На Мурманском берегу

Штормило. Ветер ревел, свистел в ушах и гнал по морю стада белых барашков. Он обрушивал на прибрежные скалы громады волн, а пену и брызги, словно забавляясь, зашвыривал далеко в глубь суши.

Был я здесь, на острове Харлове, впервые, картина же казалась удивительно знакомой.

Загадка, впрочем, мучила недолго:

- "О скалы грозные дробятся с ревом волны и с белой пеною, клубясь, бегут назад..."

- Это же из Песни Варяжского гостя, из бессмертной оперы "Садко"! Но лучше и не скажешь о сегодняшнем Харлове, о Семи островах, в число которых он входит, о Мурмане, где вблизи материка, а точнее, между устьями речек Харловки и Восточной Лицы приютился этот архипелаг.

Харлов - самый большой и высокий из островов. К морю он спускается то красными гранитными ступенями, то обрывистой, тоже гранитной, красной или серой стеной, местами изрезанной глубокими щелями. Как и на других островах, вершина его плоская, покрыта слоем торфа. Немного уступают Харлову размерами и высотой острова Большой Лицкий и Вешняк. Средний по величине - Кувшин. Вообще-то "кувшинами" русские поморы исстари называли небольшие островки, имеющие форму бугра либо холма; несколько Кувшинов высятся, например, у берегов Новой Земли. Их семиостровский тезка издали тоже смотрится бугром либо холмом. Однако вблизи, если подойти к нему на катере или на лодке, оказывается, что берега его скалисты, кое-где обрывисты, а кое-где сбегают к морю крутыми ступенями. Входящие в архипелаг Зеленцы - Большой и Малый - невелики, но все-таки достаточно приподняты над морем. Последний, седьмой их собрат - Малый Лицкий - островок и меньше, и ниже всех прочих, поэтому волны в сильный шторм свободно перекатываются через него.

Только на Харлове есть постоянные ручьи, озерки и даже целое озеро - не случайно оно называется Большим. Есть на острове ивняки высотой по пояс взрослому человеку, даже кустики можжевельника. Заросли карликовой березки, луговины вороники, морошки, дерена и разнотравья перемежаются здесь серебристо-серыми пятнами лишайников. К середине лета остров раскрашивается цветами купальниц и иван-чая, лютиков и колокольчиков. Сырые низины покрывает желтый ковер калужницы. Луговины морошки сначала белеют цветами, затем краснеют созревающими ягодами и, наконец, желтеют ягодами спелыми. В общем, на Харлове можно встретить все те растения, которые свойственны архипелагу; только трав, кустарничков и кустарников ботаники насчитали здесь 142 вида. Гораздо скуднее, хотя он относительно богат видами, растительный покров на Большом Лицком острове и Вешняке. Еще однообразнее растительность на Кувшине, И уж совсем бедна она на семиостровских "малышах".

Часто хмурится здесь небо и беснуется ветер, но все же не всегда. Нет-нет да и установится штиль, невысоко над горизонтом покажется солнце. Острова тогда преображаются. Лениво плещется изумрудно-зеленое море под их берегами, новые тона вспыхивают в ковре тундровых цветов. Особенно слышным становится хор птичьих голосов.

Если не вообще на мурманском берегу, то уж во всяком случае на Семи островах "тон задают" именно пернатые. Среди них в первую очередь обращают на себя внимание обитатели птичьих базаров. Это и относительно малоподвижные кайры - птицы размером с утку, в двухцветном оперении - черном сверху и белом снизу. Волнистыми шеренгами, как на параде, они выстраиваются по уступам и карнизам скал. И каждая из них насиживает здесь, прямо на голом камне, "по-спартански", свое единственное, крупное, пестро раскрашенное яйцо. На Мурмане встречаются кайры двух видов - тонкоклювые и толстоклювые. Внешне их не очень-то и различишь, однако занимают они разные участки колоний: тонкоклювым достаются центральные или самые широкие карнизы, а толстоклювые как "бедные родственники" ютятся на "задворках" - по краям базара, на узких и коротких уступах. Обычные обитатели общежитий - небольшие, подвижные и крикливые чайки-моевки. Свои гнезда они, как ласточки, прилепляют к отвесным скалам или занимают уступы, непригодные для гнездования кайр, даже толстоклювых.

