какие-то захудалые горушки». Действи­тельно, впереди, словно вырастая изо льда, показы­ваются и все увеличиваются в размерах цепи зубчатых гор. Это и есть горы Ямато. Ряд крупных массивов окаймлен обширными полями ледниковых валунов. От­дельные мелкие горки еле-еле высовываются из-подо льда, словно головки птенцов, только что проклюнув­ших скорлупу.

Начинаем выбирать место для посадки. Вниз сбра­сывается дымовая шашка, чтобы определить направле­ние ветра.

- Вот к этой бы горе, а, Александр Егорович? - молит главный геолог.

Земля, точнее - лед, совсем близко. Итак, первая посадка. Раньше сюда, очевидно, никто и никогда не са­дился. Подбираю под себя ноги и устраиваюсь поудоб­нее. Не тут-то было. Из кабины высовывается второй пилот и показывает два пальца - это означает коман­ду: «Двое в хвост». Очевидно, летчик опасается, что при посадке самолет может ткнуться носом.

- Быстрее, быстрее, - теребит нас главный геолог. Вскакиваем и перебегаем назад вдвоем с Женей.

Самолет медленно снижается. Делает вираж, один, дру­гой, и только тогда заходит на посадку.

Александр Егорович не новичок в Антарктиде, но ра­боту его всегда отличает аккуратность и осторожность. Он никогда не сажает машину прямо с ходу, как это может сделать иной молодой. Может быть, он думает, что молодому летчику в случае чего это сойдет с рук. У того все впереди, и на ошибках, как известно, учатся. Разбить же машину ему - «на старости лет позора не оберешься». К тому же Александр Егорович по­следний год в воздухе. Сразу же после Антарктиды он уходит на пенсию. Конечно, последний раз надо ле­тать особенно осторожно.

Но вот лыжи самолета коснулись льда. Самолет, гро­мыхая и, подскакивая на неровностях, пробегает около сотни метров и останавливается. Летчики первыми вы­скакивают на лед и сразу же специальным чехлом за­крывают мотор, чтобы не застыл. Через минуту и мы в полном параде, с рюкзаками за спиной и молотками в руках сходим на лед.

Хотя высота и невелика, всего полторы тысячи мет­ров, но нам после теплого берега здесь непривычно хо­лодно. К тому же дует резкий, обжигающий ветер.

- Шарманку свою оставь, замерзнет! - кивает на мою кинокамеру Александр Егорович, но я обреченно вешаю аппарат на шею.

До горных выходов, казалось, рукой подать, но мы бредем по скользкому неровному льду в своих не при­способленных для этого сапогах около часу. Лишь Маегойя в бутсах со специальной рифленой подошвой пере­двигается относительно свободно. Встречный ветер за­ставляет целиком запахиваться в капюшон, оставляя только дырочки для глаз.

Так, балансируя и иногда поддерживая друг друга, мы, в конце концов, подходим вплотную к скалам.

- Нет, это не работа, - говорит главный геолог, с облегчением ставя ногу на скальный выступ. - А вот ему хоть бы что, - сокрушенно кивает он в сторону «устойчивого» Маегойи.

Мы расползаемся по скалам. Что нас интересует?

Десятки интереснейших вопросов о геологическом строении и рельефе этих гор, мерзлоте, современных геохимических процессах и, наконец, о растительной и животной жизни в здешних, почти космических усло­виях.

Но пока идет лишь первый этап работы: тщательный отбор образцов и проб для последующего лаборатор­ного изучения, строгая фиксация фактов.

Где-то еще на корабле я затерял перчатку. Это вдо­бавок к тому, что мои солнцезащитные очки оказались раздавленными. В толстых меховых варежках работать неудобно. Голые же руки стынут мгновенно. Шерстяные перчатки здесь очень нужны, но, сколько я помню по прежним экспедициям, мне ни разу не удалось довез­ти перчатки до Антарктиды. Правда, по опыту я знаю, что это не так уж страшно. Сначала только ужасно мерзнут кончики пальцев. В сухом антарктическом воз­духе они быстро твердеют и становятся удивительно гладкими, словно полированными. Но стоит поработать на воздухе около часа, и пальцы в конце концов привыкают. Правда, на следующий день все повторяется сначала.

