На склоне Вольтата

«Даем тебе три часа, как начальство распорядилось, и ни минутой больше, - говорит пилот Александр Его­рович. - Будем наблюдать за тобой в бинокль. Если замешкаешься, сигналим красной ракетой».

«Аннушка» приземлилась у северо-западного отрога массива Центральный Вольтат, у подножия горы Циммерман. Утро выдалось безветренное, спокойное. На се­вере было ясно, ледяная равнина сверкала под солнцем, но на юге над горами собирались облака. И спокойствие было какое-то настороженное, словно в предчувствии, в ожидании урагана.

От места посадки до озера Унтер-Зее километров семь, не меньше. Идти туда слишком далеко, за три часа не обернешься. Остается осмотреть ближайшие склоны гор. Здесь тоже есть немало интересного. Не­мецкая экспедиция установила, что гора Циммерман от границы со льдом до высоты почти в 300 метров покры­та моренами. На аэрофотоснимках ледниковые осадки выглядели светло-серыми и хорошо выделялись на фо­не темных скал. Немцы предполагали, что эти цветовые различия связаны с изменением густоты растительного покрова: обилием лишайников в верхней части склона (темная окраска) и отсутствием их внизу, на ледниковых валунах (светлые тона). Такая смелая идея возникла у немецких исследователей, поскольку они не вели на­земных наблюдений в горах. Нам же хорошо известно, что лишайники на Земле Королевы Мод нигде не об­разуют густых поселений. Значит, причина изменения окраски кроется в чем-то другом. Может быть, сейчас мне удастся ее установить?

От самолета до подножия горы около километра. Чтобы сэкономить время, я устремляюсь вперед на по­вышенной скорости. Но не тут-то было. Хотя ледник идет под уклон, быстро двигаться по нему затрудни­тельно, приходится балансировать, чтобы не потерять равновесие. Поверхность льда неровная, сплошь в бугорках и ячеях. Она похожа на рябь, которую порой можно видеть на песчаных дюнах. Солнце и ве­тер - ваятели этого причудливого ледяного микро­рельефа.

Хождение по льду - занятие вообще не слишком удобное, по такому же - сущее наказание. Резиновые сапоги для этого не особенно подходящая обувь. Раза два я поскальзываюсь и падаю на спину. Летчики, если они действительно наблюдают в окуляры восьмикрат­ного бинокля, конечно, отпускают на мой счет ирониче­ские замечания.

Подобные бесснежные ледяные площадки широко развиты в горах Антарктиды. Это и есть так называе­мые поля голубого льда, которые в свое время некото­рые исследователи отождествляли с замерзшими озера­ми. Конечно, это было ошибкой. Никакой воды здесь никогда не было.

Ученые уже упоминавшейся норвежско-британско-шведской экспедиции, изучавшие образцы голубого льда в западной части Земли Королевы Мод, нашли, что лед, находящийся сейчас на поверхности, образовался на значительной глубине. Участник этого интернацио­нального коллектива, шведский гляциолог Вальтер Шютт наблюдал, как облака, перевалив через вершину одного из горных массивов, с большой скоростью устремлялись вниз к ледяным полям, но тут же рассеивались в ре­зультате нагревания воздушной массы, связанного с ее опусканием. Это были своеобразные антарктические фёны (Фён - сухой ветер, дующий с гор). Сильные турбулентные ветры, сопровождаю­щие эти нисходящие потоки, не только не давали на­капливаться новому снегу, но и уносили старый, выпав­ший в спокойную погоду. Кроме того, за счет испаре­ния, весьма значительного в сухом воздухе, поверхность ледяных полей также несла потери. Коллега Вальтера Шютта англичанин Чарльз Свизенбенк - кстати, он однажды перезимовал у нас на Новолазаревской - установил, что на одном из ледяных полей поверхность льда понизилась за год почти на полметра. Значит, среди заснеженных просторов Антарктиды, где проис­ходит преимущественное накопление осадков, поля го­лубого льда - локальные участки, несущие потери. Для гляциологов их изучение представляет большой интерес.