Сверху, в слое торфа, роют норы тупики. Тупик немного меньше кайры, верх его тела тоже черный, низ - белый. Но если кайра смотрится птицей "солидной", то тупик невольно вызывает улыбку, в нем есть что-то от клоуна - громадный, плоский, ярко-оранжевый клюв, отороченные жесткими кожистыми валиками, будто подведенные, глаза, белоснежные, как бы напудренные щеки. Однако "смешной" клюв и "подведенные" глаза тупика вовсе не бутафория. Клювом, как заступом, он копает нору (длина ее подчас составляет несколько метров), ну а жесткие валики при "земляных работах" защищают его глаза.

В нишах и щелях скал, в брошенных тупиковых норах поселяются гагарки - молчаливые, малозаметные птицы, размерами и окраской похожие на кайр. Тоже в укрытиях - в расщелинах скал, в каменных россыпях - селятся чистики - небольшие краснолапые родственники кайр, гагарок и тупиков. Летом чистики почти сплошь черные, зимой почти совершенно белые. Наконец, нередко гнездятся в этих колониях крупные хищные чайки - морские и серебристые. Различить их можно по цвету крыльев и спины: у морской чайки они почти черные, у серебристой - серые.

По сравнению, скажем, с новоземельскими птичьи базары Семи островов не так уж и велики: население их составляют тысячи, редко - десятки тысяч пернатых. Однако и эти скопления птиц, суета и шум здесь впечатляют; человек же, впервые лобызавший на них, запоминает такую встречу на всю жизнь.

Как и на многих других птичьих базарах, на Семи островах собирали яйца, охотились на кайр и тупиков, но сколько-нибудь заметной роли в жизни человека этот промысел никогда не играл. Однако есть у этих базаров своя особая ценность. Состав их обитателей богат, а расположены они в одном из наиболее доступных районов советского Севера. Попасть сюда просто, причем можно приехать на любой, даже на очень короткий срок. Поэтому птичьи базары Мурмана, Семи островов так известны среди орнитологов и летом притягивают к себе студентов, аспирантов, да и маститых ученых тоже.

Семь островов - название старинное, поморское. Бытует оно по крайней мере с XVI века. "Мы дошли до Семи островов и нашли там много рыбаков", - писал в своем дневнике 24 августа 1597 года спутник Баренца, голландский моряк Де-Фер. Издавна плодились здесь и сохранились до сих пор кречеты - редкие, а когда-то ценнейшие северные птицы. В XVII веке указом царя Алексея Михайловича эти гнездовья - "кречатьи седьбища" - были объявлены "государевой заповедью", то есть заповедными, и охранялись особыми стражниками, а пойманные на них птицы отправлялись в столицу, в царские "кречатни".

В 1929 году здесь побывал известный советский зоолог А. Н. Формозов. Вернувшись в Москву, он выступил с предложением организовать на Семи островах государственный заповедник. В середине 30-х годов орнитологи В. С. Успенский, Ю. М. Кафтановский, В. М. Модестов и Л. О. Белопольский предложили более подробный проект заповедания Семи островов. В 1938 году заповедник был создан, а его первым директором стал Л. О. Белопольский. В наши дни Семь островов, на правах отдела, входят в состав Кандалакшского государственного заповедника.

На крайнем западе Мурмана, в Варангер-фьорде, лежат Айновы острова-два небольших, невысоких участка суши. Это тоже часть Кандалакшского заповедника, настоящий заполярный оазис. Лежат острова у семидесятой параллели, на широте средней части Гренландии, и тем не менее большая часть их покрыта пышным травостоем. "Богатство и пышность Айновых лугов можно сравнить с богатством лугов нашей средней полосы, - пишет известный советский орнитолог Н. Н. Скокова. - Удивляют роскошные пестрые луга желтой купальницы и лиловой луговой герани, ярко-малиновые поля красной дремы и белоснежные, как пена морских валов, кудрявые заросли ромашки. Темная зелень морошки и вороники ковром укрывает холмы. Шафранные султаны золотой розги вспыхивают среди скромной нежно-сиреневой гвоздики. В увлажненных низинах, окруженные осочниками и бордюром влаголюбивых растений... небольшие пресные озера отражают то голубое, то свинцово-серое небо. Крупные зонтичные растения - лесной купырь и дягиль - в пониженных участках рельефа, подтопленных грунтовыми водами, образуют заросли, достигающие метровой высоты, а иногда и роста человека. Кое-где эти заросли украшены бледно-розовыми купами лекарственной валерианы. Кустарниковая ива образует непроходимые заросли..."

