"Маленькая Антарктика"

"Маленькой Антарктикой" называют Землю Франца-Иосифа. Действительно, это будто модель самого южного материка планеты - так много здесь ледников, настолько холодно здешнее лето, так суров здешний климат.

Архипелаг Земля Франца-Иосифа - самые северные острова СССР. Отсюда до Северного полюса около девятисот километров - ближе, чем до материка. Архипелаг составляют почти двести островов - больших (таких немного), мелких и очень мелких (такие преобладают). Если сказать о них коротко, то это заснеженные купола ледников, их голубые обрывы, скалы и каменные россыпи, в зависимости от освещения то красные, то черные или серые, покрытое льдами море и в нем темно-синие айсберги. Земля Франца-Иосифа - это густые туманы и ураганные ветры, а летом - редкие пятна зелени и несмолкаемый гомон птичьих базаров.

В общем и типичная, и необычная часть Арктики.

Начать хотя бы с истории исследования архипелага, тоже и типичной, и необычной. Ей немногим больше ста лет, и она по арктическим масштабам очень коротка (например, плавания русских поморов на Новую Землю и другие острова начались почти тысячелетие тому назад). Однако насколько концентрированна, спрессована эта история!

30 августа 1873 года зажатое льдами судно "Тегетгоф" очутилось у неведомой суши. На горизонте виднелись черные громады утесов, в белесом небе таяли снеговые вершины. Таким предстал архипелаг перед человеком. На судне находилась австро-венгерская экспедиция под руководством Юлиуса Пайера и Карла Вайпрехта, по первоначальному плану направлявшаяся к Северному полюсу. Участники экспедиции дали островам имя кайзера Австро-Венгрии Франца-Иосифа. Нужно, однако, сказать, что предположения о существовании этой земли возникли раньше, еще у великого Ломоносова, а затем существование ее предсказали русский моряк Н. Г. Шиллинг, революционер и естествоиспытатель П. А. Кропоткин.

Экспедицию ждали еще многие опасности и лишения. "Тегетгоф" погиб здесь, так и не выбравшись из ледового плена, а люди, проведя на судне зиму, по льдам, со шлюпками отправились к югу, осенью достигли Новой Земли и уже отсюда с помощью поморов вернулись на Большую землю.

Пайер писал: "Годы пройдут, а эти негостеприимные берега останутся такими же, и снова воцарится здесь нарушенное нами их великое одиночество... В течение короткого лета в растрескавшиеся береговые утесы ударяет прибой, волна с рыданием разбивается о камни, но некому услышать ее жалобу... Посещенные нами страны едва ли когда-нибудь окажут материальную пользу человечеству". Однако уже через пять лет после "Тегетгофа" на Земле Франца-Иосифа побывали голландцы, а вслед за ними англичане и шотландцы. Летом 1895 года, возвращаясь из похода к полюсу, островов достигли норвежцы - Фритьоф Нансен и Ялмар Юхансен. После бескрайней ледяной пустыни земля эта показалась им щедрой и гостеприимной. Потом были американцы, итальянцы. Земля Франца-Иосифа стала как бы трамплином в спортивной борьбе за достижение полюса.

В1901 году на архипелаге был поднят русский флаг - сюда проложил путь во льдах ледокол "Ермак" со своим создателем адмиралом С. О. Макаровым на капитанском мостике. В сентябре 1913 года на Землю Франца-Иосифа пришел "Святой великомученик Фока". Это было судно экспедиции лейтенанта Г. Я. Седова. Отсюда начинался поход Седова к полюсу, здесь же, на острове Рудольфа, самом северном в архипелаге, находится его могила. В 1914 году, как и Нансен, с севера, достигли островов штурман экспедиции Г. А. Брусилова Валерьян Альбанов и его спутник матрос А. Конрад.

За первые полвека со дня ее открытия на Земле Франца-Иосифа побывала не одна сотня человек - больше ста экспедиций (исследователей, спортсменов, зверобоев), но представления об архипелаге все еще оставались отрывочными, скудными, а часто и неправильными. Несравненно больше сведений о нем принесли вторые полстолетия, и есть даты, особенно важные в истории изучения этой суши.

1929 год. В бухте Тихой острова Гукера, там, где когда-то зимовала экспедиция Седова, открыта советская полярная станция. Доставил для нее материалы, оборудование, самих полярников, как бы продолжив дело своего тезки, ледокольный пароход "Георгий Седов". Поздравления же с новым 1930 годом зимовщики получили от известного полярного исследователя Фритьофа Нансена. На станции начали круглый год работать метеорологи, гидрологи, а затем и геологи, биологи, географы.

1932 год. На острове Рудольфа открылась вторая советская полярная станция. Потом она действительно стала трамплином для прыжка к Северному полюсу. Это случилось в 1937 году, когда поднявшиеся с острова тяжелые четырехмоторные самолеты совершили посадку у полюса, высадив на лед четверку папанинцев - первую в истории научную дрейфующую станцию.