Отобрав образцы, поднимаю кинокамеру. Она начи­нает трещать, но почти сразу замирает. Очевидно, смаз­ка на морозе загустела. Прав оказался Александр Его­рович.

Через три часа все возвращаются к самолету.

Снова взлет, посадка, новые скалы - и так еще и еще.

Пока не все идет гладко. То самолет садится слиш­ком далеко от гор, то подходы к ним чересчур сложны. К тому же ветер все усиливается. Как только выпрыг­нешь из самолета, на тебя обрушивается упругий, кол­кий поток воздуха. Идешь боком, отворачиваясь от вет­ра и щуря глаза, но надо смотреть под ноги, как бы не попались трещины.

Часто перед скалами зияют впадины глубиной в де­сятки метров с крутыми бортами, так называемые выдувы. В таких местах доступ к скале затруднен. А обой­ти не всегда можно, да и времени жаль. Что делать, не возвращаться же? В этих случаях по крутому ледяному обрыву спускают вниз самого легкого представителя отряда, и он отбирает образцы. Самым легким при ра­боте с геологами снова, уже какой год, считаюсь я: 70 ки­лограммов. Сейчас спускает меня Женя, его собствен­ный вес на 13 килограммов больше. Лучше бы это делал наш тяжеловес Миша, но он сейчас работает на самоле­те вместе с Виктором. У них самый легкий, очевидно, Пэпик. Делать нечего. Я обвязываюсь веревкой. Глав­ный геолог, вконец устав, прилег около Жени прямо на снег и, тяжело дыша, молча глядит на меня снизу боль­шими жалостными глазами. Взяв у Жени его молоток (мой молоток, с его точки зрения, никуда не годится) и прощально кивнув главному геологу, я начинаю спуск. Веревка тут же жестко схватывает меня со всех сторон, но, в конце концов, я все же благополучно сползаю вниз. Вот и скалы, я принимаюсь за работу. «Действитель­но, у Жени превосходный молоток, - думаю я. - Моим так не отобьешь!» Откалывая последний образец, я те­ряю равновесие и падаю. Молоток выскальзывает из рук, скатывается к подножию скалы и потом, красиво скользнув по льду, исчезает в трещине. Женя, вскрик­нув, наблюдает сверху эту «жуткую» картину. У края обрыва показывается голова главного геолога. Следует томительная пауза. Потом Женя нехотя вытягивает ме­ня наверх.

Молоток для геолога - главное, а порой единствен­ное орудие труда, и настоящие геологи уделяют этому инструменту особое внимание. Так, перед работой моло­ток длительное время вымачивают, чтобы ручка не со­скочила. Вес молотка, форма, длина ручки должны соответствовать силе, а то и характеру геолога. Не будет этого соответствия - и ручка переломится или образец отбить не удастся. Женя подавлен.

- Ничего, - утешаю я его как могу, - ледники скоро вынесут твой молоток к берегу.

- Когда?

- Это просто подсчитать. До берега километров двести. Лед здесь движется приблизительно пятьсот мет­ров в год. Значит, ждать всего четыреста лет.

- Неужели ледники текут так медленно?

- Вот так медленно! Скорости самых больших аль­пийских ледников редко превышают сто метров в год, а здесь, в выводных ледниках, они достигают тысячи мет­ров, а то и больше.

- Ну, если тысячи, то до берега молоток дойдет за двести лет, - уже успокаиваясь, говорит Женя.

У самолета нас торопит Александр Егорович:

- Пора ноги уносить. В Молодежной опять пурга, как бы не застрять за границей. И горючего осталось кот наплакал.

- Едем, едем, - хрипит промерзший главный геолог.

Да, мы тоже изрядно устали. Даже Маегойя в своих специальных бутсах имеет далеко не блестящий вид. На первый день хватит.

Сваливаем рюкзаки с камнями в угол самолета.

- Золото нашли? - спрашивает Александр Его­рович.

- Здесь почище, чем золото, будет, - отвечает главный геолог.

- Да ну, алмазы?

- Чарнокиты - те же породы, что и в Индии, на памятнике генералу Чарнока в Дели.