Ботаников поражает не только пышность, пестрота травостоя Айновых островов, но и то, что здесь растут некоторые "южане", как, например, папоротники. Обитают на этих островах и птицы-южане - пеночки-веснички, камышовки-барсучки, вообще-то свойственные лесной зоне. И все это - влияние теплых струй Гольфстрима и теплого, не замерзающего круглый год моря.

Как и на Семи островах, главные "действующие лица" здесь - пернатые. Хриплым клекотом встречают человека морские и серебристые чайки, с пронзительным верещанием вьются над ним, смело пикируют на него стремительные полярные крачки, над самой головой, со свистом рассекая воздух, пролетают поморники - чайки, замещающие на Севере настоящих хищных птиц.

Каждый год на одних и тех же утоптанных ими вершинах бугров устраивают свои весенние турниры нарядные, пестро раскрашенные кулики-турухтаны. Однако больше всего здесь тупиков. Гнездится их на Айновых островах около полутора десятков тысяч - самая крупная в СССР тупиковая колония. Тупики видны на суше, в воздухе, в море, а слой торфа во всех направлениях, даже в несколько ярусов, пронизан норами птиц, и нога то и дело проваливается в пустоты.

Многочисленные обитатели и Айновых, и Семи островов - морские нырковые утки, обыкновенные гаги. Это их пух издавна считался одним из богатств Севера. Благодаря своим замечательным качествам - прекрасной теплоизоляции в сочетании с ничтожно малым удельным весом и удивительной цепкостью (он не разваливается на отдельные пушинки и в то же время не сваливается и не перетирается при носке) - гагачий пух очень ценится. Он используется в быту, идет на снаряжение и одежду для альпинистов, летчиков-высотников, полярников (на подкладку к самому "жаркому" мужскому пальто нужно всего пятьдесят граммов пуха). Папанинцы, вернувшись на Большую землю, добрым словом вспоминали о своей палатке на гагачьем пуху: она верно послужила им и в морозы, и в пургу. Немаловажным является то обстоятельство, что гаги гнездятся колониями, так что их пух легко собирать.

Гаги-самки, в скромном, буровато-рыжем оперении, и нарядные самцы-гагуны появляются у заповедных берегов в мае. В весеннем наряде гагунов, кажется, собран весь набор здешних красок - белая и черная, нежно-зеленая, рыжевато-палевая. Гагуны теперь самые заметные из птиц. Привстав на воде и взмахивая крыльями, они "красуются" перед подругами, то и дело затевают драки с соперниками. Круглые сутки несется с моря их громкое "ауканье". Но проходит немного времени, самки садятся на гнезда, а самцы умолкают, затем собираются в стаи и исчезают до следующей весны.

Свои гнезда гаги устраивают и на открытых местах, и между камней, под кочками, под кустами, и в каждом гнезде яйца бывают укрыты серым упругим пухом. Его по пушинке наседка выщипывает со своей груди и живота. Впрочем, когда в начале насиживания рядом с ней оказывается гагун, утка не упустит случая как следует пощипать и разомлевшего ухажера.

Насиживание, пожалуй, самое трудное время в жизни гаги; ради сохранения будущего потомства она не часто сходит с гнезда и кормится урывками, сильно худеет. Насиживание длится почти месяц, и в большинстве гнезд гагачата вылупляются в конце июня. Примерно сутки они еще обсыхают под наседкой, а затем вместе с ней уходят в море. Здесь гаги дома. Здесь им живется безопаснее, чем на суше, здесь они и кормятся - моллюсками, рачками, водорослями.

То пуховое "одеяло", которым гага укрывает в гнезде яйца - оно без мусора весит двадцать-тридцать граммов, - и есть знаменитый гагачий пух. Он называется еще "живым" пухом в отличие от "мертвого" - выщипанного человеком с убитой птицы. Поскольку наседка щиплет его с разбором (она выбирает наиболее цепкие, и упругие пушинки), качество и, конечно, цена "живого" пуха намного выше, чем "мертвого". Наконец, и это главное, разумный сбор "живого" пуха не наносит гагам вреда.

