По зову долга

Холодный пасмурный день. Кажется, что в воздухе носятся сажа и копоть, лишая света воздух и небо. Оно закрыто сплошным, толстым слоем облаков. Из их серой массы вот-вот посыплется снег... Северная Якутия. Август. Высокие увалы коричневой тундры переходят в ровную террасу. Она, в свою очередь, спускается к морю Лаптевых. С верха террасы кажется, что на темно-серой гальке прибрежной полосы лежат желто-оранжевые карандаши. Это стволы деревьев - плавник. Когда-то росли они за сотни верст отсюда в тайге по берегам сибирских рек. Весенними половодьями подмывает берега, и вековые лиственницы рушатся в воду, начиная свое многолетнее странствие. Теряя в пути ветви и кору, они попадают из рек в море, и оно, окатав их, пропитав солью, выбрасывает на берега штормовой волной. Желтый цвет плавника не вяжется с суровыми, скупыми красками пейзажа. Кажется, что кто-то мазнул по картине кистью, собираясь переписать ее, но дни идут за днями, а все остается по-прежнему.

В море впадает река Оленек. Широкая, многоводная. На ее правом берегу когда-то, в очень давние времена, поселились русские и якуты. Всего несколько семей. Жили они, промышляя оленя, морского зверя, рыбу, роднились между собой, обживая суровый, безлюдный край. В наши дни селеньице разрослось и известно под названием Усть-Оленёкского. Живут в нем рыбаки, метеорологи, радисты... Да мало ли специальностей требуется сегодня на далеком Севере. Заходят к ним суда, прилетают самолеты, надежно связывая полярников с Большой землей. Это сегодня! Но не забыты здесь имена первооткрывателей.

На краю прибрежной террасы, у самого ее склона, стоит могила с оградой из потемневших, колотых бревен. На старом кресте, без одной перекладины, стертая временем и непогодой, вырезана надпись: "Лейтенанту Василию Прончищеву и его жене Марии. 1736 год".

Рядом со старым крестом, в ограде, стоит большой, более новый, с прибитыми к нему табличками из дерева и металла. Надписи на них - знак уважения к похороненным. Вокруг сгрудились домики поселка, а поодаль видны остатки двух срубов, вросших в сохранившую их мерзлоту. Тут зимовал один из отрядов экспедиции Беринга. Прончищев Василий Васильевич был его начальником, а Челюскин Семен Иванович - штурманом.

Вот все, что я увидел и узнал, когда заехал сюда летом 1944 года. Был я тогда заместителем начальника горно-геологической экспедиции и вернулся в Москву только через год. История Прончищевых меня заинтересовала, и захотелось написать о них картину. Архивы, книги, разные источники... Все они вместе развернули передо мной героическую поэму и трагически тяжелый путь ее героев. О них я написал картины, а о пути, их прославившем, не могу умолчать.

Великая Северная экспедиция под общим руководством Витуса Беринга преследовала целый комплекс различных целей и распадалась на самостоятельные экспедиции, или отряды, для выполнения больших и ответственных заданий. Задачи каждого из них, по возможностям того времени, были грандиозными. Следовало проникнуть в неизвестное на маленьких судах, без связи, "проведать" и нанести на карту земли, моря и реки, места, где есть полезные руды, подвести под государеву руку народы местные - и еще многое другое. Все это самостоятельно! Своими средствами! За несколько лет предстояло обследовать, говоря современным языком, весь сибирский и дальневосточный север.

Потянулись из Москвы, Петербурга и других городов обозы. Впереди лежали тысячи верст пути. С обозами шли и ехали люди - ученые, моряки, солдаты, лекаря, рабочий люд, оторванный от семей и домов, - кузнецы, судовые плотники, конопатчики, парусных дел мастера... Все большие умельцы, чтобы самим работать и других наставлять. Корабли надо было строить на месте. Для них лес валить, сплавлять, сушить, разделывать на брус, на доски. Много чего надо было. Даже каторжным ссыльным дело нашлось. Стали дороги прокладывать, заводы ставить, города да поселки - "остроги" возводить. Зашумела жизнь там, где на сотни верст никто, кроме дикого зверя, не бывал.

Во всем мире не задумывали тогда экспедиций подобного размаха. Начальнику, капитан-командору Витусу Берингу, было дано много прав. Но и за все в ответе приходилось быть перед Адмиралтейств-коллегией. Сквозь мороз, разливы рек, горы и топи везли деньги, пакеты, донесения с назначениями в должности и фамилиями усопших, везли все и всех...

Чем больше узнавал я про людей и дела экспедиции, тем больше убеждался, что не нашла она еще себе романиста, могущего поведать людям о переплетении драматических и героических событий этой, по сей день кажущейся невероятной, страницы истории открытий и науки. Каждый участник достоин картины, но больше всего привлекли меня, художника, личности Василия Васильевича Прончищева, его жены Марии и Семена Ивановича Челюскина.