- Дорогие?

- При чем тут цена. Им цены нет! Свидетельствуют в пользу существования в прошлом единого материка Гондваны, - торжествует главный геолог. - Женя, по­кажи ему. Если будет себя хорошо вести, кусочек мож­но ему уделить.

Женя вынимает из рюкзака большой грязно-коричневого цвета образец. Александр Егорович с деланным интересом рассматривает его.

- Так у меня в Ейске на дороге таких сколько хо­чешь валяется, даже лучше. Нет, мне ваших чарнокитов не надо. - И, махнув рукой, он уходит в кабину.

- Далек от науки, - разочарованно говорит глав­ный геолог.

Забегая вперед, надо сказать, что спустя некоторое время летчики всерьез заинтересовались нашей рабо­той. Сами начали распознавать породы и постепенно за­разились страстью коллекционировать камни. Одна из лучших коллекций была собрана Александром Его­ровичем.

Взлетаем.

Благодушное настроение приходит, когда возвра­щаешься с работы. Тело с непривычки поламывает, и клонит в сон. Время на обратном пути бежит незаметно. Вот уже внизу показались острова - значит, мы «спус­тились с купола». А Молодежная радирует дальней­шее ухудшение погоды, и мы решаем переждать на Севе.

Японцы даже не спрашивают, полетим ли мы даль­ше. Вероятно, они знают, что Молодежная не прини­мает, и сразу же везут нас на станцию.

А сегодня, 24 декабря, рождественский вечер. Мы снова в уютной кают-компании, только за время нашего почти пятнадцатичасового отсутствия здесь все преобра­зилось. С потолка наискось через комнату протянуты гирлянды украшений, а стена с книгами завешана фла­гами государств, участвующих в освоении Антарктики. Пэпик, тоже прилетевший с гор, по-детски радуется, увидев и свой, чехословацкий флаг. А ведь он сейчас единственный чех в Антарктиде.

Японцы сегодня удивительно торжественны и немно­го грустны. Они напевают свои японские песни, впол­голоса, полузакрыв глаза. Это часто в такие вот вечера одолевают человека на зимовке светлые и странные воспоминания.

Радист из экипажа Виктора подыгрывает в такт пес­не на японском аккордеоне. Сакэ и виски в изобилии стоят на столе, но их почти не пьют. В этот особенный вечер хочется оставаться самим собой. И не стоит произносить пышные тосты. Хорошо просто поси­деть, помечтать, погрустить. И только просветленные ли­ца людей выражают сейчас их внутреннее состояние. Почти все собрались сейчас за столом, и лишь японский радист находится на связи с Молодежной. Но вот при­ходит и он с сообщением, что Молодежная вновь стала принимать.

Пора и честь знать. Японский метеоролог говорит, что лучше бы нам остаться переночевать: сильный встречный ветер и возможно ухудшение погоды. Но мы уже решили лететь.

Перед тем как расстаться, японцы включают магни­тофон. Звучит удивительно знакомая музыка. Да это вальс «Гаснущие свечи», который, видно, очень любят в Японии. Кажется, вот постепенно одну за другой гасят свечи, и огней остается все меньше и меньше. Раскачи­ваясь в такт музыке, японцы, русские и один чех под­хватывают волнующую мелодию...

Японцы провожают нас. В качестве сувениров нам вручают по японской чашечке с блюдцем, по баночке сакэ и кое-какие продукты. Вновь нас грузят в саночки и подвозят к самолету.

До свидания, гуд бай, до новой встречи!

- Оревуар, - говорит Виктор.

Слова заглушаются гулом мотора. И вот уже наш красный АН-6 взмывает в воздух и сразу, торопясь, не делая даже традиционного круга, уходит на восток. Пилот спешит. Из Молодежной сообщают - ветер пятнадцать метров в секунду, низовая метель, видимость 50 метров. Мы полулежим на своих спальных мешках, кутаясь в ватники. В иллюминатор уже никто не смотрит. Машину беспрестанно покачивает. Впереди, через проход в кабину, видна правая рука Виктора, крепко сжимающая штурвал. По его сложенным трубочкой губам я угадываю, что он насвистывает какую-то мелодию.