1957 год. На острове Хейса, в центре архипелага, открылась научная полярная обсерватория "Дружная". Позже ей было присвоено имя прославленного полярного радиста, одного из папанинцев, участника первой зимовки в бухте Тихой, Э. Т. Кренкеля. Здесь проводятся наблюдения и эксперименты по многим проблемам геофизики, здесь запускают в небо мирные ракеты.

Словом, последние несколько десятков лет-это годы изучения самой Земли Франца-Иосифа. Теперь это не просто трамплин на пути к полюсу, хотя она и сыграла такую роль, а модельный, ключевой участок высоких широт, где выявляются закономерности, общие для всей Арктики, даже для планеты в целом.

Наиболее давнюю историю имеет летопись погоды архипелага. Начали вести ее еще Пайер и Вайпрехт. Участники экспедиции Седова во время зимовки в бухте Тихой провели уже полный комплекс метеорологических наблюдений. С 1929 года наблюдения были продолжены открывшейся в бухте полярной станцией, с 1932 года их ведут полярники на острове Рудольфа и с 1957 года - на острове Хейса.

Данные о магнитных бурях, об интенсивности космических лучей, о природе полярных сияний, собранные здесь на полярных станциях и в научной полярной обсерватории в ходе исследований ионосферы, - ценнейший материал для научных обобщений. Важное место в исследованиях, что ведутся на архипелаге, занимают наблюдения гидрологов. Они позволяют оценить общее состояние ледового покрова на севере Баренцева моря, а анализ пульсаций доходящей сюда северной ветви Гольфстрима дает основание для прогноза ледовых условий не только в Баренцевом, но и в Карском море.

Стал традиционным интерес, который проявляют к архипелагу гляциологи. И это, конечно, неудивительно: Земля Франца-Иосифа в первую очередь мир льдов (ими покрыто 85% поверхности этой суши). Здесь, на сравнительно небольшой площади, насчитывают 350 одних только ледяных куполов, а кроме них множество ледников других типов. Систематическое изучение их началось с основанием полярной станции в бухте Тихой, а в 1947 году на леднике Чюрлениса острова Гукера начал работу целый отряд гляциологов. Круглогодичные наблюдения специалистов за накоплением и таянием льда, измерения температуры в ледниковой толще привели к интересным выводам. Обнаружилось, что здешние ледники молоды, даже очень молоды - им "всего лишь" два с половиной тысячелетия. Общий объем льда, заключенного в ледниках архипелага, оказался равным двум с половиной тысячам кубических километров, или - в пересчете - двум с четвертью тысячам миллиардов тонн воды, а это больше, чем ее находится в Байкале. Было также установлено, что ледники архипелага за последние тридцать лет "похудели" примерно на сто миллиардов тонн, и, если так будет продолжаться дальше, лет через триста они полностью растают.

И конечно, давний интерес к архипелагу существует у биологов. Если есть на Земле предел жизни, то не здесь ли он находится?

Казалось бы, подтверждал такую догадку гербарий, собранный на островах Пайером: в нем содержалось всего лишь три вида растений. Немногим богаче оказалась и коллекция В. Гранта - ботаника, участника плавания на "Эйре". Она состояла из девяти видов трав и нескольких лишайников. Однако этот список постепенно увеличивался, и теперь он включает 50 видов цветковых растений, 85 мхов и около 120 видов лишайников. Не так уж мало для такой суровой, заледенелой и столь близкой к полюсу суши. Какой же это предел жизни?!

Растительность, конечно, не на всех островах одинакова. Например, гербарий, собранный на острове Рудольфа, состоит только из десяти видов. Зато на острове Гукера можно найти почти всех представителей флоры архипелага. Конечно, и здесь в основном безжизненная пустыня, зато в "оазисах" радуют глаз куртинки цветущих полярных маков, лютиков, камнеломок, тут найдена даже полярная ива, хоть и стелющийся, миниатюрный, но все же кустарничек.

Что же касается местных животных, то их разнообразие, пожалуй, превзошло самые смелые предположения. Действительно, зоологи насчитали на Земле Франца-Иосифа уже 38 видов птиц, 14 из которых, несомненно, гнездятся (всего же в Арктике встречается не более 50 видов), и 10 видов зверей. Подавляющее большинство этих животных явно связаны с морем: здесь они добывают корм, в морских водах проводят или всю жизнь, или большую ее часть. Из птиц таковы все чайки, чистики, кайры и люрики, глупыши, из зверей - киты и тюлени. И это естественно, ведь суша здесь так бедна.

Местные пернатые главным образом обитатели птичьих базаров, подчас громадных колоний, расположенных на прибрежных скалах. На островах архипелага более шестидесяти таких "общежитий", а самые массовые их жильцы - суетливые и шумные люрики, птицы размером немного больше воробья, черные сверху и белые снизу. Их всего здесь около полумиллиона. Немного уступают им по численности кайры. Обычны на здешних птичьих базарах краснолапые чистики, глупыши - родственники альбатросов и буревестников, чайки - моевки и бургомистры.