Но вот наконец и подножие горы. На границе с гор­ным склоном, в ложбине, цепочка пятен гладкого темного льда. Они не имеют ничего общего с бугристой голубоватой поверхностью материкового ледника. Ско­рее всего под этим льдом действительно находится вода. Такие маленькие озера обычны на контакте с нагреваю­щимися на солнце горными породами. Немало их встречалось в районе горы Инзель. Я пытаюсь пробить лед геологическим молотком - более подходящего инструмента у меня нет, - но тщетно. В разгаре лета это было бы несложно. Но сейчас конец февраля. По антарктическим понятиям, это уж самое преддверье зимы, и в горах таяние прекратилось. К тому же у ме­ня совсем нет времени. Переход от самолета занял почти пятнадцать минут. Обратно с нагруженным рюкзаком путь займет не меньше. Значит, нужно вычесть тридцать минут из отведенных мне трех ча­сов. Сейчас мне предстоит подъем. Часа два можно будет идти вверх, а за оставшиеся полчаса спуститься обратно.

Я достаю из рюкзака старенький, видавший виды барометр-анероид. Чудо, что этот хрупкий прибор до сих пор цел. В горах без него не обойтись. По измене­нию давления я всегда могу узнать, на сколько метров поднялся. Хорошо бы добраться до верхней границы ледниковых отложений. Сколько мне нужно пройти, я не знаю, но перепад высот будет не больше 300 метров. Это как раз две пирамиды Хеопса, поставленные одна на другую.

Сравнение с пирамидой приходит мне в голову не случайно. После одной из первых антарктических экспе­диций мы плыли на Родину через Суэцкий канал. От­сюда было недалеко до Каира, и, конечно, многие за­горелись желанием увидеть пирамиды. Попав с экскур­сией к знаменитым памятникам древности, мы стали свидетелями странного зрелища - бега на вершину пи­рамиды. Немолодой уже египтянин обернулся в оба конца минут за десять, не более. Вспомнив об этом, я решительно направляюсь наверх.

Подъем не сложен. Мешают только нагромождения валунов, вытянутые в виде валов вдоль склона. Высотой они не больше пяти метров, но достаточно круты, и, ко­гда я карабкаюсь на них, валуны под ногой ползут вниз, увлекая вышележащие камни. Я расчищаю геоло­гическим молотком склон такой гряды и вижу, что под валунами и песком находится лед. Эти морены наибо­лее молодые. Их возраст исчисляется тысячелетиями или первыми десятками тысяч лет. За это время остат­ки ледника, захороненные под чехлом обломков, еще не успели исчезнуть. И валуны здесь почти все светло-се­рые, невыветренные. И нигде не видно ни единого пят­нышка лишайников.

Остановившись, я делаю первую запись в полевом дневнике. Заношу туда все сведения о рельефе морен­ных гряд, размерах валунов, их форме. Потом снимаю показания барометра. Давление упало почти на 5 мил­лиметров; значит, уже больше 50 метров подъема по­зади. Покончив с записями, отбираю пробы. 100 штук гальки для петрографических определений. Обычно этот вид анализа делается прямо на месте без отбора мате­риала. Просматривая с помощью лупы сколы гальки, оценивают процентное содержание различных пород в морене. С собой забирают лишь сомнительную гальку, определить которую сразу не удалось. Но я не имею возможности тратить время на диагностику и забираю всю сотню. К тому же это вернее. На Новолазаревской я проконсультируюсь с главным геологом. Он луч­ше всех знает местные породы, и возможные ошибки будут исключены.

Еще один мешочек я заполняю мелкоземом - смесью наиболее мелких частиц, которые удается наскрести в промежутке между галькой и валунами. Изучение этого образца будет выполняться уже специали­стами-минералогами в лаборатории. Пройдя через серию сит, подвергнувшись специальной водной обработке, мелкозем будет разделен на фракции от крупного песка и гравия до самых тонких глинистых частиц, размером меньше одной сотой миллиметра. Затем во фракциях будут определяться минералы. В зависимости от разме­ров частиц для этого используются различные методы и приборы. К примеру, для диагностирования глин при­ходится прибегать к помощи рентгеновской установки и электронного микроскопа.

Минералогическое изучение рыхлых отложений Ан­тарктиды имеет не только чисто научный интерес. Не исключено, что в этих пробах будут обнаружены по­вышенные концентрации ценных минералов. Главный геолог настроен в этом отношении оптимистично. В сво­ей брошюре он подчеркивает, что в Антарктиде можно ожидать открытия месторождений золота и алмазов типа знаменитых южноафриканских. Ведь Антарктида, по современным представлениям, осколок гигантского древнего континента Гондваны, в состав которого, кро­ме того, входили Африка, Южная Америка, Австралия и полуостров Индостан.

С гряды на гряду, стараясь не сбавлять скорости, я поднимаюсь все выше и выше. Когда я начинал подъем, было прохладно, зато сейчас жарища.