Прончищев прибыл в октябре 1734 года в Якутск. Город стоял почти весь деревянный, как и окружавшая его крепостная стена с квадратными башнями. За стеной, возле Лены, строились два судна - небольшой бот и дубель-шлюпка. Последняя предназначалась для отряда Прончищева, в который входили: лейтенант-командир, подштурман, штурманский ученик, знающий геодезическое дело, боцманмат, квартирмейстер, подконстапель, лекарь, иеромонах, два канонира, писарь, конопатчик, парусник, плотник, два матроса и двадцать шесть солдат. Для такого количества людей дубель-шлюпка была более чем скромных размеров: длина 21,4 метра, ширина по миделю 4,6 и осадка 2,1 метра. Люди отправлялись не на прогулку, а в длительное плавание в места дикие и безлюдные. Полагалось взять многомесячный запас продуктов, бочки с пресной водой, одежду, парусину и запасные паруса, канаты для стоячего и бегучего такелажа, блоки юферсы, большую и малую шлюпки, лесоматериалы, паклю, смолу, инструмент для кузнечного и плотничьего ремонта, бочки и котлы, боезапас для пушек и ружей, аптеку, навигационные инструменты, личные вещи, бумагу для карт и записей, канцелярию и, конечно, запас всевозможных подарков для местных жителей... Мне, изведавшему разные способы передвижения в Арктике по суху и по воде, невозможно представить себе, как складывались жизнь и быт на дубель-шлюпке. Мурманский рыбацкий бот типа "удлиненная косатка" только на три метра короче судна Прончищева. Но рыбацкий бот берет улова до девятисот пудов, а на дубель-шлюпку погрузили почти три тысячи пудов при команде в сорок с лишним человек. Правда, на боте занимает место движок вроде тракторного и небольшой запас соляра для него, но команда-то состоит из шести человек - матросов и рыбаков одновременно, размещающихся в тесном кубрике. В другом месте я расскажу, как тяжело приходится штормовать моторным ботам, хотя с мотором можно идти в любом направлении - и по ветру, и против него. Правда, парусные суда лучше отыгрываются на волне и реже берут на себя воду, но даже самые крупные из них приходят иногда в порт с большими повреждениями и без палубного груза.

Несомненно, что теснота и скученность на дубель-шлюпке были необычайные даже еще до того момента, когда пришлось перегрузить на нее все с шедших на буксире дощаников и взять на борт нарты и клетки с собаками. Ни один современный стивидор не взялся бы за решение подобной задачи. Однако этот "Ноев ковчег" не был исключением на парусном флоте тех времен, когда на сравнительно небольших парусных военных кораблях помещались сотни матросов и солдат.

Дубель-шлюпка, сверкая надраенной медью букв своего имени "Якуцк", отправилась в путь. С этого дня в конце июля 1735 года и до последнего часа своей жизни военный моряк Василий Прончищев отдавал все свои силы и знания порученному ему делу. Сила духа и обаяние его личности были таковы, что до нас не дошло ни жалоб на трудности, ни каких-либо сведений о трениях и распрях между его подчиненными. Это теперь проверяют людей на совместимость, а тогда все зависело от "духа", царившего в экспедиции.

До моря было более полутора тысяч верст. Широкая и многоводная Лена богата мелями и островами. Не зная русла, плыть по ней сложно и опасно. Ниже Алдана вода мутная и для питья малопригодная. Приставать некогда и рискованно, а пищу готовить надо. Пока ко всему приспособились, обжились - прошло немало времени. Течение в реке быстрое. Не заметили, как остались позади таежные берега, редкие поселения Жиганск, Кюсюр... Ветер с Харауллахского хребта гнал снежные заряды. Из распадков тянуло туманом. Казалось, что лето осталось позади и люди догоняют зиму. Река так широка, что виден только один из берегов. Прошли остров Кюсюр, и вот он, Столб, - высокая скала в начале дельты. В разные стороны расходятся протоки. Карт нет. Начался спад воды. Пошли самой глубокой - правой. При выходе из нее, на Быковом мысу, увидели невесть когда основанное жилье. Его остатки и часть кладбища недавно увидели свет. Сложенный ископаемым льдом и мерзлотой берег постепенно обваливается в море, показывая археологам страницы своей истории. Надо полагать, что жители поселения рассказали экспедиции о выходящих далеко в море мелях дельты и об отсутствии жилья на побережье до самого Оленька.

Перегрузив все с дощаников и отправив их в обратный путь, отряд повернул на запад. Блестя серыми отсветами хмурого неба, море дышало низкой желто-зеленой волной мелководья. Осень! Ни птиц, ни солнца. Тянущаяся в глубине вдоль берега горная возвышенность преграждала путь теплому дыханию материка. С севера тянуло холодом, и у горизонта лежал на облаках белый отблеск. Он говорил о близости льдов. Моряки называют его "ледяным небом". С хорошим ветром в парусах пошли обходить огромный язык дельты. Скоро разыгрался шторм. "Якуцк" перегружен и на волну идет с трудом. Ветром нагоняет несяки - отдельные льдины причудливой формы. Они опасны своей далеко идущей подводной подошвой.

