Погожим днем

Дни шли за днями. Мы писали отчет, паковали об­разцы. «Обь» грузилась в Молодежной и вскоре долж­на была выйти к нам. Поход находился в самом центре Антарктиды: упорно преодолевал километр за километ­ром. Температура у них уже минус 50 градусов. Нелег­ко приходится нашим товарищам, тем более что полом­ки машин следуют одна за другой. Движение теперь продолжают только две «Харьковчанки». Тягач АТТ-15 с камбузом, сто раз чиненый-перечиненый ин­валид, оставлен на Полюсе недоступности. На стенке нарисован радостный повар. Теперь на самой суровой точке нашей планеты, в снегах Антарктиды, сияет до­вольной улыбкой пухлая розовощекая физиономия в белом колпаке.

- Сюрреализм да и только, - высказался по этому поводу за завтраком Миша. И хотел еще что-то доба­вить, но, встретившись глазами с нашим начальником, раздумал.

- Как насчет сюрреализма, не знаю, а то, что мы застрянем здесь еще на месяц, так это точно, - озабо­ченно заметил главный геолог.

Эту неделю я дежурный по дому. Сразу после завт­рака я приступаю к исполнению своих обязанностей. Прежде всего надо позаботиться о воде, так как хутор геофизиков не подключен к общей системе водоснабже­ния станции. Вода же расходуется в больших количе­ствах, не столько для умывания, сколько в производ­ственных целях - для промывки многочисленных лент и пленок. Вооружившись пилой-ножовкой, я выхожу к ближайшему снежнику. Выпиливаю из него здоровый куб и отношу в большой чан, стоящий в прихожей. Ко­гда чан оказывается заполненным доверху, я засовываю внутрь металлическую спираль ТЭН (тепловой электронагреватель) и включаю ток.

Пока снег тает, можно провести уборку. Я беру ведро со шваброй и иду к главному геологу. Он уютно расположился за столом магнитолога Бориса. Аккурат­ными стопочками разложил полевые дневники, карты, аэрофотоснимки. Сейчас он испытывает муки творче­ства - сочиняет брошюру о нашей экспедиции. Пона­чалу, завидев меня с ведром, он недовольно морщится.

- Неужели времени другого нельзя было выбрать? Человек же работает!

Но я решительно запускаю мокрую швабру ему под стол, заявляя, что имею санкцию врача на утреннюю уборку помещений.

- Подумаешь, тоже мне начальник, - обиженно фыркает главный геолог. - Здесь куда ни плюнь - одни начальники.

Пэпик, сидящий рядом на раскладушке, покорно под­жимает ноги. Он, пристроив на коленях фанерную до­щечку, срисовывает на кальку контуры гор с аэрофото­снимка.

Когда я, закончив уборку, собираюсь переходить в другую комнату, главный геолог останавливает меня:

- Раз уж ворвались к нам, то вот послушайте, что я тут сочинил.

Я замираю, облокотившись на швабру. Пэпик скло­няется над планшетом.

Минут двадцать длится чтение. Наконец главный геолог замолкает.

- Красиво написано, - отзываюсь я, берясь за ведро.

- Ну красиво не красиво, а думаю - подходяще, - соглашается главный геолог. - Мне тут как-то в инсти­туте сказали, что талант литературный у меня проре­зался. А что, ведь не боги горшки обжигают!

В коридоре я сталкиваюсь с магнитологом Борисом. Он заговорщически подмигивает мне:

- Что, профессор читал тебе свой роман?

- Читал.

- Ну и отлично. Теперь я зайду, в третий раз он мне уже читать не станет.

Закончив уборку и отключив ТЭН, я иду на радио­станцию. Уже неделю не было никаких вестей из дому. Надо проверить, не поступили ли свежие радиограммы. От хутора к основным домам станции проложены до­щатые мостки, а вдоль них протянут капроновый леер. Зимой в непогоду, чтобы не сбиться с пути, здесь ходят «по веревочке». Но сейчас пургу даже трудно вообразить: летом дни в оазисе, как правило, по­гожие.

Я поднимаюсь по мосткам на гребень сопки и ока­зываюсь прямо над станцией. Четыре деревянных дома стоят в линеечку друг за другом: дизельная с баней, кают-компания, жилой дом с медпунктом и жилой дом с радиостанцией. Все дома в отличие от Молодежной стоят прямо на грунте. За зиму с подветренной сторо­ны наметает большие сугробы, но к лету их расчищают, и снег почти полностью стаивает.

