Новый год по-антарктически

- Осталось три часа, - говорит Миша.

Вездеход «снежный кот» внезапно останавливается. Механик Пьер жестом показывает, чтобы мы шли за ним. Снег мягкий, нога проваливается по щиколотку.

- Но, но, - кричит Пьер, видя, что Миша, срезая угол, пошел напрямки.

«Туда нельзя, провалишься, в тебе же слишком мно­го веса», - перевожу я Мише жесты Пьера.

- Что же у них все здесь на фу-фу, - недовольно бурчит Миша.

- Вуаля, - указывает Пьер на черную четырех­угольную дыру в снегу.

Я заглядываю туда. В темноту уходит отвесная ме­таллическая лестница.

- Это люк, - уверенно говорит Миша.

- Глубоко? - спрашиваю я Пьера.

- Пять метров, - показывает он пальцами.

Над люком установлено устройство, очень похожее на виселицу, с помощью которого на блоках опускают и поднимают тяжелый груз.

- Я иду первый, - говорит Миша. - Сбросишь мне спальные мешки, а остальное спустишь по канату. - И он перебрасывает ногу вниз. Лестница жалобно скулит.

- О ля-ля! - восхищенно прищелкивает языком Пьер.

- Да, лестницу он вам сломает, - говорю я. Когда все спущено вниз, влезаю в люк и я. Вот уже высоко над головой стоит яркое квадратное отверстие. На дне снежного колодца полумрак. В одну сторону идет оледенелый коридор, перекрытия сильно прогну­лись и грозят вот-вот рухнуть (это как раз то место, над которым хотел пройти Миша!). С другой стороны - массивная, окантованная металлом дверь. Я от­крываю ее и попадаю в комнату, квадратную, освещен­ную лампой дневного света. Стены, сделанные, очевид­но, из какого-то пластика, покрыты коркой льда. На полках вдоль стен сложены узкими стопками плитки шоколада, сахар и другие припасы. Квадратная комна­та - проходная, дальше вглубь ведет другая дверь. За ней коридор, по обе стороны которого расположены крошечные, похожие на вагонные купе, отсеки. Внутри каждого две койки одна над другой и маленький сто­лик. В центральном отсеке установлена специальная печка-воздуходувка, работающая на жидком топливе. Сейчас ее включили, и теплый воздух начинает ото­гревать холодные помещения.

Постепенно подснежный дом заполняется, подходят геологи и летчики. С помощью «виселицы» спускаем запасы продуктов, которые боятся мороза. Наконец все наши внизу. Всего восемнадцать человек.

- Холод здесь собачий, братцы, - говорит глав­ный геолог, занимая купе поближе к печке. - Ну, пе­чечка, родная, выручай!

- Остался один час, - предупреждает всех Миша.

В квадратной комнате наскоро сооружаем стол. Выкладываем продукты: консервы, водку, коньяк, чуть примороженные яблоки. Миша берется подготовить се­ледку с луком...

Так в канун Нового года мы обосновались на бель­гийской антарктической станции Король Бодуэн. Отсюда удобнее всего летать в горы, к тому же бель­гийцы любезно предложили нам для жилья свою ста­рую станцию.

На Короле Бодуэне отзимовало 17 человек, но сей­час здесь только 13. Остальные четверо во главе с на­чальником станции Тони Аутенбоером работают в горах. Бельгийцы живут по Гринвичу, Новый год насту­пит у них на три часа позднее московского. Мы пригла­сили их на наш Новый год, а они нас - на свой.

- Осталось пятнадцать минут, - провозглашает Миша, обильно поливая селедку подсолнечным мас­лом.

Пэпик заботливо наряжает маленькую синтетиче­скую елочку.

Шумно входят бельгийцы. Все плотно рассаживают­ся вокруг стола. Яблоку негде упасть. Летчики пы­таются настроить «Спидолу», но под снегом она бездей­ствует.

- Повесьте антенну на «виселицу», - советует Миша.

Едва успеваем вытянуть провод через люк наверх, как сквозь радиопомехи издалека доносится до нас пе­резвон курантов. Потом - бом, бом... С Новым годом! С новым счастьем!

Бельгийцы с удовольствием пьют и закусывают. Красная икра, яблоки, лук - все наши деликатесы на столе; после зимовки это впечатляет и, несомненно, вы­зывает отменный аппетит.

На бельгийской станции работает несколько спе­циалистов из Голландии. Все зимовщики заросли кра­сивыми бородами, но лица у большинства усталые, утомленные долгим пребыванием в подснежном цар­стве.

Один из жителей Короля Бодуэна, с длинными во­лосами и черными, искрящимися глазами, был принят нами за пастора. На самом деле он оказался теофизиком. Очевидно, за густые, спадающие во все стороны волосы товарищи звали его Мадам.

Наш знакомый Пьер с черной окладистой бородой был похож на рассудительного, степенного крестьянина. Он с толком пил водку, закусывал красной икрой с луком и не забывал аккуратно отирать тыльной стороной ладони лоснящиеся усы.

Самый представительный из всех зимовщиков напо­минал внешностью стареющего заслуженного актера. Большой припудренный синяк под левым глазом никак не вязался с его интеллигентным видом и сединой на висках. Он любезно предлагал всем большие красивые сигары. Главный геолог принял его за начальника и после тоста за дружбу долго и задушевно тряс ему ру­ку. Как потом выяснилось, это был повар. Обязанности начальника во время отсутствия Тони Аутенбоера вы­полнял месье Донне - голубоглазый, рыжебородый, веснушчатый и единственный с ярким румянцем на щеках.

В квадратной комнате дым коромыслом, песни, рус­ско-французская речь, смех. Обледенелые стены оттаи­вают, и вниз скатываются темные капли. Жарища!

