На то мы и поморы

Тихой и размеренной жизнью живет небольшой поселок. Прибрежные скалы закрывают его от материковых ветров. Пять островов ограждают бухту от жестоких северных штормов.

Когда уж очень разгуляется полярное море, бьет тогда оно волной в остров Страшной. Бьет так, что содрогаются береговые утесы - "толстяки", как их тут называют. Тундровая растительность выжжена на них солью залетающих брызг, а отвесно падающие в стылую воду гранитные стены иссечены трещинами.

Даже в самую злую непогоду вода в бухте дышит невысокой зыбью, покачивая рыбацкие бота и ёлы, и в поселке все относительно спокойно. Издавна рыбаки беломорские находили удобные места для своих становищ на далеких берегах Ледовитого океана. Это было в ту пору, когда они на своих судах - шняках уходили на долгие месяцы на промысел, покидая родные дома. Шняка - как большая лодка. Она не имела ни палубы, ни каютки, чтобы обсохнуть и обогреться в непогоду. Только в самом носу устроен маленький рундук для припасов. Широкие борта скрепляли гребные скамьи. К средней прибивалась железная скоба для мачты. Была она невысокая и несла рей с прямым парусом, прозванный "христовой скатереткой". Ничего лишнего. Все тяжеловесно и прочно. Сама форма бортов, полого уходящих к килю, делала шняку устойчивой. На ходу корпус не врезался в волну, а всплывал на нее, не беря бортом воду. Мореходы, они же судостроители, столетиями совершенствовали ходовые качества своих судов, крепко веря в силы и смелость тех, кто пойдет на них в далекий путь. И, как ни трудны и опасны плавания по самодельным лоциям с примитивным компасом - маткой, шли наши предки вдаль миля за милей в океан-море и, как всякие первооткрыватели, обживали его берега и острова.

Ставили возле них артелями яруса на треску, палтуса и зубатку. Тяжелое дело ловить насадку-мойву, наживлять сотни крючков яруса и вручную выметывать и выбирать его. Летом вода чуть выше нуля, холодный ветер тянет с полярных льдов.

Замерзшие, усталые, по много дней не видя берега, люди жили морем - оно кормило их. Кормило, отдавая свои богатства за дорогую цену. Приходила осень, но не все артели возвращались домой. Долго ли захлестнуть штормовой волне осевшую глубоко, груженую лодку, да еще когда ударит мороз и все покроется толстым слоем с каждым ударом волны нарастающего льда. А в шторм к берегу подойти - о скалы разбитому быть.

Так веками закалялись, мужали люди, становились непревзойденными мореходами. Выйдя из Новгорода Великого, расселились еще в незапамятные времена по рекам и побережью моря Белого, смыли с себя всю мелочность и пакость торговую в морской воде. Не как гости - как хозяева обосновались в суровом краю, применились к полярной природе, изучили ее повадки. Проходили век за веком, и наконец круто изменилась жизнь. Пришло новое время, а дух поморский остался. Прочно он в людях сидит - свою особую гордость дает и морскую верность товарищу блюсти велит. Без суеты и гонора, таким вот порядком, живут и в нашем поселке.

Непохож он на былые стоянки с поварнями, из плавника просоленного и камней сложенными. Дома как дома, магазин, суда моторные. Не такие, конечно, как в Мурманске. К нему железные большие и малые рыболовные траулеры приписаны, и ходят они чуть не по всем морям и ловят разной техникой по науке. Тут им, поблизости, делать нечего. У них свой лов, а у нас свой. Вместо артелей прежних теперь колхозы, и у каждого колхоза бота и ёлы. Пожалуй, никто из наших рыбаков шняку и не видывал, а если и видел, то на ней не хаживал. Однако как были мореходами, так ими и остались, и обычаи морские свято берегли. И даже азовских или там еще откуда переселившихся тоже по силе разумения работе в студеном море научили. Дело это не простое, особенно если кто в малолетстве по теплому песочку босиком бегал да на солнышке нежился.