Первыми, в феврале - марте, появляются у своих будущих гнездовий люрики. Они прилетают сразу тысячными стаями, и их звонкое щебетание среди зимы звучит как вызов морозам и вьюгам. Почти так же рано появляются у островов чистики, а чуть позже и остальные квартиранты. Однако до начала их размножения пройдет еще не один месяц, и птицы пока не привязаны тесно к суше - они то вьются у скал или сидят на них, то на несколько дней улетают в море, на ближайшие разводья и полыньи. "Общежития" окончательно заселяются лишь в июне. Кайры и глупыши занимают теперь на скалах широкие карнизы и уступы, моевки, как и всюду, лепят свои гнезда даже на гладкие каменные стенки. "Нижний этаж" - каменные россыпи у подножий утесов - достается люрикам и чистикам, а на "верхних этажах" - верхушках скал и мысов - строят свои гнезда бургомистры.

Если это большой птичий базар - а на Земле Франца-Иосифа такие базары не редкость, - то он слышен уже за несколько километров. Раскатистое карканье кайр и визгливые выкрики моевок переплетаются в этом хоре с щебетанием люриков и клекотом бургомистров, сливаясь в общий гул, издали похожий на рокот прибоя. Сами птицы вьются у скал, как пчелы у большого-большого улья. Но это летом. Проходит июль, август, подрастают и оперяются птицы, и базары распадаются. На скалах до будущей весны становится тихо и пусто.

На плоских вершинах небольших островков, мысах и косах отдельно устраивают "общежития" гаги - поставщики знаменитого гагачьего пуха. Но пожалуй, главная достопримечательность среди здешнего мира пернатых - белая чайка. Ее с полным правом можно назвать не только самой характерной, но и самой совершенной птицей высоких широт Северного Ледовитого океана. В самом деле, всю свою жизнь, в том числе и зиму, она проводит среди арктических льдов, гнездится же на самых северных участках суши, в том числе и здесь, на Земле Франца-Иосифа.

"Признанным полярникам" среди птиц и зверей присуща белая окраска оперения или меха (вспомним хотя бы белую сову, белую куропатку, белого медведя), компактное телосложение, неприхотливость в выборе местообитания и корма. Все это свойственно белой чайке. О цвете ее оперения говорит уже само название птицы. Если быть точным, оно белое с легкой желтизной благодаря желтоватым стволам крупных перьев. Отсюда и латинское название птицы - Pagophila eburnea (переводится как "льдолюбивая цвета слоновой кости"). К тому же в отличие почти от всех других чаек она носит одинаковый белый наряд и летом и зимой, а молодые становятся внешне неотличимыми от взрослых уже на первом году жизни (у других, близких к ней чаек молодежь одевается во взрослый наряд в двух-трехлетнем возрасте). Гнездится белая чайка и колониями, и отдельными парами как на скалах, так и на равнине. Существуют предположения, что иногда ее гнездовья располагаются на морских льдах. Здесь, вдали от суши, стайки этих птиц в гнездовое время не раз встречали полярные летчики. Поражает, наконец, всеядность белой чайки. Она кормится и "дарами моря" - рыбой, рачками, даже водорослями, словом, всем, что удается подобрать на побережье или краю полыней, не брезгует никакими отбросами, найденными у человеческого жилья или зверобойного судна. Зимой же для многих белых чаек главным кормильцем становится белый медведь. Птицы кочуют вместе с ним во льдах и всегда подбирают скудные остатки медвежьих трапез.

В последние десятилетия ее гнездовья в Канадской Арктике, в Гренландии и на Шпицбергене заметно уменьшаются или исчезают. Может быть, это следствие таяния ледников, отчего гнездовья становятся более доступными для песцов, а может быть, сказывается и уменьшение численности белых медведей или сокращение в Арктике зверобойного промысла. Судьба белой чайки поэтому тревожит специалистов, и она, как редкий и малоизученный вид, включена теперь в Красную книгу СССР.

На Земле Франца-Иосифа гнездятся многие тысячи белых чаек, находится крупнейшее в СССР (и одно из самых крупных в мире) их гнездовье. Следовательно, в какой-то мере будущее этих птиц зависит от состояния здешней экологической обстановки.

На архипелаге отчасти решается судьба и белого медведя - единственного, не считая моржа, зверя, которого можно встретить на здешней суше, да и то здесь он лишь гость, поскольку большая часть его жизни проходит среди дрейфующих льдов. Однако для рождения потомства много самок выходит на эту сушу, и ее с полным правом наряду с островом Врангеля и Гренландией можно назвать медвежьим "родильным домом".

Каждую зиму на этих островах собирается примерно полтораста самок. Общий приплод их составляет около трех сотен медвежат, а поскольку во всей Арктике он не превышает в год двух тысяч, то это вполне ощутимое пополнение в медвежьем поголовье.

Еще меньше, чем белый медведь, с сушей связан морж. Он принадлежит к атлантическому подвиду, находящемуся под угрозой исчезновения и включенному в Красные книги СССР и мира. Когда-то эти животные были широко распространены на севере Атлантики, населяли Белое море, встречались у побережий Норвегии и Шотландии. Однако давний промысел моржей ради шкур, сала и особенно бивней сократил и область распространения, и численность животных. Несколько десятилетий тому назад они уже не встречались не только в Белом, но и на большей части Баренцева моря, а на Земле Франца-Иосифа, там, где когда-то жили тысячи моржей, в лучшем случае оставались десятки. Сейчас количество их здесь увеличилось, достигает, быть может, нескольких сот, но и это еще очень немного.

