Последний раунд

Наступил зимний месяц март. Погода окончатель­но переломилась. Правда, сильных ветров пока еще не было. Снег летит мягкий, пушистый. Большие сугробы его наметены по дороге к домику геофизиков. Ночи стали темными. Когда возвращаешься поздно вечером из кают-компании к себе на хутор, видишь только в двух шагах перед собой, слушаешь, как поскрипывает снег под ногами, и кажется, что в окружающей тьме со­всем рядом стоят и чуть-чуть покачиваются большие лохматые ели. Потом, когда глаза привыкают к темно­те, угадываешь угрюмые очертания сопок, а впереди крутой морщинистый лоб ледника, упершегося в оазис. Иллюзия русской зимы исчезает, и ты понимаешь, что вокруг на тысячи километров нет ни единого де­ревца.

Пришло сообщение, что внутриконтинентальный санно-гусеничный поезд, который мы с таким нетерпе­нием ожидаем, прошел от Полюса недоступности 400 километров и прибыл на американскую станцию Плато. Оттуда до Новолазаревской еще очень да­леко, почти 1500 километров, но есть надежда, что те­перь скорость движения поезда увеличится. Трудоем­кие геодезические работы в походе закончены, геофи­зические и гляциологические исследования будут сокращены. За счет этого машины смогут идти кругло­суточно, почти без остановок. Но главное, американские полярники пополнили запасы топлива, которое у «Харь­ковчанок» было на исходе. Доставить его самолетами в центр Антарктиды из Молодежной было бы чрезвы­чайно затруднительно и отняло бы немало времени. Теперь же вездеходы на всех парах устремятся к нам.

Походники обещают идти по антарктической целине со скоростью 100 километров в сутки. Это вполне реально, ведь дорога идет под гору. Лишь бы техника не подвела.

- Пошел последний раунд! - подвел черту Миша и сделал выразительное движение рукой, как будто кого-то нокаутировал. - Скоро придет «Обь», погрузим свои манатки - и айда к дому.

Около взлетной полосы уже начинает расти гора ящиков, которые предстоит грузить на корабль. Это в основном наши геологические коллекции. Каждый ящик весит килограммов 40-50. Без Миши наворотить такую гору было бы затруднительно.

- Молодец! - хвалит его главный геолог. - Орел! Захвати еще пару ящиков, я на хуторе подготовил.

- Куда столько камней? Кто их возить станет? При­дется выбросить половину, - ворчит для порядка Александр Егорович. - А где здесь чарнокиты? У меня их не хватает в коллекции.

- Поздно спохватился. Я же тебе в горах Ямато предлагал, а ты нос воротил. Вот тебе и результат, - укоряет его главный геолог. - А камни эти, я тебе скажу, теперь дороже золота. Посчитай сам, во сколько они обошлись. Корабль, самолеты, наша зарплата - и все это ради вот этих камней.

- Ну ладно, - примирительно кивает пилот. - Доставим ваши камни.

У Александра Егоровича одна из лучших коллекций горных пород Земли Королевы Мод. В фанерном ящи­ке аккуратно разложены камешки, и под каждым на­звание.

- Я их у себя в Ейске школе подарю. Пусть дети знают, что и в Антарктиде земля есть.

Другие летчики тоже стараются не отстать и то и дело обращаются к геологам с расспросами. Наиболь­шей популярностью в деле распознавания, что как на­зывается, пользуется Миша. Он с охотой, без колебаний выговаривает длинные, заковыристые термины, а лет­чики послушно записывают.

- Мама родная! Ну и наопределяет он вам, - хва­тается за голову главный геолог.

- Да нам не нужно точно, нам хотя бы приблизи­тельно, - вступаются за Мишу летчики.

- А что, пожалуйста, проверяйте. Вот кальцифир, биотит - гранатовый гнейс, гранодиорит, пегматит, а это мрамор, - зачастил Миша.

Другая страсть, охватившая почти всех новолазаревцев, - это собирание автографов. На карте Антарк­тиды (бланк ее имеется почти у каждого) поочередно расписываются все полярники. Получается очень живо­писно. А главное - память об экспедиции, о товари­щах. Пройдут годы, взглянешь на такую карту - и многое вспомнится...

В марта все отмечали Женский день. В Антарктиде это едва ли не самый большой праздник. К тому же он совпал с другим радостным событием: самолет из Мо­лодежной привез почту! Это были настоящие письма, которые переправили к нам через Австралию с новой сменой зимовщиков. Трудно передать, с каким волне­нием распечатываешь конверт и разворачиваешь листки, покрытые знакомым почерком. Новости из дому, кто как живет из близких, кто справлялся о тебе из това­рищей, и, наконец, слова любви и надежды на скорую встречу.

Ошеломленный всем этим, сидишь, голова идет кру­гом, и, чтобы совсем уж не расчувствоваться, сдержи­ваешь себя: «Рано, рано еще об этом думать!»

Думать о встрече с близкими еще действительно ра­но. Приходит неутешительное известие: на одной из «Харьковчанок» сломался чрезвычайно важный подшип­ник, а запасного у них нет. Вся надежда, что этот под­шипник пришлют из Молодежной. Но поход нахо­дится от нее на расстоянии 1700 километров. Для лет­чиков Молодежной предстоит трудный полет. Да и погода осенью весьма изменчива.

- Эх, как бы не застрять тут окончательно, - нерв­ничает главный геолог. - Меня же в институте дела ждут, каждый час дорог.