Через день ударил мороз. Такелаж и паруса обледеневают, люди стынут, к судну липнет снежура, сбавляя его ход, но отряд упорно пробивается вперед. Надо искать место для зимовки. На улучшение погоды надежд нет. Подойдя к становищу на берегу Оленька, решают ждать тут весны. Из плавника стали спешно сооружать себе жилье. Рассчитывать на дома поселян нельзя. Мне еще пришлось видеть подобные им в среднем течении реки. Под наше привычное представление, связанное со словом "дом", эти жилища не подходят. Низенькие и маленькие, стоят они прямо на земле. Полом им служит слежавшийся и утоптанный "культурный слой". Небольшая, в толщину одного бревна, квадратная дыра в стене заменяет окно. Летом его затягивают прозрачным пузырем, а зимой вмораживают в нее кусок льда. Потолком и крышей служит плоское земляное покрытие. Летом кладут на него перевернутую нарту, чтобы не гнили полозья и стягивающие ее ремни. Все нехитрое имущество хранится внутри жилья, где вокруг очага ютится вся семья. Укрываясь в таких домах, я задавался вопросом - почему люди, умевшие одним топором "ладить" просторные избы на высоких подклетах, возводившие чудной архитектуры деревянные церкви, башни и крепостные стены, создавшие замечательные памятники северного зодчества, здесь, на арктических рубежах страны, так легко заражались примитивным, почти пещерным устройством своего быта? Хатон, дом, юрта, тардоха... - как много разных названий и как далеко все это от того, что должен иметь оседлый человек.

Испуганные неожиданным приходом судна и попрятавшиеся жители становища начали возвращаться. Вскоре у них установились добрые отношения с отрядом. В его руководстве были образованные, энергичные люди, определявшие климат взаимоотношений. Постепенно стали приезжать из глубин тундры якуты, посмотреть на пришельцев, а может, и разжиться чем-либо. Для меня на всю жизнь останется загадкой, как разносятся вести по безлюдным пространствам снежной пустыни. Торбазами называют меховую обувь, а это явление - торбазной почтой.

Общение с местным населением принесло большую пользу членам экспедиции. Они научились ездить на упряжках, носить и шить меховую одежду, так как казенная форма для полярных условий непригодна. Здесь, на побережье, зимы суровые. Часто при морозах в сорок и более градусов дуют сильные ветры, наметая сугробы многометровой высоты.

Зима обещала быть ранней и суровой. Двенадцатого сентября сильным ветром нагнало лед. Однако дубель-шлюпку поставили на отстой так удачно, что ни подвижки, ни сжатия льда ее не повредили.

Зимовка проходила тяжело. Стены из просоленного плавника, отсыревая, промерзали. Скученность была страшная. Нужного количества свежего мяса и рыбы заготовить не удалось. К весне многие зацинговали. Не обошла цинга и Прончищева. Жить в Усть-Оленёкском пришлось долго. Река тут широкая. До дальнего берега восемь верст, а течение слабое. Припай с вмерзшим "Якуцком" простоял до августа. Только третьего числа, почти через год, экспедиция вышла в море.

Легко шли только до Анабары, а там повернули на север и дальше пришлось "с великою опасностью" пробиваться сквозь льды. Однако, несмотря ни на что, берега, встреченные острова, глубины - все наносилось на карту, собирались геологические образцы и велось по светилам определение широты и долготы. За редким исключением каждый день, каждый час был наполнен тяжкими испытаниями и для людей, и для судна.

Пробившись до широты пролива Вилькицкого, "Якуцк" встал, зажатый льдами, возле островов, ныне называемых островами Комсомольской Правды. Берег уходил на запад. Вместе с ним до самого горизонта шел сплошной припай. С востока нажимали поля толстого, старого льда. Вперед пути нет. Надвигается зима. Рисковать судном - значит рисковать людьми и успехом всего дела. А повернуть назад - значит на будущий год начать все с начала! Больной Прончищев уже не встает. Будет ли тот год легче и доживет ли командир? Ему становилось все хуже! Последние дни его подменяет Челюскин, но пока авторитет командира поддерживает веру в конечный успех. Что решить? Прончищев созывает консилиум.

Собравшиеся принимают единственно разумное решение - повернуть назад. Это будет не отступление, а возвращение, с сознанием того, что выполнена значительная часть дела, возвращение для подготовки к завершению его в будущем году.

Люди выходят на лед, долбят его пешнями, разворачивают "Якуцк" в обратный путь, проталкивая, протискивая, и чуть ли не на руках проводят к открытой воде. Мокрая, обмороженная, изнуренная многодневными усилиями, команда борется за жизнь. Многие больны, но еще достаточно рук, чтобы управляться с маленьким судном. Его перенаселенность становится спасительной. Выбравшись изо льдов, через неделю попадают в шторм. Отдыхать нельзя. Надо окалывать намерзающий лед, иначе дубель-шлюпка опрокинется. И снова борьба за жизнь, за то, чтобы, перезимовав в прошлогоднем логове, снова с нечеловеческим трудом и риском идти на приступ высоких широт.