Похожей, но более печальной была судьба другого обитателя прибрежных вод архипелага - гренландского, или, как его еще называют, полярного, кита. В нем все поражает - и размеры, и телосложение, и образ жизни. Зоологи относят этот вид к подотряду усатых китов и семейству гладких китов. Усы - одна из характерных особенностей гигантов. Усы эти своеобразны. Они помещаются внутри ротовой полости, образуют их триста-четыреста упругих пластин, свисающих с верхней челюсти, а каждая пластина достигает четырех с половиной метров длины и оторочена по внутреннему краю волосовидной бахромой. Кормятся гренландские киты, как это ни странно, лишь крошечными рачками и другими планктонными организмами, используя усы как сито: процеживают ими пищу, попавшую в рот вместе с водой. К жизни в Арктике "гренландец" приспособился лучше других китов. С обитанием во льдах могут быть связаны и особенности его телосложения: гладкая, без выступов спина, широкие, короткие и закругленные передние плавники и необыкновенно толстая кожа на спине и голове. Он не только хорошо ориентируется в полыньях и узких извилистых разводьях среди ледяных полей, но и в состоянии пробивать спиной лед толщиной сантиметров до двадцати - тридцати.

Наверное, не было и нет на нашей планете животного, столь ценного с хозяйственной точки зрения, как гренландский кит. В самом деле, от одного кита удавалось получить двести бочек (тридцать тонн) жира - столько, сколько дали бы три тысячи свиней или шесть тысяч баранов. Жир, как и мясо, люди ели, из него варили мыло, его применяли для выделки кож, но главным образом для освещения жилищ и улиц. От каждого кита получали также по полторы тонны уса, а это был и вовсе незаменимый материал. Из него делали рессоры для экипажей и пружины для матрацев и часов, каркас для корсетов и спицы для зонтов, рыболовные удилища и набивку для подушек. Словом, китовый ус с успехом заменял и пластмассу (которой еще не было), и металл. Так длилось больше двухсот лет, пока были многочисленны гренландские киты, пока был развит их промысел. Не случайно северные моря слыли в то время "жиротопнями Европы".

Трудно представить себе все множество китов, населявших эти моря. Например, в XVII веке только в водах Шпицбергена вели промысел ежегодно пятьсот, а то и тысяча китобойных судов. На пустынном островке Амстердам, у Западного Шпицбергена, вырос даже целый город - Смеренбург (Ворванный город) с салотопнями, мастерскими, складами и жилыми домами, лавками и трактирами. Семнадцатый век - время расцвета китобойного промысла в Баренцевом море. В следующем столетии начался спад, однако и тогда здесь добывали по тысяче и больше китов в год. Еще в 1905 году в Баренцевом море было добыто шестьсот китов, но уже в 1912 году-всего пятьдесят пять... В 20-х годах нашего столетия гренландские киты в этой части Арктики считались уже полностью истребленными. И вот - радостная весть. Несколько лет тому назад вблизи Земли Франца-Иосифа состоялась встреча с гренландскими китами. Правда, обнаружено их здесь немного, может быть, десяток-другой, но и это замечательно. Теперь есть надежда, что стада их будут восстанавливаться.

И конечно, говоря о Земле Франца-Иосифа, нельзя не сказать о нарвале, или единозубе, - такой же местной достопримечательности, как и белая чайка или гренландский кит.

Зоологи включают его вместе с белухой, единственным и близким родственником, в особое семейство подотряда зубатых китов. Главная же его отличительная особенность - громадный, двух-трехметровой длины, направленный вперед спирально закрученный бивень. Это и есть единственный зуб кита, оружие или украшение самца (у самок он не развивается, не имеют бивня и молодые животные).

Теперь известны многие подробности строения бивня, его физические свойства, химический состав, однако назначение остается для зоологов загадкой. Есть, конечно, предположения. Считают, например, что им зверь распахивает при кормежке морское дно, предполагают, что своим "копьем" эти киты прокалывают и убивают крупных рыб, которыми кормятся, что он - орудие защиты от нападающих хищников, что им они пробивают во льду лунки, сквозь которые дышат, что бивень служит теплорадиатором и с его помощью животные поддерживают нормальную температуру тела, его считают даже звуковой антенной, используемой для передачи направленных звуков при эхолокации. Однако все эти предположения шатки, и главный аргумент в их критике - отсутствие бивня у самок и молодых зверей. Как же они в таком случае добывают корм, пробивают лунки во льду или обмениваются направленными звуковыми сигналами, тем более что часто и подолгу самки и молодежь держатся отдельно от взрослых самцов и на помощь своих "вооруженных" сородичей рассчитывать не могут?

Высказывается и еще одна догадка, что бивень-это "турнирное оружие", и, пуская его в ход, самцы лишь "выясняют отношения". Может быть, ведь на голове самцов оказывается гораздо больше шрамов (следов "дуэлей"), чем у самок, обладателями же обломанных бивней чаще бывают старые самцы. И все же это лишь догадки. Зоологам здесь есть еще над чем подумать.