Внезапно характер склона меняется. Нагроможде­ния светло-серых валунов остаются позади. Подъем становится более ровным. Валуны вокруг не такие светлые, местами их покрывают коричневые корки пустынного загара. Идти теперь можно увереннее, но­га не соскальзывает на неровностях, льда под валу­нами нет.

Я отмечаю эту резкую перемену, делаю очередные записи в дневнике. Ледниковые отложения, на которые я сейчас ступил, имеют уже достаточно солидный воз­раст. Когда-то они были такими же, как лежащие ниже. Но с тех пор прошло много времени, десятки, а может быть, и сотни тысяч лет. И облик морен изме­нился. Ледяное ядро вытаяло, гряды осели, и потеряли резкость очертаний, валуны выветрились, кое-где на их поверхности видны ячеистые формы и темные пятна ли­шайников.

Я снова наполняю мешочки очередной порцией галь­ки и песка. Ведь это отложения совсем другой стадии оледенения, и будет интересно, чем отличается их состав от состава молодых морен, лежащих у подножия. Уло­жив образцы в рюкзак, я устремляюсь дальше вверх. Нельзя терять ни минуты. Ведь, судя по показаниям моего высотомера, я не преодолел еще и половины подъема.

Хорошо бы сбросить куртку и бежать налег­ке, но тогда на обратном пути я рискую потратить мно­го времени на ее поиски. Интересно, наблюдают ли за мной летчики? Скорее всего моя сгорбленная под рюк­заком фигурка затерялась среди этого моря валунов, за­топившего гору. Зато мне отлично видна наша «Аннуш­ка» - оранжевая стрекоза, прилепившаяся далеко внизу на сверкающем льду.

Но вот местность вокруг снова меняется. Склон усти­лает множество мелких обломков. Среди них, как из­ваяния, возвышаются большие глыбы и валуны. Поверх­ность их испещрена крупными ячеями, нишами, карни­зами. Сочетания этих форм то создают причудливые абстракции, то принимают очертания людей и живот­ных. Вокруг меня простирается вверх по склону удивительный вернисаж каменных скульптур, созданных природой. Немного фантазии, и каменные изваяния оживают, наполняются плотью и кровью. Вон та круг­лая глыба на пригорке - вылитая голова начальника нашего отряда. Те же сжатые губы, сверлящие глаза. Кажется, вот-вот раздастся грозный окрик: «Нет здесь никаких озер. Нечего мне мозги вкручивать». Под этим пристальным взглядом я невольно еще больше увели­чиваю темп. Но, обернувшись через минуту, вижу, что в другом ракурсе эта скульптура выглядит совсем по-иному. Теперь на меня смотрит искривленная в хит­рой усмешке физиономия главного геолога. В полуот­крытом рту поблескивают золотые коронки. Я не удивлюсь, если сейчас прозвучит его ворчливый го­лос: «Эх, знали бы в институте, как профессор здесь мается».

Засмотревшись, я спотыкаюсь и падаю. Рюкзак за­девает за острый край близлежащей глыбы. Внутри не­го что-то хлюпает и раздается звон разбитого стекла. Сомнений быть не может: мой анероид приказал долго жить!

Нет, так дальше не пойдет. Больше я уже не обора­чиваюсь на этот треклятый валун. Ведь я единственная живая душа в этом музее каменных изваяний, и немуд­рено, что в голову лезет всякая чертовщина. Теперь я внимательно смотрю под ноги.

Среди устилающих склон мелких обломков нередко попадаются отполированные камни правильной трех­гранной формы. Это так называемые ветрогранники. Сколько же понадобилось времени, чтобы ветер придал им такую совершенную форму! О древности окружаю­щих меня камней свидетельствует и темная окраска большинства валунов. Подобно тому как металл со временем съедает ржа, так и поверхность валунов стано­вится рыхлой, от нее легко можно отломить корочку, а отдельные части прямо крошатся в руках. Здесь же в нишах часто можно встретить лишайники, а в углубле­ниях под камнями - гнездовья снежных буревест­ников. Встревоженные появлением незнакомца, они все чаще, как белоснежные стрелы, пересекают мой путь.

Этот окружающий меня паноптикум каменных фи­гур, утопающие в собственных обломках глыбы - остат­ки наиболее древних ледниковых отложений. Понадо­бились не тысячи, даже не сотни тысяч, а, скорее всего миллионы лет, чтобы из свежих нагромождений ледни­ковых валунов произошел такой своеобразный ланд­шафт.