Удивляет доверчивость этой птицы. Чувствуя доброжелательное к себе отношение, она отвечает человеку взаимностью. Гаги охотно гнездятся в специально сделанных для них укрытиях, селятся в домах - в пустотах завалинок и фундаментов, иной раз даже под ступеньками крыльца, терпеливо снося стук и шарканье ног над самой головой. Там, где человек "дружит" с ними, насиживающие гаги подпускают его к себе почти вплотную. Конечно, подходить к гнезду нужно осторожно, без резких движений, лучше в неяркой, защитного цвета одежде.

Несколько лет мы опекали гаг в губе Грибовой на Новой Земле. На островках, где гнездились эти птицы, из камней и принесенных морем бревен строили укрытия, если грунт поддавался лопате, копали для гнезд лунки, а ранней весной выпроваживали с гнездовий песцов и хищных чаек-бургомистров. И гаги отозвались на заботу. Их не только стало намного больше, но, что особенно бросалось в глаза, с каждым годом менялось поведение птиц, они все меньше боялись человека и все реже слетали с гнезд при его появлении на островке.

Как "опекуны" гаг, мы, конечно, не были пионерами. На тех же Айновых островах гагачье хозяйство вел когда-то их владелец - Трифоно-Печенгский монастырь. Хозяйство было нехитрым. Каждое лето на островах жили два монаха; они охраняли птиц, собирали пух, устраивали, как и мы, искусственные гнездовья. И если в 1887 году (до начала опеки) здесь селились всего пятьдесят гаг, то в 1913 году - более двух тысяч. Известно также, что в 1909 году монастырь продал три пуда чистого гагачьего пуха и получил за него немалые по тем временам деньги - 200 рублей.

Вообще же на Русском Севере гагачий пух собирали по крайней мере уже в XVII веке. Давнюю историю имеет ведение гагачьего хозяйства и в Скандинавских странах.

Яркий пример рациональной организации столь экзотического хозяйства - Исландия. Начиная с 1702 года здесь не раз издавались законы, запрещающие охоту на гаг, разорение их гнезд, сбор гагачьих яиц и торговлю ими. Нарушителей законов ждало тюремное заключение, забота же об этих птицах поощрялась премиями. В результате это небольшое государство вышло на первое место в мире по сбору и продаже гагачьего пуха. Рекордный сбор пришелся на 1915 год. Он составил более четырех тонн чистого пуха, а это значит, что на острове тогда гнездилось примерно двести восемьдесят тысяч гаг. В последующие годы птиц здесь больше уже не становилось, но, поскольку цены на пух росли, выручка от его продажи увеличивалась. В 1951 году она составила около миллиона исландских крон, в 1971 году - почти десять миллионов.

Разумное отношение к гаге заключается не только в ее охране, устройстве укрытий для гнезд, защите птиц от хищников, но и в соблюдении некоторых правил при сборе пуха. Главное же правило таково: пух лучше собирать дважды за сезон. Первый раз - незадолго до вывода птенцов - из гнезд выбирают лишь часть пуховой выстилки. Собрать пух раньше или выбрать его из гнезда полностью - значит погубить выводок. Второй сбор ведут уже после ухода семьи в море.

К сожалению, далеко не всегда и не везде на нашем Севере относятся к гаге по-хозяйски. Нередко еще собирают ее яйца, жадные руки выгребают пух без разбору из каждого найденного гнезда, находятся даже горе-охотники на самих птиц. Постыдные это трофеи! Гага нуждается в человеческой заботе и с лихвой расплачивается за нее драгоценным пухом.

Именно здесь, на Мурмане, зоолог А. Н. Головкин обнаружил, что колонии морских птиц не только не "объедают" ближайшие участки моря, но, наоборот, повышают их биологическую продуктивность. Жильцы этих "общежитий" съедают, правда, немало: за гнездовый период - около трех тысяч тонн одной только рыбы (главным образом той, которая мало интересует рыбаков), однако с пометом они возвращают в морские воды фосфаты, нитраты, другие соли, необходимые для развития простейших водорослей и донных растений. Тем самым птицы способствуют и размножению беспозвоночных животных - потребителей водорослей, и подходу сюда косяков рыбы - своего корма. В целом же рыбы вблизи птичьих базаров оказывается больше, чем вдали от них.