Лето на исходе. Скоро уже и селедка пойдет, а пока треска неплохо ловится. Как тюков восемьдесят яруса - это километров семнадцать - поставят, так и хорошо. С них в удачу полный бот рыбы приходит. А пока ярус в море выметанный стоит, можно и отдохнуть или по хозяйству заняться. Капитан, что на "Некрасове" ходит, - Косинов, не то с Черной речки, не то с Долгощелья родом, - любил с сынишкой своим заниматься. К делу приучать рано, шестой год всего, а к морю уже можно. Вот, когда тихо и в бухту чуть зыбь заходит, подвяжет его отец под мышки толстой веревкой помягче, пропустит ее через блок на стреле, что на причале, и над водой держит. То низко спустит, то, как волна подойдет, повыше подтянет. Мальчонка ноги поджимает, забавляется, будто с волной играет. Мать увидит, прибежит, по спине отца стучит, как по барабану, пока все не рассмеются. Косинов к себе стрелу развернет, сынишку отвяжет и пустит по лодкам лазить, а жене нарочно строго говорит:

- Пусть море чувствует, не боится. Учиться пойдет, некогда будет.

С собой его на лов не берет. Мал еще. Мало ли что бывает. В море не дома. Друзьям не раз говаривал:

- Случалось, из беды вернешься - хватит, думаешь. Закаешься. Не пойду больше! А неделя-другая пройдет - и снова ты в море! Тянет оно. Не усидеть на берегу нашему брату...

Бота все в море ушли. Яруса давно выметаны были, но туман идти за ними много дней мешал. Шесты с флажками, что к кубасам крепятся, не найти тогда. И обратно домой попасть не просто, когда из рубки ни носа, ни кормы в белом молоке не видно.

"Некрасов" ушел рано. Капитан Косинов дальше других от становища метать снасти начал и все свои восемьдесят тюков мористее положил. Пока дойдешь, свое хозяйство найдешь - время пройдет. А потом, как сама работа начнется, на нее часов десяток уйдет, особенно если улов добрый. Дело это трудное. Правда, ярус на ботах выбирают не вручную. Теперь его через ролик лебедка тянет. Ну а все остальное самим делать надо. У Ситникова ляп в руках. Это длинная рукоятка вроде топорища с крюком на конце. Им он должен, стоя у борта, возле ролика, подхватить каждую рыбину, когда та из воды покажется, и в бот завалить. В те годы треска крупная шла, до сорока килограммов, а палтус и того больше попадался. Непросто такой рыбине правильный ход дать и куда следует бросить. При хорошем улове тонн четырнадцать, а то и больше через борт перекинуть приходится. Ситников мужчина крепкий, в силе, но когда по колено в рыбе стоит - нелегко ему приходится. Даже на малой зыби улов по палубе скользит и ноги его с собой тянет. Одной силы тут мало, большая сноровка требуется. Правда, на всякий случай парнишка сзади, на планшире, с багром сидит. Страхует, если с ляпа рыба сорвется и в воду упадет. Копаться тут некогда. Лебедку нельзя останавливать. Она и помогает, и темп задает.

Сам-то Косинов обычно у штурвала стоит - направление точно держит, а машина чуть подрабатывает, тихонько бот вдоль снасти двигает. Вильни чуть в сторону - и она или под винт попадет, или "стоянка" оборвется, к которой шнуры с крючками вяжутся. Работа эта тонкая, большого мастерства требует, даже в тихую погоду, а для Баренцева моря она в редкость.

На судне за что ни возьмись - на все уменье большое требуется. Даже мальчонка у барабана зазеваться не может. Стоянка через него с пустыми крючками идет, и чуть что - лягут они не так, все поперепутается и не один день разбирать придется. Когда тюки яруса уложены в ящики, все кажется просто, пока самому подменять товарища не придется.

Команду капитан подобрал отличную. Народу мало, всего шесть человек со стряпухой, но дружные. Известно, наши рыбаки одной семьей в работе по обычаю поморскому живут, трудом не считаются...