Чуть поодаль от домиков высится сооружение для пуска радиозондов - прямоугольная вышка со специ­альной верандой наверху. Отсюда ежедневно в назна­ченное время уходят в небо золотистые шары, похожие издали на гигантские мыльные пузыри. В их гондолах спрятаны миниатюрные радиопередатчики. Радиозонд сигнализирует о температуре, скорости и направлении ветра, содержании влаги на различных высотах.

От вышки для пуска радиозондов рукой подать до метеоплощадки. Обычной метеоплощадки с деревянны­ми решетчатыми будками на ножках. Но главный объект Новолазаревской - это радиоантенна. Высокая металлическая опора с ажурной сетью проводов и ра­стяжек гордо взметнулась над домиками. Она словно мачта корабля, плывущего среди каменных волн оази­са. Не будь радиомачты, станция потеряла бы весь свой вид.

По скрипящим мосткам я подхожу прямо к крыль­цу радиостанции. В этом же доме живет начальник Новолазаревской.

Я поднимаюсь по ступенькам и прохожу через сени. Слева из-за полуоткрытой двери доносится попискива­ние морзянки. Я деликатно стучусь, но никто не отве­чает. Тогда я заглядываю внутрь. Все здесь уставлено блоками радиоаппаратуры, наполнено радиошумами. За столом спиной ко мне сидит радист в наушниках и печатает на машинке. Идет прием радиограмм. Возможно, сейчас он как раз принимает мою, и я решаю подождать до окончания срока.

В это время из комнаты напротив выходит началь­ник Новолазаревской Виктор Федорович со стопкой бумаг. Увидев меня, он приветливо кивает: «За радио­граммой? Иди посиди пока у меня», - и скрывается у радиста.

Комната начальника станции небольшая. Но, кроме письменного стола и дивана, здесь есть книжный шкаф. Он и привлекает мое внимание, тем более что подбор книг в нем оказывается неслучайным: исследования по географии полярных стран, морским льдам, труды мно­гих прошлых антарктических экспедиций.

Виктор Федорович по специальности океанолог. Пять лет он прожил в Арктике, так же как и Лев-хирург в Тикси. Был начальником одной из экспедиций на дрей­фующей станции «Северный полюс». Возвращаясь в комнату, он протягивает мне сразу два бланка.

- Счастливчик! А меня что-то забыли, уж неделю ни слуху ни духу.

Я набрасываюсь на радиограммы. Такие обычные до­ма слова «люблю, целую» здесь сияют во всей своей первозданное. Пробежав сразу весь текст, я теперь не торопясь читаю все сначала. Вдумываюсь в смысл. Ищу недосказанное, скрытое между строк. И словно ощущаю вкус, цвет, запах этих прилетевших с другого конца планеты слов.

Радиограммам в Антарктиде буквально цены нет. Их тщательно хранят, время от времени перечитывают. Хорошая радиограмма - лучшее лекарство от всех не­дугов. Она мгновенно поднимает настроение, вызывает прилив сил и энергии.

И вот я уже с жаром рассказываю начальнику Но­волазаревской о загадочных озерах в массиве Вольтат и чувствую, что он сам загорается идеей проникнуть в этот район. Ведь по призванию он исследователь, автор ряда интересных научных работ, кандидат географиче­ских наук.

- Озера совсем рядом: на «Аннушке» туда полчаса лета. И погода стоит хорошая, - сокрушаюсь я.

- Я попробую договориться с вашим начальни­ком, - говорит Виктор Федорович, - Летчики, я знаю, не против еще полетать. Думаю, и он согласится. Возь­мем бур, лебедку, батометры. Если это действительно озера, то сделаем там настоящую гидрологическую станцию.

- Вот это было бы здорово! - сияю я. - Об этом я даже не мог мечтать!

Мы еще долго разговариваем об исследованиях в оазисе, о работах в горах и просто о делах житейских. Мне кажется, что теперь я понимаю, чем объясняется высокий авторитет начальника Новолазаревской у зи­мовщиков.

Виктор Федорович ничем не отделяет себя от дру­гих полярников, не ставит себя «над» ними. К себе он так же требователен, взыскателен, как к другим. Я по­мню, как были изумлены однажды наши, увидев, что Виктор Федорович перемывает на кухне грязную посуду.