Поднявшись сюда от подножия горы по сменяю­щим друг друга осадкам разного возраста, я наглядно убедился в могуществе его величества Времени, способ­ного видоизменять и превращать в песок каменные мо­нолиты. И снова я беру партию образцов.

Теперь дойти бы до того места, где валуны исчез­нут, установить границу, выше который ледник не под­нимался. Выяснить, почему же ледниковые осадки так резко отличаются по цвету от вышележащих скал. И тут я вспоминаю об отведенных мне трех часах. Увлекшись, я перестал следить за временем, а оно по­чти истекло. Конечно, нужно было бы задержаться хотя бы на час, но я дал слово.

И все же я решаю пройти еще немного вперед. Мо­жет быть, удастся сэкономить минут десять за счет ускоренного спуска. Подгибая колени, чтобы шаг стал крупнее, я продолжаю лезть вверх по склону. Со сто­роны это выглядит, наверное, очень забавно, но мне самому уже не до шуток. Я задыхаюсь, по спине сбе­гают струйки пота. Соль, выступившая на лбу, пощипы­вает кожу. Вдобавок отяжелевший рюкзак ограничи­вает свободу действий. «Надо успеть дойти до конца, - уговариваю я себя. - Ведь почти наверняка больше никогда в жизни мне не удастся здесь побывать. А как я буду жалеть потом, что не поднялся».

Я еще несколько увеличиваю темп. Но, пожалуй, это предел. В студенческие годы я занимался лыжным спортом. На осенних тренировках мы много бегали по размокшим от дождей перекопанным огородам, преодо­левали скользкие склоны оврагов, но выше, чем на склон Москвы-реки у Ленинских гор, мне взбегать не приходилось. Тренировались мы в легких костюмах, удобной обуви. А здесь я бегу с мешком за плечами, в утепленных резиновых сапогах и ватной куртке. К тому же я, как говорят спортсмены, уже давно потерял форму.

А валуны все тянутся и тянутся вверх по склону, и кажется, нет конца этим каменным руинам.

Я вспоминаю, как несколько лет назад в Средней Азии, в живописной долине вблизи озера Иссык-Куль мне показали одинокую могилу у подножия крутой и высокой сопки. Необычна история похороненного там юноши. Он поспорил с товарищами, что взбежит на вершину и спустится обратно за какие-то считанные минуты. Говорят, что он выиграл это пари, только тут же свалился замертво.

Я останавливаюсь. Теперь без анероида я не знаю, на какую высоту поднялся. Очевидно, не меньше 250 метров над подножием. Далеко внизу, у самолета, зависает дымный след сигнальной ракеты. Вспышки против света не видно, а звук выстрела сюда не дости­гает. Время, отпущенное мне, вышло полностью. Теперь от летчиков непременно будет взбучка.

Нет, сейчас мне не добежать до верха. Значит, надо будет вернуться сюда еще раз, к массиву Вольтат, на этот удивительный склон и, конечно, к загадочным озерам. Пусть это случится не скоро, через два, три года, через пять лет, наконец, но это просто необхо­димо.

Я отбираю последнюю пробу песка и гальки, фото­графирую открывшуюся мне сверху панораму гор и ледников и отдельно телеобъективом так и оставшиеся не исследованными озера. Они лежат чуть в стороне под километровым обрывом горы Циммерман. Теперь я твердо убежден, что там, под их темным льдом, вода. Я готов спорить об этом даже с самим начальником отряда, хотя ничем хорошим для меня, я знаю, это не кончится. Но, как говорили древние: «Платон мне друг, но истина дороже» (Год спустя советские исследователи побывали в районе озера Унтер-Зее. Подо льдом они обнаружили водоем глубиной бо­лее 70 метров).

Спуск с горы занимает не больше получаса. Вот тут пригодился опыт лыжных тренировок. На пятках я со­скальзывал с крутых склонов, поднимая за собой обла­ка пыли. Думаю, что по антарктическим горам еще ни­кто не прыгал так странно и нелепо.

На льду меня уже ждали летчики.

- Ты что это так разогнался? Как бочка, под гору катишься. Расшибешься, а нам потом красней перед начальством, - выговаривает мне Александр Егорович.

Я покачиваюсь на гудящих ногах и бессмысленно улыбаюсь.

Чертыхаясь, летчики стаскивают с меня рюкзак и ведут к самолету. О том, что я опоздал почти на сорок минут, никто не говорит.