Бота ушли почти в одно время, и их ждали к утру следующего дня. Так и вышло, что поселок опустел - кто в море, кто в тундру по ягоды и по грибы ушел. На улице пусто, у причала нет никого, только лодки обсохшие лежат. В домах остались старики с малыми детьми. Тишина необычная, только чайки истошными голосами орут да комары зудят. В магазине пустота. Продавец на крыльцо вышел. Сел. От гнуса задымил куревом с оставшимся на берегу приболевшим мотористом одного из ботов. Ногу, что ли, ему придавило или на камнях подвернул. И теперь, уж который день, вспоминал свою Мезень - обычаи да приметы поморские. Щемило, поди, сердце, досада брала. Известно, радости мало, когда у твоего движка кто-то другой колдует. Отлаживай его потом. Возрастом в преклонных годах, пожалуй, старше всех в команде, он в этот день совсем разворчался и сулил всякие беды. По его, выходило все не так. Все знали моториста за мужика хорошего, доброго и на его слова не обижались. Разве кто, мимо проходя, к себе на бот, бросит:

- Нынче, по-твоему выходит, и в тундру женки по недомыслию отправились, и нам в море идти не следует. С нами бы шел - не говорил, что зря солярку жечь будем.

- Иди-иди, умный! Слушал бы лучше нас, мезенских. Деды-то не глупее вас были. Погода такая заманивает только. Солнце как всходило, глядели? Чаячью повадку вовсе не смотрите. Эх! А с чего комар книзу жмется, думаете? Техника - она, конечно, дело великое, а все ты морю не хозяин. Я сам моторист, а к нему с почтением всегда.

"Некрасов" пришел к полудню на свое место. Издалека был виден на гладко-синей воде ряд флажков, убегавших за горизонт желто-розовым пунктиром. Еле заметными, крохотными золотыми точками своих деревянных бортов просматривались другие суда. А за ними берег тонкой чертой отделял море от неба. Воздух так чист, будто нет его, и все далекое кажется рядом, только маленьким. Тихо-тихо правым бортом подошел бот к шесту с первым флажком. Встал. Всем, кто на палубе, жаль нарушать тишину.

В рубке у штурвала Косинов:

- Всем по местам стоять!

Ситников достает рукой шест, заваливает на палубу, вытягивая привязанные к нему кухтыли - замотанные в кусок сети стеклянные шары-поплавки. Теперь через борт в глубину бежит трос к грузу, держащему чуть выше морского дна начало яруса. Еще немного - вытянут его, перекинут через ролик на барабан лебедки и начнется обычный рабочий день.

Как клочья черной ваты, в небе появилось облачко, другое. Они стремительно неслись от берега. Оттуда же по морю шла темно-синяя полоса, поглощая цвет и блеск гладкой воды. Налетел, точнее ударил, ветер, накренил бот, обдав его водой.

- Майна кухтыли! Все задраить! Всем вниз! Косинов остается один в рубке у штурвала, прихватившись ремнем к его колонке. Ураган шел с берега, и под его скалами должно быть спокойнее. Скоро разведет волну молодую, крутую и острую. На ней не отыграться, как на пологой океанской. Хорошо, если успеть судну выгрести к берегу, но оно почти стоит на месте, еле-еле выгребая против ветра.

Моторист в своем крохотном помещении с задраенной вентиляцией, бросаемый качкой на горячий двигатель, выжимает из него все возможное. Что снаружи - он не знает. Знает только - если он или движок сдаст, то едва ли кто вернется домой.

Час за часом, миля за милей незаметно, медленно приближается берег. Его почти не видно за летящей водой и пеной. Волну уже давно развело. Она снесла с палубы все: ящики, шлюпку, разбила рубку, оставив только рулевую колонку и привязанного к ней Косинова...

Когда он ввел Западным проливом бот в бухту - на причале столпились все, кто был. Приняли швартовые, вынесли потерявшего в последнюю минуту сознание моториста.

Кто-то из бывших на причале, подойдя к исхлестанному водой капитану, сказал:

- Сейчас в Восточном проливе бот "Палия" ракетой помощи просит...

Когда "Некрасов" привел "Палию", из его машины вылез давешний хромой ворчун и, опираясь на капитана, пошел в поселок. Ветер донес обрывки его слов:

- Природу надо, сынок, слушать уметь. На то мы и поморы.