Сейчас спортивные маршруты по Северу считаются героическими. Их страхуют с воздуха, сбрасывают продукты и все, что надо. По первому радиосигналу приходят на помощь. Как же можно тогда назвать подвиг первооткрывателей? Рассчитывая только на свои силы', без технического обеспечения извне и подстраховки, шли они в неведомое, открывая его для нас. Шли, не думая ни о славе, ни об известности, из простого чувства долга, гордясь уже тем, что им доверили выполнить "государево дело", хотя бы и ценой жизни.

В день консилиума на карте была поставлена высшая точка, конец маршрута, - 77 градусов 29 минут. Дойти до нее "Якуцку" в следующие годы не пришлось. Только через столетие значительно более совершенное судно сумело проникнуть в эти воды.

На подходе к зимовью скончался Василий Прончищев. Его похоронили шестого сентября. Мария Прончищева пережила своего мужа на несколько дней. Первая женщина-полярница похоронена в той же могиле. Память об этих людях, отдавших свои жизни во имя чувства долга, сохраняется в веках. На географических картах читаем: берег Прончищева, кряж Прончищева, мыс Прончищева, бухта Марии Прончищевой.

Штурман Семен Челюскин по старшинству принял команду. Как и Прончищев, он был моряком "петровской формации". Учился в Московской навигационной школе и в Петербургской Морской академии. В 1728 году его зачислили во флот в чине подштурмана. В 1733 году, произведя в чин штурмана, включили в состав Великой Северной экспедиции в качестве помощника Василия Прончищева. К такого рода назначениям ее организаторы подходили очень строго. Очевидно, рекомендацией мелкопоместному, провинциальному дворянину Семену Ивановичу Челюскину послужили личные качества и познания.

Поставив дубель-шлюпку на отстой, командный состав экспедиции занялся вычерчиванием карт и приведением в порядок дневников и наблюдений. Работать приходилось в тесноте, при дрожащем свете коптилки. К четырнадцатому декабря все удалось закончить, и в самый разгар полярной ночи Челюскин и геодезист Чекин, оставив "Якуцк" на попечение боцманмата Медведева, отправились в Якутск. С ними был солдат. Поклажи набралось много. Везли провиант в дорогу, журналы, карты, отчеты и геологические образцы. Читая материалы экспедиции, постоянно наталкиваешься на слова: отправили такого-то с тем-то туда-то... Если отвлечься от обстановки того времени, то эти строки не задерживают на себе внимания. Надо, однако, попытаться представить себе всю сложность подобных переездов. В подавляющем большинстве случаев не было ни дорог, ни ямщицкой гоньбы - ничего к услугам посылаемого. Сам выбирай себе путь через горы и тайгу или тундру, ночуй у добрых людей или просто в пути. А насчет питания себе, собакам или лошадям - промышляй как знаешь. Летом гнус одолевает такой, что иной раз лицо вспухнет и глаза заплывут, зимой мороз с ветром секут, от весеннего солнца снежная слепота нападает. Не испытав этого, хотя бы в малой доле, трудно себя представить в роли тогдашнего гонца, говорившего вместо "приехал" или "прибыл" -"добрался".

Восемнадцатого января караван Челюскина добрался до Сиктяхского зимовья на Лене. Местный сборщик ясака, облагая и грабя население, почитал себя полноправным властелином этих мест. Боясь огласки чинимого беззакония, он запретил давать Челюскину собак и выпускать его дальше. Вся округа боялась самодура, и только с большим трудом удалось солдату выехать с донесением в Якутск. Лишь двадцатого июня получили Челюскин с Чекиным "ордер", предписывавший сборщику дать им лодку с гребцами, на которой они прибыли наконец двадцать восьмого июля в Якутск.

Уже находясь в пути, Челюскин встретил гонца с дополнительным предписанием Беринга ждать распоряжений Адмиралтейств-коллегий в Якутске. Когда пятнадцатого сентября пришел "Якуцк" под командой Медведева со всеми больными и здоровыми участниками экспедиции, занялись ремонтом судна.

На берегу - не в плавании! Целый год Челюскин сохранял порядок и дисциплину в своем отряде, ожидая решения из Петербурга.

Полученное решение гласило: "... на дубель-шлюпку командиром вместо умершего лейтенанта Прончищева определен Харитон Лаптев, и велено им оную экспедицию, как высочайше вашего императорского величества соизволение есть, действием паки производить с наиприлежнейшим старанием..." Максимальный срок определяется в четыре года.

Новый начальник экспедиции был опытным, боевым командиром и обладал большими организаторскими способностями. Проезжая через Сибирь, он сделал очень много для организации работы и снабжения своего отряда и оснащения судна.

Двадцать шестого мая Лаптев, придя с груженым караваном с верховьев Лены, принял командование "Якуцком", и "был учинен всем служителям смотр". А восьмого июня экспедиция вышла в маршрут. В этом году вода стояла высокая, и после промеров пошли самой западной, Крестяцкой, протокой и уже девятнадцатого июля вышли в море. Рыжая опресненная речным выносом вода. Без большой волны и льда, она не сулила опасностей. Решили вести буксируемые дощаники до места прежней зимовки и там разгрузить. На траверсе Оленька пробились через ледовую перемычку, и через неделю "Якуцк" уже шел к Хатанге.