Как влияют колонии морских птиц на растительность и животный мир, видно и невооруженным глазом. Птичий базар издали выдают не только шум и суета его обитателей, но и сочная зелень, а то разноцветье трав у его подножия и по краям колонии. На удобренной пометом почве, за счет тех же минеральных солей, разрастаются подушки заячьей капусты - родиолы, полярные маки, камнеломки. Особенно пышны здесь поросли кохлеарии, или ложечной травы. Внешне она, может быть, и невзрачна: небольшие листики, мелкие белые цветы, но это лучшее из местных противоцинготных средств. К тому же кохлеария вполне съедобна, по вкусу напоминает хрен, и полярники нередко готовят из нее салат.

Разлагаясь, птичий помет выделяет тепло, и растения вблизи колоний пернатых начинают зеленеть и цвести раньше, а увядают позже, чем на соседних участках. Неудивительно, что к птичьим базарам тяготеют лемминги, мелкие зерноядные птицы, а те в свою очередь привлекают сюда хищников - горностаев, песцов, белых сов. "Оазисы" вокруг птичьих базаров можно увидеть и на Мурмане, но особенно выделяются они в высоких широтах, на фоне бесплодных арктических пустынь. Запомнился мне, например, такой оазис на острове Беннетта, на севере Новосибирских островов. Во второй половине августа, когда здесь уже нередко выпадал снег и из-под него выглядывали лишь голые сухие стебельки трав, у подножия скал с птичьим базаром, на проталинах, все еще цвели и маки, и камнеломки, и кохлеарии. Поражали здешние маки - и необычно крупными цветами, и мясистыми сочными листьями.

Конечно, не всюду у колоний пернатых встречаются одни и те же растения. На торфяниках Семи островов только среди птичьих поселений растет тонколистный щавелек, особенно хорошо чувствует себя здесь морошка, да и не только она, а также розовая родиола, кохлеария, ромашка, несколько видов злаков. Конечно, не всегда и не все растения "процветают" в таких условиях. Например, тупики, расчищая весной свои норы, нередко полностью уничтожают растительный покров, зато летом на перекопанной и удобренной тупиками почве разрастается ромашка. Там же, на Семи островах, у колоний крупных чаек исчезает вороника и на ее месте появляются морошка и другие растения-"птицелюбы".

На заповедных островах можно увидеть речную выдру. В отличие от своих материковых собратьев она кормится в море, добывает морскую рыбу, а кроме того, не прочь заглянуть в нору тупика за яйцом, птенцом либо взрослой птицей, разорить гнездо моевки или гаги. Еще чаще встречается здесь горностай. От него тоже терпят урон и тупики, и гаги. Бывали случаи, когда с материка заплывали сюда лоси. Но самым многочисленным на островах из наземных животных временами бывает норвежский лемминг. "Временами" - поскольку годы обилия зверьков, когда от их мельтешения рябит в глазах, чередуются с годами "неурожайными", и встретить лемминга тогда - большая удача. В этом отношении, да и образом жизни он походит на других леммингов - сибирского и копытного. Однако внешне норвежский лемминг отличается от сородичей чередованием черных и ярко-рыжих пятен на шкурке, почему его называют также пеструшкой. Местные жители - саамы когда-то считали, что пеструшки, как дождь, временами выпадают с неба. Причины их массовых появлений и теперь еще выявлены недостаточно; во всяком случае зверьки не падают с небес, а при сочетании благоприятной погоды и обилия кормов способны очень быстро размножаться. Остается сказать, что в Советском Союзе распространение норвежских леммингов ограничено лишь Кольским полуостровом; кроме СССР они обитают также на севере Норвегии, Швеции и Финляндии.

Гербом Колы - одного из старейших русских поселений на Мурмане - было изображение кита на голубом поле, "в знак того, что жители сего города упражняются в ловле сих зверей". Когда-то у Мурмана и в самом деле китов водилось много. "Важнейшие животные, - писал в начале прошлого столетия академик Н. Я. Озерецковский, - которые из океана заходят в Кольскую губу, суть киты... Кольская губа преисполнена бывает различными животными, и киты, выметывая из себя воду, представляют некоторый образ селения, в котором затоплены печи и из труб поднимается дым кверху". Академик сообщает и о том, что "вздумали коляне в губе своей китов ловить; на сей конец поделали невода из веревок, закидывали оные в Кольской губе, обметывая ими китов, которых били носками и рогатинами".