Вообще же нарвал относится к числу наименее изученных зверей земного шара, и до сих пор остаются неизвестными многие особенности его биологии... Можно лишь сказать, что нарвал, или единозуб (последнее название, очевидно, более удачное), такой же "истинный полярник", как и белая чайка, что распространен он в высоких широтах Северного Ледовитого океана, а в Советской Арктике более обычен у Земли Франца-Иосифа. Впрочем, и здесь увидеть этого зверя удается далеко не каждому, а точнее сказать, и здесь каждая встреча с ним - удача, редкий, запоминающийся на всю жизнь случай. Такой случай представился профессору Н. Н. Сушкиной, которой довелось провести "в обществе" единозубов несколько часов.

Произошло это в конце июля. Был разгар лета, но судно окружали льды - событие для этих мест в общем нередкое. Уже вечерело, когда с ближайшего разводья послышались странные звуки. Там кто-то тяжело вздыхал, фыркал, пыхтел, храпел. Иногда слышались свистки, похожие на паровозные.

"Первое время трудно было понять, что происходит, - пишет Н. Н. Сушкина. - Но, вглядевшись в воду, мы увидели, что вокруг нас плавают животные четырех - шести метров длиной, медленно, точно с трудом поводя толстыми бивнями из одной стороны в другую и издавая эти странные звуки...

Одновременно на воде и под водой можно было различить до тридцати - пятидесяти животных. В общем же создавалось впечатление, что подошедшее к нам стадо насчитывало не менее сотни голов. Звери находились в большом возбуждении и беспрерывно передвигались. Правда, иногда вдали можно было видеть, что некоторые довольно долго неподвижно лежали на воде, точно маленькие подводные лодки, выставив над ее поверхностью овальные спины и головы. Затем они начинали быстро плавать, рассекая воду наподобие небольших катеров. Иногда, выгибаясь дугой, они выпрыгивали из воды, как дельфины, или подныривали под кромку льда вниз головой, высоко поднимая хвост в воздух. Выплывая же из-подо льда на разводье, звери часто выбрасывались из воды с торчащим вперед бивнем.

Ночью и ближе к утру животные немного успокоились, и об их присутствии можно было судить только по неподвижно торчащим над поверхностью моря бивням - иногда одиночным, иногда же перекрещивающимся между собой наподобие мечей. Рядом с ними на разводье суетилось множество птиц - кайр, чистиков, чаек. Пролетали поморники и отнимали у моевок их добычу. Несомненно, что пернатых и зверей привлек сюда один и тот же косяк рыбы. Наутро разводье опустело, исчезли и звери и птичьи стаи..."

Остается сказать, что, как редкое и малоизученное животное, единозуб соседствует на листах Красной книги СССР с белой чайкой, белым медведем, моржом и гренландским китом.

Бушует пурга. Ветер нудно воет, свистит, бьет в стенку балка, и в такт его ударам дощатый домик скрипит и трещит. Звенит и брякает на крыше печная труба.

В такую погоду особенно ценишь уют нашего жилища, тепло камелька, "гостеприимство" спального мешка на узкой двухъярусной койке. Не важно, что простора в балке ненамного больше, чем в вагонном купе, что на полу не тает снег, а под потолком порой царит тропическая жара. Когда подбрасываешь в топку уголь, домик заполняет едкий чад, а стоящее у печки ведро с нерпичьим салом благоухает аптечным рыбьим жиром. Но это тоже не важно. Кров, какой бы он ни был, сейчас дороже всего.

Николай спит на верхней полке, не обращая внимания ни на пургу, ни на жару. На столике, хотя время дневное, горит свечка, а освещенный ею пятачок мы делим с Владилем. Он перебирает содержимое своего чемоданчика, что-то достает, сверлит. Передо мной дневник и карандаш. Но вот звякает крышка закипевшего чайника, и, освободив столик, мы вдвоем (в который уж раз) принимаемся за чаепитие.

Происходило это в 1967 году на Земле Александры - крайнем западном острове архипелага. Нам предстояло здесь опробовать снаряжение и препараты для обездвиживания белых медведей, разные образцы меток для них. Мы собирались также - на что рассчитывали более определенно понаблюдать за этими животными, их поведением. Этими задачами определялся состав нашей группы. Владиль Комаров - зоолог, специалист по обездвиживанию животных. За его плечами уже немалый опыт и работы в экспедициях, и применения специальных "усыпляющих" пуль (это - изобретение Владиля, теперь оно используется не только в СССР, но и во многих зарубежных странах). Николай Шацков - начинающий охотовед, наш помощник.

Балок стоит на мысу, на берегу моря. И западнее, и восточнее мыса, на стыке суши и моря, громоздятся торосы. К югу, постепенно повышаясь и незаметно переходя в купол ледника, простирается равнина, покрытая грядами заструг. К северу же то открывается, то исчезает полынья.