Он уже закончил свою брошюру и теперь повадился заходить к нам. Лев-хирург втирает ему в поясницу змеиный яд.

Когда дел по горло, время бежит быстро и незамет­но: только успеваешь поворачиваться. Но сейчас, когда маршруты завершены, образцы упакованы, предвари­тельный отчет написан, время, кажется, останови­лось. Книги, которых на станции немало, почему-то не читаются. Возьмешь в руки какой-нибудь роман, прочи­таешь несколько страниц - и вдруг ловишь себя на том, что думаешь о семье, о доме или строишь планы, что будешь делать, когда вернешься, или даже решаешь философскую проблему: «Как жить дальше?»

Здесь, в Антарктиде, как-то яснее представляются перипетии собственной жизни, неудачи, непоследова­тельность поступков и т. д. И кажется, что вот уж те­перь приедешь и начнешь жить по-новому, никогда не повторяя прошлых ошибок.

Вечерами, перед сном, в нашей комнате приглушен­но звучит музыка. У геофизиков хороший приемник, он им нужен для приема сигналов точного времени, по ко­торым они сверяют свои хронометры. Поймать танце­вальную мелодию не составляет труда.

Забравшись каждый на свое место, мы или молча лежим, каждый наедине со своими мыслями, или разго­вариваем. Львы, которые здесь уже больше года, рас­спрашивают про то, про се. Чаще всего мы говорим о политике. Казалось бы, здесь, на изолированном от все­го мира материке, эти проблемы должны отойти на задний план. Нет, получилось наоборот. Своими корня­ми каждый из нас привязан к дому, и любое событие, происходящее там, на родной земле, находит отклик в наших сердцах здесь, в снегах Антарктиды.

Львы обычно долго не засыпают, жалуются на бес­сонницу. Да и сон их неровный, порой прерываемый бредом. Видно, как ни здорово на Новолазаревской, они порядком устали.

Но все имеет свой конец. Заканчивается и наша экс­педиция. На «Харьковчанке» заменили подшипники, и сейчас вездеходы уже на подходе к горам. К ним вы­летел начальник нашего отряда. Через несколько дней поход ждут на станции. А «Обь» уже у берегов шельфового ледника, в 80 километрах от нас. «Аннушки» те­перь курсируют от корабля на станцию по нескольку раз в сутки.

На Новолазаревской появилось много новых лиц. Эта новая смена зимовщиков, они только что с корабля, ходят возбужденные, знакомятся со станционным хозяй­ством. Они начинают свою зимовку, а мы готовимся к отлету на «Обь».

Вот уже улетели мои товарищи геофизики, а с ними и Пэпик с главным геологом. Приходит моя очередь. Все происходит так быстро, что я даже не успеваю опо­мниться, проститься как следует с остающимися. Внизу проплывают знакомые сопки, домики, радиомачта; ан­тарктический оазис остается позади, а на горизонте за белой равниной шельфового ледника уже показывается темная полоска моря.

Последняя посадка. Самолет подруливает к «Оби».

- Ну вот, кончилась твоя Антарктида, - говорит мне Александр Егорович, высовываясь из кабины.

Мы перетаскиваем вещи на палубу. И вот снова род­ной твиндек. Снова его запахи, тарахтение винта, шур­шание льдин, трущихся, кажется, под самым твоим ухом о бортовую обшивку.

Через несколько дней погрузка заканчивается. Ко­рабельные краны осторожно опускают в трюм одну из «Харьковчанок». Прославленный антарктический снего­ход отправляется на Родину, чтобы служить экспона­том на ВДНХ. «Харьковчанки» выдержали все испы­тания и благополучно доставили поход на Новола­заревскую. И сами участники этого перехода уже на корабле, измотанные, осунувшиеся, но безмерно счастливые.

Последними вместе с разобранными самолетами грузятся летчики. Обескрыленные «Аннушки» похожи на кузнечиков. Их устанавливают на палубе, и матро­сы умело крепят машины металлическими растяжками.

- Отлетались, - поздравляют друг друга летчи­ки. - До следующей экспедиции.

- А я-то уж вовсе, - грустно улыбается Александр Егорович. - Пенсионер.

Трап убирают, «Обь» дает сиплый, простуженный гудок. Вода за кормой вспучивается, вскипает, взбудо­раженная могучим винтом.

Все сгрудились сейчас на палубе. Пэпик опять но­сится со своими фотоаппаратами. Миша навалился на борт и загадочно улыбается. Главный геолог расхажи­вает, поеживаясь от холода, и порой хмурится. Оче­видно, опять «дела в институте не дают покоя». Только нашего начальника нет. Он, как и на пути в Антаркти­ку, засел в каюте - добивает диссертацию.

Корма «Оби» медленно отходит от ледяного прича­ла. На ледяном барьере стынут на холодном ветру си­ротливые фигурки провожающих нас зимовщиков, вез­деход и сани с грузом.

Говорят, в каждой антарктической экспедиции есть два самых значительных, самых запоминающихся мо­мента: это когда ты в первый и в последний раз ви­дишь Антарктиду.

Силуэты людей на барьере удаляются. Оттуда, с ле­дяного берега, взлетают одна за другой прощальные ракеты.

Прощай, ледяной юг, прощай, Земля Королевы Мод. Мы плывем на север, к теплу, к зелени, к дому. И мы счастливы... Но, глядя на своих товарищей, я чувствую, что многие из них еще вернутся к этим берегам. И я сам верю в это.

Антарктида продолжается.