Мне в сороковых годах пришлось работать в этом районе, ходить со своей испытательской партией по летней и осенней тундре, плавать в ледостав по морю Лаптевых на колесном речном буксире, вырываться из ледового плена. Хорошо, помог подвернувшийся тогда уникальный бот с ледовой обшивкой из вязкого красного дерева, судовым набором из дуба, канадского бука и арагонской сосны и формой, как у нансеновского "Фрама". Вспоминая пережитое, я не могу не удивляться скорости продвижения отряда Лаптева, вынужденного часто останавливаться в ожидании солнца для уточнения координат и съемки берегов, расходуя драгоценное время. Несомненно, тут помогал опыт прошлого плавания, полученный Челюскиным и другими участниками экспедиции. Но надо отдать должное и уменью русских корабельных мастеров, построивших дубель-шлюпку из одной только лиственницы и ладно оснастивших ее парусами.

Если бегло описать трудный путь "Якуцка" до конечной точки - острова Фаддея, где Лаптев собрал консилиум, постановивший повернуть назад из-за непроходимых льдов и возвращаться к промысловому зимовью в устье Хатанги, получится непрерывная цепь схваток с природой. Это было как выход из окружения, только люди выбывали из строя, сраженные не пулей, а цингой. В непросыхающей, просыревшей одежде, часто без горячей пищи, на неотапливаемом судне в сентябре пришли в Хатангу. Собрав плавник, поставили жилье. Приближалась полярная ночь с зимними пургами и морозами. Занялись переброской снаряжения и продуктов, снятых с дощаников в Усть-Оленёкском, и подледным ловом рыбы. Борясь с цингой, стали есть строганину, по примеру местных жителей. Через месяц, похожий на аврал, закончили устройство на зиму, и Лаптев, Челюскин, Чекин и Медведев начали, по собранным материалам, составлять карту. Но надо было описать и материковую часть Таймырского полуострова, пока только юго-востока. Для ее обследования стали ходить, в самое суровое время года, в санные маршруты. Особенно далеко не уходили. Взятого на себя и собак питания надолго не хватало. На зимнюю охоту в этих местах нельзя рассчитывать. Олени еще осенью откочевывают на юг, переплывая реки. Тогда их нещадно бьют "на плаву", заготовляя мясо. Медведи устраиваются на спячку или уходят по льдам в погоне за морским зверем.

Ближе к весне, в мае, с Чекиным чуть не произошло несчастье, напомнившее всем о подстерегавшей их опасности. "Себе провианту и собакам стало мало очень, с которыми в безвестное место ехать было опасно". Эти скупые строки донесения не рисуют бедственного положения исследователя, вернувшегося пешком, потеряв почти всех собак, а говорят о трудностях и риске - этих обычных спутниках в полевой работе полярника.

Литература знает множество морских путешествий прошлого. Им посвящены научные труды с описанием судов и условий плавания, картины художников-маринистов, книги писателей - и незаслуженно, как бедные родственники, стоят в тени санные экспедиции. Войдя с Великой Северной экспедиции в обиход, многие годы собачья упряжка надежно служила ученым, и особенно географам и геологам. Этот, долгое время единственный, испытанный полярный транспорт дал возможность сделать замечательные открытия в Арктике и Антарктиде. Он применялся даже в двадцатом веке. Так, с его помощью был практически открыт и впервые обследован и нанесен на карту весь архипелаг Северная Земля. Одним из пионеров использования езды на нарте для научных целей был Семен Челюскин.

К весне, точнее началу лета, весь район, прилежащий к зимней стоянке, положили на карту, в приметных местах сложили из камней пирамиды - гурии и стали готовиться к плаванию. Началось томительное ожидание. Только тридцатого июля вынесло лед из Хатангской губы, и "Якуцк" смог выйти на чистую воду. Однако в море он уткнулся в непроходимую перемычку. Тундра уже давно очистилась от снега, зацвели камнеломки, песцы разбойничали, нападая на сидящих на гнездах птиц, а море оставалось непроходимым, скованным стылым спокойствием зимы. Светило незаходящее солнце, слепило до рези в глазах, но не могло растопить полярные льды. Под его лучами они маслились, разукрашенные кружевом зеленых и голубых снежниц - лужиц и озерков талой воды, но стояли прочно, ожидая способных их разломать ветров. Те, что приходили со стороны океана, были не только бесполезны, но и угрожали дубель-шлюпке смертельной опасностью. Земля точно радовалась своему пробуждению и забыла о море. Прошел целый месяц, пока она вспомнила о нем и дунула на него своим теплом. Зашевелились льды, ломаясь на большие и малые поля, и потянулись к своим собратьям, дрейфующим далеко за горизонтом.