Второе апреля - начало нашей жизни в балке. День морозный, ясный и тихий. На черных волнах у берега раскачиваются чистики - тоже черные, уже перелинявшие в летнее оперение. Дальше, и на воде и в воздухе, виднеются громадные стаи кайр. Иногда показываются блестящие, словно лакированные, головы нерп, пролетают глупыши, белые чайки. Впрочем, наши интересы сосредоточены на белых медведях, и с утра мы отправляемся в разведку на поиски их следов: Владиль с Николаем - к западу от балка, я - к востоку.

Сегодня около двадцати мороза, но идти жарко. Заструги снаружи тверды как камень, внутри же они какие-то "недоброкачественные", пустотелые. Пока поднимаешься на него, унты скользят, когда наступаешь на гребень, заструг с утробным уханьем проседает, и ноги по щиколотку вязнут в плотном снегу. Никак не приноровишься к такой дороге. К тому же заметно пригревает солнце. Сквозь черный полушубок оно даже припекает. Темные очки все время запотевают, а когда их снимаешь, чтобы протереть, нестерпимо слепит свет, потоки которого льются и с неба и снизу, со снега. Все эти обстоятельства вынуждают нас сокращать маршрут. И тем не менее мы сразу отмечаем резкое различие "плотности населения" моря и суши. Там вовсю кипит жизнь, здесь - пустыня. Впрочем, это и неудивительно. На острове, как и на всем архипелаге, нет леммингов, а значит, и не живут постоянно песцы, нечего делать сейчас на нашей суше и пернатым.

Однако следы белых медведей встречаются, хотя их и не так много и они чаще старые либо очень старые. А кстати, "старятся" здесь следы совсем не так, как, например, в лесу. Где только что прошел медведь (если, конечно, перед тем не выпал рыхлый снег), на поверхности заструг можно заметить лишь отпечатки когтей. Но снег под тяжестью зверя все-таки уплотняется. Поэтому в пургу такие места разрушаются медленнее, и следы как бы проявляются. Они поднимаются все выше и становятся похожими на пеньки или столбики и нередко достигают десятисантиметровой высоты. Ветер между тем не прекращает своей работы. Он подтачивает основания столбиков, постепенно придает им форму грибов, а затем, перепилив "ножки", уничтожает и их.

К вечеру потеплело, стало задувать, с гребней заструг потекли ручейки, потом потоки снега, а вскоре поземку сменила пурга.

Дальше так и пошло: день - морозно, тихо, ясно, потом на день-два - потепление, пурга. Опять короткая передышка, и снова поземка, пурга. Ветер часто менял направление. Когда он дул с севера, полынья закрывалась. Кроме белых чаек, все птицы исчезали; они даже предугадывали это событие и загодя улетали большими стаями либо на север, либо на запад. Зато объявлялись моржи. И поодиночке, и небольшими компаниями они, как правило, неподвижно лежали на крупных льдинах. На льду появлялись и нерпы. Потом задувал южный ветер, и льды начинали расходиться. Моржи исчезали, но снова возвращались птицы.

Мы начали с охоты на нерп, поскольку жир - лучшая приманка для медведей. Медведей же, чтобы их обездвижить и пометить, нужно было подманивать к самому балку. Николай в эту пору чаще действовал у берега. Он высматривал нерп среди разводий или пытался подползти к ним, когда те дремали на льдинах. Мы с Владилем предпочитали караулить добычу на полынье. Особого успеха в охоте никто не достиг, но все же общим трофеем стал пяток тюленей, и приманкой мы себя обеспечили.

Николай освежевал первую же добытую нерпу, а заплывшую жиром тушу чуть ли не целый день волочил на веревке по застругам. Так были проложены во все стороны от балка пахучие следы - "дорожные указатели" для гостя. Потом приваду положили на видном месте, на бугорке перед окном, а куски сала, по испытанному рецепту зверобоев, стали подбрасывать в горящую печку. Оставалось только ждать; чтобы привлечь медведя, мы как будто сделали все возможное.

Медведи между тем в округе показывались; встречались не только старые, но и свежие их следы, встречались и сами звери. Однако нас они обходили стороной. В один из тихих дней я заметил медведя на льду, примерно в километре от себя. Против солнца он казался не белым, а бурым. Зверь быстро передвигался вдоль гряды торосов и явно направлялся в нашу сторону.

Весть, с которой я влетел в балок, вызвала суматоху. Владиль с необычной для него поспешностью кинулся к своему чемоданчику. Николай схватился было за полушубок, но никак не мог попасть в рукава. Что-то со звоном упало. В речку полетели куски сала, и ноздри защекотал аппетитный шашлычный дух. Через открытую форточку с улицы пополз холод. Но встреча так и не состоялась. Зверь не принял приглашения, обошел "шашлычную", а потом продолжил свой путь вдоль торосов.

Через несколько часов, но теперь уже с запада по молодому льду прошел, а точнее, прополз или проплыл другой медведь, а вскоре оттуда же еще один. Этот тоже скорее полз, чем шел, ощупывая дорогу вытянутыми передними лапами. Но как раз напротив балка последний медведь провалился задом под лед. Впрочем, он проворно отполз от пролома, оглянулся, как мне показалось, с "выражением конфуза" на физиономии, а затем, отряхнувшись, пополз еще медленнее и осторожнее. Конечно, мы пытались соблазнить и этих зверей. Из трубы балка опять текли манящие ароматы. Но тоже тщетно.