"Упражнения" колян в ловле китов, впрочем, были мало успешными. По свидетельству одного из очевидцев, "купец Герасимов... изловивши десять китов, потерял на одиннадцатом свою ловушку и бросил китоловство". Не оправдали себя и попытки организовать у мурманских берегов государственный китобойный промысел, пионером которого был Петр I, повелевший своим указом учредить "Кольское китоловство". Причин неудач было много, однако это уже тема другого рассказа.

На гербе Колы красовался, конечно, гренландский кит, и именно о нем писал академик Озерецковский. Все крупные киты поражают своими размерами, "гренландец" же - гигант среди гигантов, одно из самых больших животных, когда-либо обитавших на земном шаре. Длина его тела может достигать двадцати двух метров, а вес - ста пятидесяти тонн, что соответствует весу трех десятков слонов или двух сотен быков! Однако уже лет сто назад в Баренцевом море он был почти полностью истреблен. Восстанавливается его поголовье очень медленно, и на встречу этих исполинов у берегов Мурмана надежды пока мало.

Встретить кита - значит увидеть в море его фонтаны - струи воды и пара, выброшенные им из дыхал-ноздрей. Фонтаны видны далеко, иногда за несколько километров, а поскольку их высота и форма у каждого вида китов свои, это хороший опознавательный признак, как бы "визитная карточка" животного. "Гренландцы", например, выдают себя невысокими, не выше четырех - шести метров, выбросами, увенчанными пушистыми шапками. Глядя на кита спереди или сзади, можно заметить также, что его фонтаны двойные и струи выбросов расходятся в стороны в виде латинской буквы "V".

Если вдруг вырастут из моря стройные колонны высотой с пятиэтажный дом, значит, подошел другой исполин - голубой, или синий, кит. Он достигает двадцати- и даже тридцатиметровой длины, хотя в весе немного уступает "гренландцу". У берегов Мурмана этот кит когда-то был тоже обычен, но его тоже истребили китобои. Встретить здесь этих животных хотя и не часто, но все же удается. Голубой кит - самый крупный представитель рода полосатиков; их общий отличительный признак - продольные складки или полосы на животе и горле. Чаще встречается у Мурмана немного уступающий голубому киту в размерах финвал, или сельдяной полосатик, и его фонтаны тоже похожи на стройные колонны, но они пониже и потоньше, чем у голубого кита. Изредка можно увидеть в этих водах их родственника-сейвала. Он меньше финвала, а его фонтаны еще тоньше и ниже. Время от времени появляются у Мурмана горбачи. От всех крупных китов их отличают очень длинные "руки" - грудные плавники и способность целиком выпрыгивать из воды. Когда горбач в "благодушном" настроении, он часто взлетает в воздух и, описав что-то вроде заднего сальто, подняв тучи брызг, шлепается на спину. Когда же он уходит на глубину, в воздухе мелькает его хвост, похожий в этот момент на какую-то гигантскую бабочку. "Веселым" китом, "весельчаком" прозвали его китобои, имея в виду "резвый" характер кита. Если даже не удастся подсмотреть "физкультурных упражнений" горбача, появление его выдадут характерные невысокие, прямые и "пушистые" фонтаны. Чаще всего здесь появляется малый полосатик, который, кстати, ближе других крупных китов подходит и к берегам. Конечно, он сильно уступает по размерам своему голубому собрату, но встреча с ним в море, а тем более на близком расстоянии производит сильное впечатление. Хотя полосатик и называется "малым", но в нем десять метров длины и десять тонн веса. Это ведь тоже гигант!

Можно увидеть у мурманского побережья и кашалота - самого крупного из зубатых китов (все предыдущие - представители китов усатых).

Крупные киты - нечастые гости в здешних прибрежных водах. А вот мелких их сородичей можно встретить почти наверняка. Если под самыми островами покажутся вдруг темные блестящие спины с острыми плавничками и, неспешно перекатываясь, будут то исчезать, то вновь появляться на спокойной глади моря, это скорее всего морские свинки, по-поморски - пыхтуны. Они - самые обычные и самые мелкие, длиной всего до полутора метров, из здешних дельфинов.