С попутным ветром судно резво пошло на север. Казалось, ничто не предвещало осложнений, но вскоре "Якуцк" уперся в кромку невзломанного льда. Она тянулась от самого берега на северо-восток значительно южнее мест, достигнутых экспедицией под командованием Прончищева. Зайдя с севера, ветер перешел в шторм.

Его силы ломают крепчайшие старые льды, выжимая их друг на друга, громоздя валы торошения и угрожая сжатием. Даже современные ледоколы порой становятся беспомощной игрушкой природы. Нелегко представить себе бедственное положение, в которое попала дубель-шлюпка.

Сперва появилась течь, а потом, через несколько дней борьбы за спасение судна, стало ясно, что надо срочно все выгружать на лед и переходить на недалекий берег. Покалеченный "Якуцк" продержался на плаву недолго и тридцать первого августа с раздробленным форпиком и выломанным форштевнем прекратил борьбу, уйдя под воду вместе с частью выгруженного имущества. Все же удалось многое спасти, с великим трудом и риском перетащив на сушу на сделанных из бревен и досок волокушах и собственных спинах. До предела измотанным людям надо было тут же сооружать подобие юрт и долбить в мерзлоте землянки. Плавник скоро весь сожгли. Пришлось таскать его издалека, выдирая из-под снега и смерзшегося песка и гальки. В это трудное время, единственный раз за все годы, многие пали духом, потеряв веру в спасение. Больше месяца бедовали люди, пока не кончился ледоход на реках и не сошла вода с низин. Наконец можно пытаться двигаться на юг. Отряд тащил с собой все, на что хватало сил: больных, оружие, боезапас, приборы, записи и остальное имущество. Несколько истощенных собак и не скользящие по голой тундре нарты были скорее обузой. Ночевали прямо на земле, если был плавник - у костров. Через пять суток добрели до летней стоянки промышленников "Конечное". У них оставили на поправку двенадцать больных. Обычная поварня - скорее нора, чем избушка, но с очагом и добрыми людьми - превратилась в лазарет. Остальные пошли дальше и наконец, уже при больших морозах, двадцать первого октября, подошли к Хатанге и добрались до своего зимовья на реке Блудной.

Трудный период спасения кончился. Надо было готовить новое наступление на Арктику. На этот раз - без судна, с голыми руками, последнее - отчаянное! Предшествовавшие годы оказались разведкой боем. Неудача на этот раз грозит стать поражением. А впереди лежит неизвестная по своим размерам и протяженности на север земля. Местные называют ее Таймырским полуостровом, но нет очевидцев, видевших ее морскую границу. Как назвать людей, не павших духом в течение стольких лет испытаний?

Восьмого ноября тысяча семьсот сорокового года собрался консилиум. В нем участвовали - Лаптев, Челюскин, Чекин и Медведев, будущие начальники отрядов. Надо, как сказано в инструкции, за невозможностью проводить работу морем продолжать ее посуху. Решено ходить в маршруты зимой, так как летом передвигаться по тундре на нартах нельзя. Решение консилиума вместе с другими документами отправляется двадцать первого ноября с матросом Кузьмой Суторниным в Петербург, в Адмиралтейств-коллегию. Одновременно сообщалось, что свободные от работы люди будут направлены на Енисей, "в жилое место, где имеется довольно провианта, к тому же и места здоровые".

Ждать ответа из столицы не приходилось. Его привезли бы почти через год. Взвесив все, приступили к организации баз на путях отрядов. Поражает дальновидность и энергия людей, их умение не терять присутствия духа в самых сложных обстоятельствах. В намеченные сроки приготовления были закончены, и маленькие подвижные группы исследователей отправились в путь. Каждой предстояло пройти многие версты, ведя съемку местности и нанося ее на карту, привязывая к широте и долготе с помощью астрономических наблюдений. В сумме собранный в маршрутах материал составил впоследствии весьма подробное описание берегов полуострова, его рек и частично Таймырского озера. Первое - и долгое время единственное описание, стершее белое пятно с географической карты!

Правда, не следует думать, что в более давние времена эти берега не посещались людьми. Найденные в сороковых годах нашего столетия остатки зимовья в заливе Симса говорят о проникновении русских в район пролива Вилькицкого задолго до Великой Северной экспедиции. Исследования датируют находку серединой семнадцатого века, а многие предметы в ней неопровержимо свидетельствуют о торговых целях мореплавателей, шедших по пути, теперь называемом Великим Северным. Слишком мала вероятность того, что найденные следы принадлежат единственной группе людей. Вернее предположить, что были и еще смельчаки, ходившие этим путем. Многим ли удавалось благополучно завершать свои походы - мы не знаем, так же как не знаем имен предприимчивых людей, ранее всех прошедших этим путем. История не сохранила нам описаний древнейших плаваний. Может быть, со временем удастся найти имена первопроходцев и лоции тех далеких лет, как теперь мы встречаем в иных поморских семьях более поздние...