Во взаимоотношениях с подчиненными, а в данном случае правильнее будет сказать - с товарищами по зи­мовке, Виктор Федорович справедлив, внимателен и неизменно уважителен. Причем не формально, по обя­занности, а искренне, по натуре. Он нисколько не подав­ляет других своим авторитетом начальника. Наоборот, он умеет разбудить в каждом желание, раскрыть себя с наилучшей стороны, поверить в свои собственные силы.

Порой даже кажется, что он стесняется делать за­мечания. Несколько дней назад в балке, где поселились наши летчики, по недосмотру возник пожар. Его, прав­да, тут же потушили. Ни люди, ни имущество не постра­дали. Собрав всех в кают-компании, Виктор Федорович рассказал об этом инциденте. Он не метал громы и мол­нии в адрес виноватых, как уж непременно бы сделал наш начальник, он просто разъяснил, как все произошло и что могло бы быть, если бы пожар вовремя не заме­тили.

Пожар в Антарктиде - это одна из самых главных опасностей и бедствий. В сухом антарктическом воз­духе, особенно на ветру, огонь распространяется мгно­венно, потушить его почти невозможно. Немало экспе­диций жестоко пострадало от пожаров. Причем иной раз огонь губил не только материальные ценности, но уносил и человеческие жизни. У японцев на Севе уста­новлена специальная противопожарная сигнализация: если температура где-либо поднимается выше нормы, тут же автоматически включается сирена.

Во время этого собрания провинившиеся летчики си­дели как на иголках. Они больше привыкли к резким словам, когда можно обидеться или огрызнуться. Здесь же возразить было трудно. Думаю, что эта беседа была более действенна, чем приказ с выговором. Правда, кое-кто из нашего отряда счел такой деликатный разго­вор признаком слабости Виктора Федоровича как начальника. Привыкнув к окрикам и разносам, они счи­тали грубость признаком твердости и силы. Нужно было время, чтобы оценить и приноровиться к новому стилю руководства. Думаю, что в свое время и Виктору Федо­ровичу пришлось немало потрудиться, чтобы на Ново­лазаревской утвердился дух взаимопонимания, товарищества, инициативы и уважения друг к другу.

Условившись с Виктором Федоровичем обсудить по­сле обеда окончательный план работы на озерах, я в приподнятом настроении направляюсь к себе. На по­роге я сталкиваюсь с начальником нашего отряда. Увидев мою сияющую физиономию, он хмурится:

- Ты что здесь делаешь? Нечего по станции разгу­ливать. Отчет садись писать.

- Так я уже почти все написал, - оправдываюсь я, как провинившийся школьник. А только что с началь­ником Новолазаревской мы говорили на равных, и я чувствовал себя свободно и уверенно.

- Значит, плохо, если так быстро...

Нет, не удастся Виктору Федоровичу уговорить на­шего начальника. Ничего путного из этого не выйдет. Если уж наш что-то решил, то будет стоять на своем, а лбом стенку не прошибешь. Вот если главный геолог ему скажет, то он послушает. Но главному геологу сейчас не до нас. Он целиком погружен в свою брошюру и к тому же жалуется на радикулит. И все же надежда на полет к озерам не покидала меня. Обдумывая про­грамму работ, я шел на хутор.

Дома Лев-геофизик просматривал новую серию толь­ко что проявленных сейсмограмм. Я взял ленту, кото­рая фиксировала колебания земной коры в день недав­него обвала. Против моего ожидания в двенадцать по­полудни прибор ничего не зафиксировал. Значит, не тут-то было. Загадка ледотрясения осталась неразга­данной.

Вскоре к нам в комнату зашел Миша.

- Иди, - сказал он мне, - шеф требует! - и ухмыльнулся.

Я понял, что мои опасения подтвердились.

Начальник начал с места в карьер. Он, очевидно, еще не остыл от разговора с Виктором Федоровичем.

Я смотрел на его грозное лицо, округлившиеся не­добрые глаза. Правда, я знал, что он отходчив и не­злопамятен. Многие из тех, кто работал с ним долгое время, неплохо приспособились к его вспыльчивому ха­рактеру, выработали даже определенные мудрые рекомендации. «Он тебя кроет, а ты стой помалкивай и не вздумай перечить. Пусть уж крепко выругает, зато зла не затаит».

Мне бы мотать на ус, что опытные люди говорят, а я сам раскипятился, снова стал говорить, что надо обя­зательно полететь на озера, что изучение их - один из пунктов моей научной программы, и т. д. и т. п.

- Нечего мне мозги вкручивать, я уже все это слы­шал, - вовремя остановил меня начальник. - Озер, я вам сказал, там никаких нет, и точка.

