Вотчина Вясака и Хадато

Остров Вайгач как бы втиснулся между материком и Новой Землей. Неудивительно, что и природа Вайгача вобрала от соседей что-то среднее, промежуточное. Как и Новая Земля, он горист, его побережье, особенно западное, изрезано, богато заливами. Однако нет в нем новоземельской суровости, не бывает здесь таких ураганных ветров, не так часты туманы. Летом равнины и склоны гор Вайгача, особенно его юго-запада, зеленеют, пестрят многоцветьем (не то что на Новой Земле), хотя по сравнению с материком его растительность и беднее, и скромнее. Это на суше. А под берегами острова - то голубизна морских вод, то хаос торосов, а чаще беспорядочное движение стай льдин.

Можно сказать, он красив, но красота его непроста. Есть в ней что-то загадочное, настораживающее, тревожное, идущее от причудливых по форме скал, гротов и пещер, которыми изобилует остров, от завываний ветра в расщелинах скал. Не случайно в прошлом он внушал человеку суеверный страх, считался у ненцев священной землей - "Хаюдейя", и здесь находилась вотчина главных ненецких святилищ - "Вясака" (старик) и "Хадато" (бабушка).

Местом жительства Вясака был крайний юг Вайгача, точнее, юго-восточный мыс бухты Варнека. Первое дошедшее до нас его описание сделал в 1556 году английский моряк Стефен Барроу. По его словам, Вясак представлял собой деревянную фигуру "с семью лицами", вырезанными одно над другим. При нем "состояла пышная свита" из более чем трехсот небольших идолов грубой работы, изображавших "мужчин, женщин и детей". Путешественник окрестил это место "Мысом идолов", по-русски же оно издавна называлось мысом Болванским (позже он был переименован в мыс Дьяконова).

Еще в 1824 году Вясака, почти не изменившимся, застал штурман И. Иванов, автор первой описи Вайгача. Однако через несколько лет, при крещении ненцев, миссионеры предали огню и Вясака, и всю его свиту, а на их месте воздвигли большой деревянный крест. Впрочем, в 1878 году известный путешественник А. Э. Норденшельд вновь застал здесь сотни деревянных идолов, груды оленьих черепов, костей белых медведей, железных предметов. Хадато "жила" вдалеке от Вясака, на самом севере острова, на мысу, за которым сохранилось название Болванский. По свидетельству очевидцев, это была каменная глыба, напоминавшая человеческую фигуру с заостренной головой. "Бабушка" считалась матерью Земли и покровительницей промыслов.

Еще на одном святилище - к тому времени оно-то и стало здесь главным - в 1897 году побывал художник А. А. Борисов. Святилище располагалось в горах, у истоков реки Хэхэяха (в переводе с ненецкого - "священная"). Это были два огромных известняковых столба, разделенных расщелиной и составлявших нечто вроде арки. По дороге к нему художник видел много идолов ("чтобы перевезти лишь одну из их груд, потребовалось бы возов 30-40"), кучи оленьих и медвежьих черепов, топоров, ножей, обломков ружей, якорей и якорных цепей. На Вайгачские святилища веками приезжали ненцы с Канина полуострова, с Малой и Большой Земель, из-за "Камня" (Урала), закалывали здесь жертвенных оленей, "кормили" оленьей кровью идолов, оставляли подношения и, конечно, просили удачи в охоте, в семейных делах. Да мало ли какая нужда бывает у человека?

Но это - в прошлом. Давно рассеялся тот суеверный страх вокруг Вайгача, хотя у его скал по-прежнему дико свистит и жутко воет ветер. На острове живут оленеводы и охотники, работники полярных станций, в том числе, конечно, и ненцы. Невдалеке от бывшего "жилища" Вясака - никаких следов святилища там уже не осталось - вырос поселок Варнек - островная "столица". В "гостях" у "Бабушки" мне пришлось быть в 1957 году. Самой "хозяйки" я не застал: та каменная глыба почти совсем разрушилась, и остатки ее уже нисколько не походили на человеческую фигуру. Но вокруг них, из-под слоя дресвы, некогда составлявшей глыбу, выглядывали и обломки дерева, и куски металла. Для историков здесь хранится, наверное, много интересного. По соседству с "Бабушкиным жилищем" теперь стоит полярная станция (Болванский Нос). Полярники ведут здесь наблюдения за погодой, за морскими льдами и водами и, может быть, даже пользуются "Бабушкиным покровительством", поскольку в Советской Арктике это одна из самых "удачливых" полярных станций.

В 1957 году, после Югорского полуострова, мы вели широтный разрез и через остров Вайгач.

Двадцать третьего июля вертолет высадил нас на самом севере острова, на Болванском мысу. Ноги ступали по щебенке. Щебенка виднелась и вокруг-то голая и бесплодная, то с островками мхов и лишайников. И хотя нашлись поблизости и моховые болотца, и небольшие луговинки, хотя по склонам белели куртины куропаточьей травы и трепетали под порывами ветра полярные маки, это был уже другой мир, непохожий на тот, что остался на материке. Это были типичные арктические тундры, хорошо знакомые мне еще по Новой Земле.

На галечниковом берегу ручья кормился выводок морских песочников, а на морском пляже суетилась стайка подвижных куликов-песчанок - очевидно, шел уже их осенний пролет. Оба этих кулика - северяне, распространены вплоть до севера Новой Земли и Земли Франца-Иосифа и южнее подзоны арктических тундр не гнездятся. Будто подхваченные ветром бумажки, перепархивали с луговинки на луговинку белокрылые пуночки, "гагавкая" покружился над головой любопытный бургомистр, на моховом болотце прошмыгнул под ногами лемминг. Если назвать еще короткохвостого поморника, то это и были все птицы и звери, встреченные нами на севере Вайгача в первый день нашего здесь пребывания. Сразу же бросилась в глаза и такая местная особенность: жизнь здесь распределялась очень неравномерно и была сосредоточена в долинах рек и озер, на морском побережье.