У шлюпки рыбака, бывает, вдруг вспорет воду высокий, острый, похожий на парус спинной плавник, покажется темное с белыми пятнами сильное тело, блеснет вниматель-ный карий глаз. Это - косатка. Косатка слывет страшным прожорливым хищником, грозой тюленей и даже крупных китов. Появление косаток вызывает панику среди стад котиков и моржей, а серые киты на севере Тихого океана, спасаясь от "морских волков", замирают в ужасе, перевернувшись брюхом вверх, или ищут защиты на мелководье, у самых берегов. Как и настоящие сухопутные волки, косатки охотятся стаей, слаженно, часть их становится загонщиками, а часть ждет добычу в засаде. Известен случай (дело было в Антарктике), когда косатки пытались атаковать оказавшегося на льдине человека. В общем вполне справедливо моряки нарекли ее killer-"убийца". Это - нелестная часть характеристики. Но косатка заслуживает и добрых слов. В неволе, в океанариумах, она, как правило, ведет себя миролюбиво, оказывается не только очень сообразительным, но и "ласковым" зверем, легко приручается и даже привязывается к человеку.

Кто же она на самом деле, какая черта ее характера главная? Единого мнения по этому поводу у специалистов еще нет.

Обитают в этих водах не только морская свинка и косатка. Здесь можно встретить беломордого и белобокого дельфинов и афалину - она лучше других дельфинов переносит неволю, и ее особенно часто держат в океанариумах. Афалины легко дрессируются, осваивают прыжки через препятствия, сквозь обруч, "игру в баскетбол", и именно они собирают у бассейнов толпы зрителей. В зимние же месяцы к мурманским берегам нередко подходят стада белух. Но не очень-то их теперь рассмотришь: и день короток, и самих зверей легко спутать с барашками на гребнях волн.

Как и во всех северных морях, нет-нет да и покажется здесь из воды круглая как шар голова нерпы или вытянутая, украшенная пышными "усами" голова морского зайца. Нередки у Мурмана гренландские тюлени. Это они облюбовали льды Горла Белого моря для своей залежки: здесь рождается их молодняк, здесь тюлени спариваются и линяют. Изредка встречаются у этих берегов обыкновенные тюлени-хохлачи. Достопримечательность Мурмана - длинномордый тюлень, по-поморски - тевяк, или жировец. Один из натуралистов прошлого века писал, что "шея у него длинная, с малой курчавой гривой и голова несколько похожа на конскую". Действительно, у самца-тевяка по бокам шеи можно заметить что-то вроде короткой курчавой "гривы", а морда у тюленя вытянутая, имеющая что-то общее с конской. Другая его особенность - удивительное разнообразие окраски: от светло-серой до темной, почти черной, с пятнами и без пятен. У самцов окраска чаще темная и однотонная, у самок - более светлая и пятнистая. Тевяки, лежащие на суше, издали похожи на стадо отдыхающих пегих коров.

Из года в год, осенью, они устраивают на Семи островах залежки, располагаясь либо на пологих каменистых берегах, либо среди торфяных кочек. Как и у гренландских тюленей, здесь у них появляется потомство, здесь же происходят их "свадьбы". Весной звери расстаются с сушей, а с началом осенних штормов опять появляются на ней. Тевяк - обитатель Северной Атлантики, в СССР распространен у Мурмана, где его насчитывается около полутора тысяч, и в Балтийском море, где его еще меньше. Как редкий вид, тевяк включен в Красные книги СССР и РСФСР, а охрана его - одна из задач заповедника.

В 1938 году по инициативе Л. О. Белопольского Семь островов были объявлены "заповедником общегосударственного значения для охраны и изучения ценных в промысловом отношении птиц (гаги, кайры и др.)". После вхождения их вместе с Айновыми островами в состав Кандалакшского заповедника экология гаги и других колониально гнездящихся пернатых оставалась здесь главной темой научных исследований. Поэтому научные сотрудники на Семи островах преимущественно орнитологи, и большое место в их работе занимает кольцевание птиц с целью изучения миграций пернатых обитателей островов.

Окольцевать птицу, то есть поймать ее и надеть ей на ногу алюминиевое колечко с номером и надписью "Сообщи Москва", иногда бывает несложно. Например, чтобы наловить тупиков, достаточно расстелить в их колонии по земле рыболовную сеть. В ней запутываются и те птицы, что возвращаются с моря, и те, что собирались лететь на кормежку. Правда, тупики сильно щиплются, и своего рода "издержки производства" при этом - шрамы и ссадины на руках орнитологов и их помощников. Несложно окольцевать кайрят. Они даже не пытаются убежать от человека; задача лишь в том, чтобы попасть на гнездовье кайр. Легко доступны для кольцевания и птенцы многих других птиц.