Какие обстоятельства вызвали прекращение этих давних плаваний - неизвестно. Ко времени работы отрядов Лаптева о древних пришельцах никто не знал. Весь север Таймырского полуострова являл собой пустынный, ненаселенный край без всяких следов пребывания человека. Все это позволяет с полным правом называть Челюскина с его товарищами - первооткрывателями. Еще и еще раз приходится обратить внимание на исключительность результатов, полученных с огромным трудом и при крайне примитивных средствах наблюдения. Мы, современные люди, невольно мыслим привычными для нашего века достижений науки и техники категориями трудностей. Трудно отрешиться от привычного, а тем более перенестись в условия, бывшие больше двух веков назад. Художнику это кажется легче. По крайней мере, так говорят пишущие о нашем труде. Однако попробуйте, закрыв дверь мастерской и встав перед немым, белым холстом, превратить его не просто в раскрашенный рассказ о человеке или событии, а передать ту суть происходящего, которая заставила вас взять кисть. Вот почему я и для вас, читатель, не устаю повторять, казалось бы, одно и то же, поворачивая на разные лады, чтобы нагляднее или, пожалуй, ощутимее представить тот путь, пройдя который штурман Челюскин стал всемирно известным, достойным памятника человеком.

В первые годы своей работы в Арктике я на себе узнал, как много требует от человека езда на нарте даже на малые расстояния. Связывать и развязывать сыромятные упряжные ремни, разминая голой рукой закостеневшие на морозе узлы, пережидать в пути непогоду - входит в круг дорожных будней путника. Часто приходится помогать собакам тащить нарту в гору или в вязком снегу, а то час за часом протаптывать дорогу. Сердце готово выскочить из груди, дыхание обморозило все лицо, и когда наконец препятствие преодолено, до самых костей пробирает мороз разгоряченного человека. Хорошо, если его через несколько дней ожидают жилье и отдых. Наши же герои продвигались в нехоженных местах, диких и пустынных. Трудно понять, как им удавалось находить дорогу. Даже если есть компас и известно название места, куда надо попасть, как взять без карты нужное направление и в конце многонедельного пути найти в снежной пустыне спрятанный в сугробе дом? О своих бедах и тревогах дорожных они не писали. Разгадку успеха надо, вероятно, искать в навыках и приемах, заимствованных у коренного населения. В основе своей оно было кочевым или, во всяком случае, проводило большую часть жизни в пути и на протяжении столетий накопило опыт, необходимый для ориентации в арктических просторах. Объяснение это представляется убедительным, и все начинает казаться несложным и легкопреодолимым. Но только до тех пор, пока мы не представим себя вылезающими из спасительного снежного заноса, под которым пережидали вместе с собаками затянувшуюся пургу. Вся одежда просырела. Мороз за сорок. Надо непослушными руками откопать собак, запрячь их в уже поставленные на полозья нарты и сообразить, в какую сторону ехать. Это будни! Рабочие будни, которым нет места в отчетах и донесениях.

Вернемся к последнему этапу героического пути Челюскина. В те времена еще не знали хронометров, секстанты не могли дать точных показаний, и надо удивляться относительно малым погрешностям составленных карт. Примитивность огнестрельного оружия не гарантировала успешной охоты на медведя. Топливом служил случайно найденный кусок плавника. Спичек еще не знали, и разжечь его просоленную, сырую древесину было целым делом. Отсутствовала связь. Не было ни медикаментов, ни специальных очков, и люди надолго выходили из строя, пораженные снежной слепотой. Помимо здоровья, требовались исключительная воля и настойчивость, чтобы преодолеть все трудности и довести дело до конца.

Особенно поражает маршрут Челюскина. Поражает настолько, что известный полярный исследователь Врангель, сам прошедший путь от Колымы на восток, усомнился в его реальности. Потребовалось опубликование путевого журнала Челюскина, чтобы рассеять все сомнения и опровергнуть скептиков.

Действительно, на долю Семена Челюскина досталось самое трудное - обследовать берега от Хатанги до устья реки Таймыры. Но на Хатангу надо было еще попасть - Челюскин находился на Енисее - в Туруханске Он выехал оттуда четвертого декабря, в полярную ночь, на пяти собачьих упряжках, имея приданных ему в помощь трех солдат. К концу февраля группа уже достигла устья Хатанги. В это время года даже местные кочевники избегают дальних переездов. Без дороги, по каким-то устным рассказам и приметам, не потеряв направления, маленький отряд пересек в самом широком месте Таймырский полуостров и, пройдя более тысячи километров, прибыл в точку, откуда должен был начинаться основной маршрут.

В начале его лежало побережье, мало еще описанное, но все же виденное с моря и нанесенное на карту за время плаваний на "Якуцке". За ним простиралась неизвестность, полная всяческих неожиданностей.

Семнадцатого марта тысяча семьсот сорок первого года отряд Семена Ивановича Челюскина вышел в свой исторический поход. Это был даже не отряд, а маленькая группа, состоявшая из начальника и двух солдат. На каждого приходилась одна упряжка собак.