В чем же дело? Почему здешние медведи изменяют своим привычкам, вкусам и слабостям, почему они так наплевательски относятся к нашим усилиям? Этот вопрос не давал нам покоя. Ведь мы вроде не допускали оплошностей. У нас даже нашлись помощники - белые чайки, которые иногда круглыми сутками гомонили на приваде. Если даже не доходит до медведя запах съестного, на чаячий галдеж он не мог не обратить внимание. Может быть, их настораживает зеленый цвет "шашлычной"? Ну что же, ее можно замаскировать. И мы обложили балок со всех сторон снежными кирпичами. Эта мера заметно утеплила наше жилище, но других результатов не дала.

Однако причину столь странного поведения медведей мы все же выяснили, и помогли нам в этом многочисленные находки - и на льду, и на суше - полусъеденных медведями нерпичьих детенышей - бельков. Нерпенок размером всего-то с хорошую рукавицу, и для медведей при их аппетите - это все равно что семечки. Нарушить трапезу хищников здесь некому. Значит, - и это единственное, что можно было допустить, - они просто сыты. Настала пора массового размножения нерп, время, когда бельки, хотя они и спрятаны в подснежных убежищах, доступны для белых медведей и бельков в округе много.

Время шло. Заметно удлинялись дни и укорачивались ночи. Затишье все так же сменялось пургой, а полынья то открывалась, то исчезала. Временами, когда дул северный ветер, льдины со скрежетом и скрипом ползли на берег, и здесь вырастали новые гряды торосов. Несколько раз мы видели моржей на воде, и так близко от берега, что даже в балке слышалось их шумное дыхание. Появились бургомистры и стали кормиться на приваде вместе с белыми чайками. Прилетела пуночка и тоже прибилась к нашему жилью: видимо, ее вполне устраивало скромное угощение в виде крупы и хлебных крошек.

Но все-таки главными нашими нахлебниками были белые чайки. Они держались компаниями, каждая обычно состояла из четырех-пяти птиц и проводила на приваде несколько дней. После небольшого перерыва на смену им прилетали другие чайки. Среди них оказывались какие-то приметные птицы - одна хромая, другую отличали грязные пятна на перьях. Поэтому не вызывало сомнений, что появлялись у нас все время новые гости. Обнаруживалась и такая закономерность: прилет птиц чаще всего совпадал с приходом в окрестности балка белою медведя. Было очевидно, что каждая стайка сопровождала определенного зверя, хотя птицы вовсе и не летели за ним по пятам. Они скорее находились в "свободном поиске", похоже, даже выполняли роль "наводчиков" и тем самым оказывали своему "кормильцу" услугу. Особенно поражала привязанность чаек к "своему" медведю. Несмотря на то, что у нашего балка птицы были хорошо обеспечены кормом, они, очевидно, не решались расставаться с "кормильцем" и после его ухода вскоре же улетали. Можно предположить также, что не случаен был и размер чаячьих стаек: большее количество их, наверное, и не может прокормиться при одном медведе.

Подошло четырнадцатое апреля. Солнце больше не пряталось за горизонтом. В середине ночи его малиновый диск лишь приближался к небосклону, а затем катился вдоль него, цепляясь за верхушки торосов. Ночью вместе с солнцем в небе виднелся и серп молодого месяца. А в дневные часы светило все заметнее припекало, и на балке, и на гребнях торосов повисли первые сосульки. Но вьюги не стихали, оставались такими же свирепыми. И если они поначалу воспринимались как благо, давали возможность отоспаться после предотъездной суеты, то теперь скорее угнетали. Даже Николай, большой друг "деда Морфея", больше не радовался пурге. Владиль же в непогоду как-то замыкался в себе и чаще обычного тянулся к пачке "Беломора". И депо, наверное, заключалось не столько в пурге, сколько в неудачных попытках подманить медведей, испытать на них снаряжение, с подготовкой которого в Москве было столько возни.

Медведи вели себя по-прежнему. В пургу они исчезали, наверное, отлеживались где-нибудь в затишье. Исчезали и их спутники - белые чайки. Скорее всего, что и они забивались в укрытия и все время, пока бесновалась пурга - а она могла длиться и неделю, - голодали. Но стоило стихнуть ветру, тем более если в море стоял лед, как в стороне опять показывались медведи, пронзительным верещанием заявляли о своем появлении на приваде оголодавшие белые чайки.

В середине этого же дня на вездеходе к нам приехали полярники. Перебивая друг друга, они возбужденно делились свежими впечатлениями о своих встречах с белыми медведями - и с одиночками, и с семьями. Рассказывали, что по пути к нам несколько раз после недолгого преследования "сажали" зверя, подъезжали к нему и фотографировали его крупным планом.

- Может быть, и нам воспользоваться вездеходом? Такая мысль, очевидно, одновременно мелькнула и у меня, и у Владиля. А поскольку свободного места в вездеходе было немного и мне хотелось еще понаблюдать за животными у балка, с полярниками поехал Владиль. Конечно, он захватил с собой и винтовку, и чемоданчик со снаряжением.