Поймать взрослую кайру труднее. Поначалу в заповеднике для этого использовали петлю из конского волоса или синтетической жилки, привязанную к длинному, легкому и прочному шесту. Ловить птиц удавалось, но производительность такого труда была невысокой: петля болталась под порывами ветра, кайры нередко отбрасывали ее клювом. С изобретением крючка дело пошло гораздо успешнее. Точнее, крючок родился сам, случайно, на Новой Земле. Здесь мы кольцевали взрослых кайр. Но однажды во время работы у меня сломалась удочка с петлей, а под рукой оказалось шихало, нечто вроде копья из толстой проволоки на длинном шесте, - традиционное местное орудие для добывания кайр на птичьем базаре. Копье, очевидно, когда-то согнулось при ударе о камень, и хозяин, считая его безнадежно испорченным, бросил на месте охоты.

Стояла хорошая погода, прекращать работу не хотелось, и я с надеждой стал присматриваться к находке: "А что, если проволоку изогнуть еще сильнее?" Сказано - сделано. Несколько ударов камнем закончили превращение бывшего копья в подобие крючка. Сквозь него, по идее, должна была проходить только шея, но не голова птицы. Первая же проба родившегося орудия оказалась удачной. Завести его на шею кайры не составило труда, а пойманная таким путем добыча прочно держалась в ловушке, поскольку при попытке улететь от человека птица лишь сильнее застревала в нашем "капкане". Вскоре же выяснилось, что крючком удобно ловить не только кайр, но и доставать из гнезд птенцов моевок и даже возвращать их обратно, в "отчий дом". Словом, орудие сразу же стало нашим верным помощником, а летом следующего года им уже пользовались и семиостровские орнитологи. Можно добавить, что, хотя птицу и поднимают крючком за голову, ей это не вредит, и часто бывает так, что отпущенная на свободу кайра тут же возвращается на гнездовье и как ни в чем не бывало продолжает прерванное насиживание. Некоторых птиц орнитологи ловят специальными ловушками, а в общей сложности количество пернатых, окольцованных на Айновых и Семи островах за год, исчисляется тысячами, а с начала существования здесь заповедника - многими десятками тысяч.

Кольцевание позволило раскрыть интересные особенности жизни птиц, выявить районы их зимовок, определить, в каком возрасте они начинают размножаться и насколько привязаны к местам своих гнездовий. Большую ценность представляет и "Летопись природы", которая ведется здесь, как и во всех советских заповедниках, из года в год по определенной программе. Она, например, позволяет проследить влияние колебаний климата на местный органический мир, уловить общие закономерности происходящих в нем многолетних изменений. Не забывают здесь и о делах практических. На Семи островах, например, был разработан способ "ускоренного размножения" гаг. Для этого яйца из гагачьих гнезд собирают и кладут в инкубатор. Выведшихся гагачат потом подпускают в "дикие" выводки, а наседке дают возможность отложить и высидеть яйца вторично. Конечно, для этого потребовалось разработать и режим инкубации гагачьих яиц, и технику "подкидывания" гагачат другим птицам.

Почти полвека назад вышел в свет первый выпуск Трудов заповедника. Теперь их целая стопа, и они пользуются авторитетом в научном мире. Проведенные здесь наблюдения послужили основой для написания и защиты многих диссертаций, количество же подготовленных в заповеднике курсовых и дипломных студенческих работ настолько велико, что не поддается счету.

В последние годы Кандалакшский заповедник, его Семиостровский отдел, расширяет сферу своих действий - проводит исследования в открытом море, на побережье Мурмана и за его пределами, расширяет направления научных исследований, в которых все большее место занимают общие проблемы экологии, охраны природы. И конечно, важным соратником, союзником его - ведь один в поле не воин - будет новый - тундровый заповедник, который ученые предлагают организовать неподалеку, между рекой Сидоровкой на мурманском берегу Баренцева моря и Поноем - на терском берегу Белого моря.

Мурманская область, к которой относятся Семь островов, - одна из самых промышленно развитых в СССР, и сохранение здесь экологического равновесия - задача столь же важная, сколь и непростая. Заповедникам же - а их в области пока два (Кандалакшский и Лапландский) - принадлежит в решении этой задачи немалая роль.