Из записей Челюскина следует, что отряд продвигался за сутки на двадцать, а то и сорок верст, ведя по пути съемку местности. Стоял полярный день. Все время было светло, и, конечно, люди выжимали из себя и собак все возможное. Время, отводившееся для сна и приготовления пищи, сводилось, очевидно, к минимуму, и продолжительность привала определялась количеством часов, необходимых для отдыха собак. От их выносливости зависели жизнь и работа всех. Как бы ни была хорошо подобрана упряжка, она требует большой заботы и внимания к себе. Так, учитывая все, экономя каждый час, отряд спешил вперед. А спешить приходилось. Никто не знал, сколько еще предстоит пройти вдоль изрезанного морем берега, пересекая порой лощины и хребты. Иногда карабкались на них, иногда обходили по льду. Опасались ранней весны с ее таянием, скрытыми под снегом зажорами и липкой, вязкой кашей вместо дороги. Хорошо, если все пойдет как по-писаному, гладко, без происшествий. Стоит только расслабиться, зазеваться - и они тут как тут. В пути надо всегда иметь несколько дней в запасе, учитывая возможность непредвиденных задержек. Не всегда зверь сам под пулю лезет, а промыслить его для питания своего и собачьего надо. Могут поломаться нарты или упряжь починять придется - порвется либо собаки ее по недосмотру погрызут. В это время года много ясных дней, и слепящий блеск солнца на снегу грозит снежной слепотой. Получил ее - и отлеживайся с нестерпимой болью несколько дней. Перемежаются такие звонкие дни с весенними пургами. Бывает, длятся они долго. Налетит такая посильнее - человеку на ногах не устоять. Да и куда путь держать, когда в белом месиве ничего не видно. Собаки тут ложатся, и поднять их нет возможности...

Эта весна была решающей в работе всех отрядов Харитона Прокофьевича Лаптева. Каждый из них спешил закончить дела на своем участке, а все вместе - выполнить в этом году порученную Адмиралтейств-коллегией съемку земель и островов между реками Леной и Енисеем. Обнаружение огромного материкового выступа, далеко простирающегося на север, под общим названием Таймырского полуострова уже само по себе было крупным географическим открытием, отметавшим различные умозрительные гипотезы географов. Но следовало еще измерить, отписать и нанести его на карту, вычертить границу с Ледовитым океаном, русла впадающих в него рек и не позабыть острова, ежели какие поблизости видны будут.

Неведение истинных размеров и очертаний полуострова наделило Челюскина самым длинным и сложным маршрутом. Проделан он был успешно благодаря необычайной энергии, выносливости и целеустремленности людей отряда, и в первую очередь его начальника.

Приобретя большой опыт арктических переходов, Челюскин твердо усвоил правило - не брать в дорогу непроверенных, случайных спутников. На этот раз он подошел к ним с особой требовательностью, и они его не подвели. До нас не дошло сведений о раздорах и неурядицах в этой маленькой группе. Это говорит в первую очередь о личности руководителя. Без настоящей спайки нельзя было осуществить проделанное.

К первому мая уже прошли мыс Фаддея, а шестого числа находились на широте семидесяти семи градусов и двадцати семи минут - почти против того места, где шесть лет тому назад "Якуцк" под командованием смертельно больного Прончищева повернул назад. Челюскин, верный продолжатель дела своего покойного командира, погнал нарты дальше на северо-запад. Восьмого мая достиг он мыса, названного им Восточно-Северным, а ныне именуемого мысом Челюскин. Так была достигнута крайняя, самая северная, точка Азиатского материка. На крутом берегу поставили знак - сложенную из камней пирамиду, укрепив на ее вершине древесный ствол - последний кусок плавника, взятый для костра и варки пищи. Тут же определили координаты мыса, записали на составляемой карте и занесли в путевой журнал. Одновременно Челюскин подробно описал мыс и местность вокруг него.

Никто из трех усталых людей не представлял себе, что пройдут годы и современные ледоколы поведут суда мимо полярной станции на мысе Челюскин и, проходя, будут приветствовать гудками первооткрывателей.

От мыса отряду предстоял еще далекий путь на юго-запад. Картографические работы требовали остановок. Приходилось опять и опять, держа голыми руками секстант, определять местоположение приметных мест, педантично наносить все изгибы береговой полосы, а голод гнал вперед. Каждый час промедления мог обернуться бедой, но коли надо - значит, надо, и продвижение отряда не превращалось в бегство. С каждым днем истощенные собаки тянут все хуже. Запас продовольствия давно кончен, а берег все петляет и петляет, и неизвестно, сколько еще верст предстоит нанести на карту и что ждет впереди...

Наконец дошли до мест, ранее описанных Лаптевым. Круг исследований замкнулся. Путевой журнал заполнен подробно и обстоятельно. Нет в нем только одного - жалоб на трудности. Не слышал о них никто от Семена Ивановича и в последующие годы службы на флоте в Петербурге.

Так был закончен коллективный семилетний труд экспедиции Прончищева - Лаптева, называемый историками самой сложной и тяжелой работой во всей истории Великой Северной экспедиции. Подвиг Семена Ивановича Челюскина справедливо оценен потомками, и имя его, стоящее в ряду имен русских народных героев, олицетворяет высочайшее понимание чувства ответственности и долга перед Родиной.