Вынужденная посадка

За предыдущие годы работы в Антарктиде я позна­комился со многими полярными летчиками. В первых экспедициях мне посчастливилось летать с такими за­мечательными мастерами своего дела, как Илья Мазурук, Михаил Каминский, Александр Поляков, Констан­тин Михайленко, Николай Степанов, Вячеслав Ерохов, Валентин Сысоев, и другими. Мне пришлось убедиться, что чем меньше летчик рассказывает о героических слу­чаях из своей жизни, тем мужественнее он и профессио­нальнее. Язык у такого летчика может развязаться толь­ко в исключительных случаях, в обычном же состоянии он никогда не подчеркивает героизма своей профессии. Впрочем, как известно, это правило чаще всего сохра­няет свою силу не только по отношению к профессии летчиков.

Встречаются, однако, летчики и иного плана. Они держатся подчеркнуто сурово, порой даже немного над­менно. Для них характерна решительность суждений. Говоря об очередном полете, такой летчик непременно подчеркнет его особую сложность и риск:

- По правде говоря, этот полет за пределами воз­можности моей машины! - скажет он, но в конце, раз­водя руками, добавит: - Надо - сделаем!

Летать с летчиками-«героями» сущее наказание.

Погода непременно портится, мотор барахлит. Болтанка, обледенение сопутствуют полету. Однако машина стойко держится в воздухе. К концу полета летчик обычно вы­ходит из кабины, передав управление второму пилоту. Медленно отирает пот со лба. Устало оглядывает пассажиров, спрашивает: «Ну как, натерпелись страху, ребя­та?» Если пассажиры новички, они, конечно, проболта­ли весь полет и глупо спрашивают: «А что, разве что-нибудь было?» Тогда летчик кривит губы в чуть пре­зрительной усмешке и бросает:

- Попали в обледенение. Начали падать. Я думал - уже все. Хотел перейти в пике, чтобы уж сразу, не му­чились!

После этого, еще раз оглядев притихших пассажиров, он резко поворачивается и возвращается в кабину. В са­молете все удрученно молчат.

Но если пассажиры люди бывалые, они еще при вы­ходе летчика из кабины встречают его контрударом:

- Ну и денек, а мы думали, что придется возвра­щаться. Как это вам удалось проскочить?

Летчик в таких случаях присаживается. Задумчиво молчит некоторое время и, когда вокруг все смолкают, произносит:

- Ничего, ребята, такая уж наша работа. А что ни говори, человек-то, оказывается, сильнее природы!

Такой тип летчиков-«сверхчеловеков» встречается, правда, крайне редко. Большинство же не любят излиш­него позерства и скромно выполняют свое действитель­но нелегкое дело. Александр Егорович и Виктор из их числа.

- По моим часам уже должна быть Молодеж­ная, - прерывает мои размышления главный геолог.

Самолет идет в облаках. Видимости почти нет, толь­ко временами внизу угадывается кромка берега.

Главный геолог высоко засучивает рукав куртки и снова внимательно разглядывает большие блестящие часы. Только что на японской станции он обменялся ча­сами с доктором Муто и теперь тщательно исследует новинку.

- Мои-то прежние хотя и старенькие были, зато точно ходили.

Немного спустя все смолкают. Клонит ко сну. Лет­чики занимаются своими делами. Главный геолог полу­лежа задумчиво рассматривает мешок, где сложены по­дарки от японцев: кое-какие консервы и две банки рас­творимого кофе.

Но вот, кажется, и он задремал, Я смотрю на его утомленное, заострившееся лицо. Ему уже нелегко дает­ся Антарктида, хотя он и старается не подавать вида. Правда, иной раз он сам любит поканючить, пожало­ваться: «Ну чего я поехал сюда? Я же и так хорошо зарабатываю. В институте - отдельный кабинет, дома - квартира со всеми удобствами». Но это уж в его характере. Зато на скалах главный геолог преображается и работает с молодым задором и увлечением.

Холодно. Я разворачиваю спальный мешок и набра­сываю его на себя. Постепенно теплеет, и я начинаю дремать. Перед глазами возникают странные туманные видения. Потом все проясняется. В большом прозрач­ном бассейне плавает, исподлобья глядя на меня, огром­ный дельфин. Я бросаю ему мяч, и он тут же выскаки­вает из воды, ловко забрасывает его в висящую на столбе корзину. «Браво!» - кричу я. Картина сменяет­ся. В вольере за изгородью покачивают хоботами два маленьких добродушных слона. А сбоку на каменной площадке переступают с ноги на ногу жалкие, обтре­панные, изнывающие от жары пингвины.