И вот - проявление "закона подлости".

Не прошло и часа после отъезда Владиля. Мы с Николаем сидели на койках, курили, не спеша болтали о вещах, далеких от нашей теперешней жизни. Просто так, между прочим, я взглянул в окно. Там вроде что-то шевелилось.

- Неужели он?

Он! Метрах в ста от балка брел крупный зверь соломенно-желтого цвета. Хотя движения его казались замедленными, перемещался медведь быстро. И останься он в этот миг незамеченным, возможно, прошел бы мимо. Не очень-то пока доверяя своим глазам и ничего не говоря Николаю, я бросил на угли кусок сала. В печке затрещало, и медведь сразу же "откликнулся на приглашение".

Через две-три минуты он топтался под самым балком, приподнявшись на задних лапах, попытался заглянуть в окно, а затем деловито принялся за нерпу. Объев на ней жир и покончив с внутренностями, гость еще раз обошел балок, поскреб снаружи дверь и шумно принюхался, тычась носом в дверные щели. Потом он вновь заглянул в окно, но уже более настойчиво. Послышался сухой треск целлулоида. Но тот выстоял, и я с облегчением опустил карабин: выдави медведь окно, он мог бы не только просунуть голову, но и войти в наше жилище.

У тюленей, как и у свиней, слой подкожного жира прочно соединен с кожей, поэтому очистка шкур и тех и других - дело трудоемкое, требующее навыка. Шкуру той нерпы, которой сейчас лакомился медведь, Николай облюбовал себе на шапку и воротник, но срезал с туши "начерно", с довольно толстым слоем сала, отложив окончательное обезжиривание "на потом". И вот теперь гость принялся "доделывать" работу моего напарника. Прижав ее лапой и смешно морща нос, медведь сначала аккуратно оскабливал шкуру, но потом, войдя во вкус, вместе с жиром стал объедать и ее края. Николай стоял рядом со мной у окна и сперва вполголоса хвалил своего неожиданного помощника, но затем умолк. Когда же окончательно определились намерения зверя - от шкуры тот не оставил ничего, - в его адрес понеслись далеко не хвалебные слова.

Разделавшись "на третье" со шкурой и побродив еще вокруг, медведь ушел. Я взглянул на часы: он "развлекал" нас ровно час тридцать. Но на этом приключения не закончились. Среди ночи под стенкой опять послышался звонкий скрип шагов - пришел гость. Судя по тому что он держался уверенно и даже нахально, не обращал внимания ни на щелчки затворов фотоаппаратов, ни на наши голоса, мы признали в нем того же самого "пожирателя шапок и воротников". Впрочем, на этот раз он гостил недолго, а как-то сразу, решительно, двинулся к торосам. Из-за торосов же выскочил и припустился галопом другой медведь. "Наш" прибавил шагу, начал преследование, и вскоре оба медведя скрылись во льдах. Но и это было не все. Еще через несколько часов, ранним утром, у балка снова бродил медведь, по поведению опять "пожиратель". Он слегка перекусил остатками нерпы, сорвал с гвоздя сумку с продуктами, но, обнюхав ее, великодушно оставил в покое. Потом он заглянул на крышу, опершись о нее передними лапами, отчего балок "крякнул" и жалобно застонал, и уже после этого отправился восвояси.

Установилась наконец-то тихая погода. Морозы спали. У балка прижилась уже целая стайка пуночек - около десятка. Мы с Николаем больше не подманивали медведей (все снаряжение уехало с Владилем), а несколько дней потратили на поиски медвежьих берлог. И - находили. Их местонахождение мы наносили на карту, а сами убежища обмеряли и зарисовывали.

Частично оправдались надежды и на вездеход: с него Владиль сумел обездвижить двух медведей. Немного, конечно. Но этот первый опыт нам потом очень пригодился. Через два года на острове Врангеля началось уже регулярное мечение зверей.

А семнадцатого апреля самолет уносил нас отсюда на Большую землю. Сначала внизу еще были видны цепочки медвежьих следов, потом искрились ледяные шапки, чернели скалы и разводья среди льдов, а вскоре и они скрылись за горизонтом...

Оценивая свое открытие, Юлиус Пайер не был оптимистом. Помните его слова: "Посещенные нами страны едва ли когда-нибудь окажут материальную пользу человечеству"?

А как сбывается этот прогноз?

Выше уже шла речь о большой, в том числе и материальной, ценности научных сведений, собранных и собираемых на архипелаге экспедициями, полярными станциями, полярной обсерваторией. В наши дни, когда становится особенно насущной задача сохранения арктической природы, польза этих островов для человечества приобретает особую значимость: по мнению специалистов, в первую очередь здесь должен быть организован арктический биосферный заповедник.

Этот заповедник будет включать в себя так органично сочетающиеся здесь сухопутные и морские компоненты экосистем - острова, ледники, морские полыньи. Он будет способствовать сохранению и восстановлению гнездовий морских птиц, китов, моржей, всего органического мира не только этой "маленькой Антарктики", но и всей Арктики, поскольку Земля Франца-Иосифа занимает в ней ключевое положение.

Так прав ли был Пайер?