Я выбираюсь из-за стола и захожу в свое еще хо­лодное, дальнее от печки купе. На полу бугристые на­теки льда. Вынимаю из рюкзака книгу стихов Пастер­нака. В ней между страниц мой новогодний подарок, на котором написано: «С Новым годом». Два месяца он находился со мной, плыл на корабле, летел на са­молете. Как трудно было заставить себя не вскрыть его до срока. Теперь можно. Я разрываю бумагу. Внутри твоя последняя фотография. Твое лицо, глаза, твои соб­ранные наверх волосы. Вот мы и встретились в Новый год, и где, на краю света, в подснежном царстве. А го­ворят, что чудес на свете не бывает...

В половине третьего ночи по московскому времени бельгийцы приглашают нас к себе.

Один за другим лезем по лязгающей лестнице вверх, на свет божий. Выныриваем из люка на яркую снежную поверхность, освещенную незаходящим полярным солнцем, шагаем в распахнутых куртках по промерзшему скрипящему насту.

Впереди колышутся на ветру три укрепленных на алюминиевых шестах, флага: бельгийский и голланд­ский по краям и советский в центре. Рядом торчат, словно шеи каких-то вымерших животных, несколько труб. Из их «ртов» вьется легкий парок. Три странных павильона на ножках дополняют этот антарктический, ни на что не похожий пейзаж.

Снова через люк спускаемся на новую действующую бельгийскую станцию. Здесь даже в коридорах повсю­ду свет, тепло, чувствуется жилье.

Проходим в кают-компанию. Это длинная комната с. колоннами посредине (они служат подпорками сво­дов потолка, на который давит многотонная толща сне­га). В углу комнаты буфетная стойка, где выстроились в ряд рюмки с коктейлями. К стойке направляется, за­нимая, очевидно, привычную позицию, импозантный бельгийский повар с подбитым глазом.

В другой части комнаты - полки с книгами, ради­ола, наборы пластинок, настольная игра «Футбол». Под снегом расположен целый ряд помещений: дизель­ная - энергетическое сердце станции, владение Пьера; радиоцентр; ряд лабораторий, в том числе ионосфер­ная, где главенствует геофизик Мадам.

- Осталось пять минут, - провозглашает бдитель­ный Миша, показывая, что сейчас совсем не до осмотра.

Все возвращаются в кают-компанию, разбирают кок­тейли. Вот и еще один Новый год наступил, по Грин­вичу.

Играет радиола. Все курят большие бельгийские сигары, рассматривают картинки на стенах, в основ­ном портреты киноактрис в эффектных позах. На самом видном месте висит в рамочке фотография молодого человека во фраке.

- Король Бодуэн, - глядя на него, как на старого знакомого, говорит Миша.

Я недоверчиво гляжу на Мишу, но стоящий рядом бельгиец утвердительно кивает.

- Откуда ты это знаешь? - восхищенно шепчу я.

- Поживи с мое, тоже будешь знать, - довольно ухмыляется Миша.

Подснежное веселье продолжается.

- Что-то покачивает, не унесло ли нас в море? - с беспокойством спрашивает главный геолог, упираясь в центральную колонну.

Языковой барьер успешно преодолен.

- Я тебя знаю, ты голландец, - говорит Миша Пьеру.

- Но, но, - мотает головой Пьер.

Идет «охота» за нашими шапками. Их пытаются об­менять на вязаные шапочки бельгийского производства. Но нам без наших ушанок не обойтись.

Пьер, примеряя Мишину шапку, тонет в ней почти по подбородок.

- Голова у тебя не годится! - доходчиво объясня­ет ему Миша.

Пьер неохотно возвращает ушанку.

Лишь утром мы вылезаем наверх. Здесь по-прежне­му ярко, солнечно, всего минус 5 градусов.

Еще бы, стоит самая середина антарктического лета...

После новогодней ночи все просыпаются поздно и с головной болью. От печки, запущенной на полную мощ­ность, сильно несет гарью. Теперь даже в нашем с Пэпиком дальнем отсеке достаточно тепло, особенно на верхней полке. Но и на полу лед стал плавиться.

- Братцы, выключайте эту проклятую печь, а то задохнемся, - недовольно кричит главный геолог из соседнего с печкой купе.

Через некоторое время он заглядывает к нам.

- Мерзнете, ребята? Хотите, поменяемся, у меня там потеплее.

Мы, однако, отклоняем это предложение.

- Да, братцы, как бы нам не угореть здесь, - печально бубнит главный геолог, возвращаясь на свое место.

Действительно, воздух у нас оставляет желать луч­шего.

- Большие скопления окиси углерода, - поясняет Миша.

Наверху, несмотря на мороз и ветер, приятнее, чем в тесных и сырых, пропитанных запахом машинного масла и гари помещениях. Наверху бескрайняя снеж­ная равнина. Простор. Море света. И минимум предме­тов. Три флага, края полотнищ которых уже распуше­ны ветром; трубы, обозначающие подснежное тело стан­ции, ажурные сети антенн, павильоны на ножках и красные, вмерзшие в снег «снежные коты» - специаль­ные антарктические гусеничные машины.

Оживляют эту мертвую картину лохматые ездовые собаки, сидящие обычно вокруг люков. Они сопровож­дают каждого вышедшего снизу человека молчаливым бегом, выжидательно заглядывая в глаза.

- Бельгийцы подарили мне одну собачку, - гордо говорит Пэпик, наполовину высовываясь из люка.

- Что же ты будешь с ней делать?

- Возьму с собой в горы.

- Главный геолог не любит собак.

- Да, - соглашается Пэпик, - пожалуй, придется отказаться от подарка.

«Скоро в Антарктиде вовсе не останется собак», - думаю я.