«Бедные, они ведь хотят в Антарктиду!» - успеваю подумать я, но, не останавливаясь, иду дальше по из­вивающейся, как змея, аллее туда, где доносится призывный треск репродуктора, беспрестанно повторяющего лишь одно слово: «Горилла, горилла!» Вперед, вперед по аллее, мимо площадок молодняка, где маленькие дети играют с козлятами, мимо юных художников, рисующих зверей яркими цветными мелками.

«Горилла, горилла!» Еще один поворот, и я останав­ливаюсь. Передо мной на окруженном рвом цементном дворике сидит огромная обезьяна с биноклем на шее. Посреди двора серый цементный столб - чудо совре­менной архитектуры. С вершины столба свисает обры­вок толстой металлической цепи. Но вот горилла встает и, осмотрев всех из-под руки, начинает подниматься на столб. Все затихают. Добравшись до вершины, она са­дится, свесив ноги, на специальное расширение и вни­мательно оглядывает нас в перевернутый бинокль.

Я вижу, как все вокруг сразу уменьшается в разме­рах и я сам становлюсь не больше своего собственного носа.

«Ха-ха-ха!» - радуется горилла.

«Парле ву франсе?» - спрашивает гориллу неиз­вестно откуда взявшийся пилот Виктор в красной вяза­ной шапочке с помпоном.

Что это? Я просыпаюсь, но не открываю глаза, что­бы не утратить чуда сновидения. Где-то уже было со мной что-то подобное. Я вспоминаю Токио, Уэно-парк, зверинец, большая черная горилла на сером столбе. Да, почти все это было: и бассейн с дрессированными дель­финами, и слоны, и пингвины, и дети, рисующие цвет­ными мелками. Вот только с Виктором я тогда еще не был знаком.

Осторожно приоткрываю веки и оглядываюсь. Все по-прежнему, самолет летит, пассажиры спят, и только главный геолог перебирает японские сувениры.

В этот момент самолет стукается лыжами о что-то твердое, раздается легкий треск, но через мгновение мы снова продолжаем лететь. Снова толчок, скрежет. Машина пробегает несколько десятков метров и оста­навливается.

- Что, Витя, Молодежная? - беспокойно спра­шивает главный геолог, застыв с банкой кофе в руке.

На лице Виктора плохо скрытые следы растерянно­сти. Открываем дверь и один за другим вылезаем из самолета. Вокруг сплошной стеной несется снег. Вдали смутно угадываются очертания каких-то скал. Высота над уровнем моря, по приборам, 370 метров. Аэродром Молодежной находится на высоте 70 метров. Стано­вится ясно, что, потеряв ориентировку, самолет зацепил за повышающийся к югу склон Антарктиды. Наше счастье, что в этом месте оказалась естественная поса­дочная полоса. Такое ровное место на краю ледникового покрова не сразу отыщешь и в хорошую погоду. Все же при ударе мы повредили хвостовую стойку, и обшивка у хвоста немного полезла.

- Ничего, заштопаем! - говорит механик Володя.

Начинаем крепить самолет. Пока он удерживается против ветра на работающем моторе. Копаем траншею в снегу, с подкопами в стороны. Туда погружаем тол­стую доску, на которую намотан трос. Концы троса кре­пим к фюзеляжу. Теперь можно дать отдохнуть мотору. Николай держит связь с Молодежной. Она где-то ря­дом, но нужно ждать, пока распогодится. Проходит не­сколько часов. Приближается утро, но никто не спит. Главный геолог сидит в самолете и доедает остатки куриного бульона. Он надел теплые меховые штаны, поднял воротник куртки и наполовину закрылся капю­шоном.

Мы с Виктором играем в мяч. Виктор - заядлый футболист. И всегда возит с собой в самолете футболь­ный мяч. Сейчас он, видимо, нервничает, а игра успо­каивает его, да и холодно стоять на месте. Погода постепенно улучшается. Вот мяч, сорвавшись с ноги Вик­тора, гулко стукает по обшивке самолета и отскакивает далеко в «поле», укатываясь по ветру. В дверцу, выти­рая губы, высовывается главный геолог.

- Что это вы надумали! - недовольно говорит он. - Домой пора!

Действительно, уже совсем посветлело, и ветер стал спадать. Решаем подняться. Самолет на встречном вет­ру почти мгновенно взмывает в воздух. Через 15 минут мы благополучно садимся на Молодежной.

Больше нам уже не пришлось побывать на Севе. Правда, по радио мы получали от японцев еще некото­рое время радиограммы, а потом пришло известие, что ледокол «Фудзи» завершил операцию по смене зимов­щиков и покинул Антарктиду.