«Не видать мне озер», - грустно думал я, воз­вращаясь на хутор. Товарищи по комнате были в курсе дел и сразу заметили резкую смену моего настроения. Оказывается, к ним заходил Виктор Федорович, просил передать мне, что экспедиция к озерам отменяется.

Лев-хирург предложил перед ужином посетить баню. Хороший горячий массаж, по его мнению, отлично поднимает тонус. На том и порешили. В последний момент, прослышав про баню, к нам присоединился главный геолог.

Баня на Новолазаревской отличная, даже с душе­выми кабинками. Правда, сами душевые колонки поиз­носились, и вода через них не идет, но все равно здо­рово и пар отменный.

Главный геолог раздобыл где-то порошок «Новость» и затеял стирку.

- Эх, знали бы в институте, как профессор здесь мается, - вздыхает он. - А, что вы об этом ду­маете?

Я молчу, поливая себя из шайки.

- Что это вы нынче не разговорчивы? - удивляет­ся главный геолог.

- Ваш начальник запретил ему лететь в горы на озера, - поясняет за меня Лев-геофизик.

- Сколько вокруг начальников, все что-то решают, я обо всем самый последний узнаю. Вы бы хоть зашли ко мне, посоветовались, - укоризненно говорит глав­ный геолог. - Эх, молодежь, рано еще меня, старика, списываете. Я хоть старый кот, а мышей ловлю. Рано, говорю, нос вешать, что-нибудь придумаем.

- Неужели еще можно что-то изменить, - ожив­ляюсь я.

- Вот здорово было бы! - радуются за меня мои товарищи.

- Ну-ка покажите, какой такой у вас на Новола­заревской массаж знаменитый, а то у меня что-то в пояснице поламывает, - и главный геолог, подмигнув, молодецки крякает.

Львы принимаются за дело.

На ужин повар приготовил для нас сюрприз: дико­винные миниатюрные бутерброды со шпротами, копче­ной колбасой и вареным яйцом. Мы с интересом рассматриваем их, не решаясь взять в руку. Новолазаревцы, оказывается, уже привыкли к подобным экспери­ментам. Их повар по своей основной специальности на Большой земле - мастер по холодным закускам. Нет-нет его и заносит.

- Угощайтесь, можно брать по два, - гордо пред­лагает он нам свои бутерброды, протягивая поднос.

- Ты что же на хлебе экономишь, не мог потолще нарезать? - удивляются летчики.

- Так это же сандвичи, понимать надо, - обижает­ся повар.

После ужина меня подзывает главный геолог.

- Ой беда мне с вами. И чего я себе нервы порчу? От вас и слова доброго не дождешься. Идите-ка сейчас к начальнику, договоритесь о полете. Жалуется он на вас. Эх, если бы не радикулит, сам бы полетел.

Начальник на этот раз подчеркнуто сух и официа­лен. На столе перед ним лежит карта горного района. Не глядя на меня, он произносит:

- Завтра, если будет погода, разрешаю одну по­садку в этом районе, - и ставит крест на карте к се­веру от озер, - и не больше трех часов работы.

- За это время только до озер успеешь дойти.

- Как хотите, можете не лететь.

- А Виктор Федорович полетит?

- Это его дело.

«Три часа лучше, чем ничего, - рассуждаю я, шагая по мосткам к дому начальника Новолазаревской. - Дареному коню в зубы не смотрят. Теперь только успеть собраться».

Но, выслушав меня, Виктор Федорович категорически отказывается:

- Ты решай, как считаешь нужным, а я не полечу.

- А как же гидрологическая станция? Нужно и лед пробурить, и с лебедкой возиться. Я же не справлюсь.

- За три часа и вдвоем все равно ничего не сделаешь. Это не серьезно.

«Конечно, он прав, - думаю я, - но не терять же этот с таким трудом завоеванный полет. В конце кон­цов, если не удастся попасть к самим озерам, можно ознакомиться с древними ледниковыми осадками. Это мне по силам. За три часа я, пожалуй, успею взобрать­ся достаточно высоко на склон горы и отобрать пробы. К тому же оттуда хорошо будут видны сами озера. Нет, разве можно отказываться, ведь в этой части мас­сива Вольтат еще не ступала нога человека. Хотя бы одним глазом посмотреть, что там такое».

- Жалко, - говорю я Виктору Федоровичу. - Жалко, что без вас, но я все равно лечу. Вольтат стоит мессы!