В один из первых дней я отправился к сопке Болванской - самой высокой точке острова. Вначале дорога шла теми же арктическими тундрами, где мне встретилось несколько речек, озерков, моховое болотце. А дальше и выше пошли каменные россыпи. Даже внизу жизнь не отличалась богатством, здесь же была пустыня. Оживляли ее лишь пятна распластавшихся по камням накипных лишайников - черных, желтых, зеленых, красных. Редко видел я здесь и птиц - полярных жаворонков, куликов-хрустанов, пуночек. Да и держались они как-то необычно: настороженно, молчаливо, сурово, что ли, прямо под стать округе. На обратном пути, ближе к побережью, встречи с птицами участились. С диким хохотом пролетела самая большая и самая редкая из гагар - белоклювая; раз-другой откуда-то из глубины острова вновь донесся ее крик - громкий, грубый, немного похожий на конское ржание. Пролетела, почему-то на север, стайка молодых турухтанов, в том числе и самцов (они заметно крупнее самок), но без нарядных "доспехов", которыми щеголяют весной взрослые "петушки".

Уже у самого побережья, словно по заказу, один за другим пролетели все три вида обитающих в Арктике поморников - средний, потом короткохвостый и, наконец, длиннохвостый. Самый надежный опознавательный признак этих птиц, их "визитная карточка", - хвост. У среднего поморника два средних пера хвоста удлинены, на концах закруглены и перекручены. Поэтому издали кажется, что хвост птицы заканчивается каким-то "бантиком". У длиннохвостого поморника два средних пера хвоста тонкие, заостренные и очень длинные (они такой же длины, как и туловище птицы), у короткохвостого эти перья тоже заостренные, но короткие. Поморники различаются и по размеру. Средний поморник - самый крупный, массивный и плотно сложенный. Самый мелкий и "хлипкий" - длиннохвостый.

Зоологи относят поморников к чайкам, хотя оперение у них темное, бурое, совсем не чаячье. Полетом же и многими чертами поведения они скорее напоминают хищных птиц, вообще как бы заменяют на Севере малочисленных здесь пернатых хищников. Важная, если не важнейшая, составная часть их пищи - мелкие грызуны. Поэтому поморники успешно размножаются, гнездятся с наибольшей плотностью в "мышиные" годы, при обилии в тундре леммингов или других полевок. Ни один из поморников не упустит случая разорить также птичье гнездо, схватить яйцо или беспомощного птенца. Но есть у них и свой особый прием добычи корма. Они преследуют в воздухе других птиц, чаще чаек, пока те не выпустят из клюва добычу.

"Разбойники", "исправники", "бандиты" - какими только обидными прозвищами их ни награждают. И не без оснований. Они настолько специализировались в грабеже, что поведение их выглядит подчас прямо-таки нелепо. Памятен мне, например, такой случай. На пологие берега одного из заливов Новой Земли зимой 1949 года штормовое море выбросило громадный косяк сайки (об этом уже говорилось в предыдущей главе). Следующим же летом моевки летали на кормежку не в открытое море, как обычно, а в глубь залива и выбирали из куч полусгнившую к тому времени рыбу. Здесь же, и на берегах, и на воде, постоянно дежурили поморники. Казалось бы, корма для них предостаточно - не ленись нагнуться. Но поморники не отступали от своих правил. Они зорко следили за кормящимися моевками, и стоило одной из них схватить рыбью голову или целую сайку, как "разбойник" бросался к чайке, отнимал у нее добычу и, получив тот же корм, но уже в виде трофея, съедал его.

В самом начале нашего маршрута к югу вдоль западного побережья Вайгача случилась неожиданная встреча. Было это на реке Хэхэяхе, в нескольких километрах от ее устья. Заглянув с высокого крутого берега вниз, я увидел на узком галечниковом пляже, прямо под собой, небольшую гусиную семью - пару взрослых и несколько пуховичков. Птицы отдыхали, может быть, даже дремали, но бдительности не теряли и мгновенно отреагировали на мое появление. Хлопая крыльями - сверху хорошо было видно, что крылья их очень коротки, без единого махового пера, - родители приводнились, вместе с ними на воду скатились и гусята. Тревожные крики этой пары встревожили бывших где-то неподалеку других гусей, те тоже кинулись к воде, и вскоре общая плотная стайка их, подхваченная течением, быстро пронеслась вниз по реке и скрылась за поворотом. Только теперь до меня дошло, что в окраске гусей преобладали черный и белый цвета, что голос их был грубым, хриплым, похожим на собачий лай.

- Да ведь это же белощекие казарки!

Птицы почти наверняка были местными и вывели птенцов здесь, на Вайгаче (с такими малышами издали вряд ли приплывешь!). А это уже настоящее орнитологическое открытие. Ведь до сих пор считалось, что в пределах СССР белощекие казарки гнездятся только на Южном острове Новой Земли. Но оставались все же сомнения. Гнезд, хотя бы пустых, брошенных, найти не удалось. А одна стайка?

Вдруг она все-таки приплыла с Новой Земли? Вот если бы встретить здесь еще казарок...

И встреча состоялась, теперь уже у губы Лямчиной. По прямой это километров на шестьдесят южнее низовий Хэхэяхи и на столько же дальше от Новой Земли. Одну стайку казарок с подросшими птенцами, но также нелетных, я увидел на сыром приморском лугу, у устья реки Юнояхи, другую заметил в море, у большого Цинкового острова.

Сомнений больше не оставалось. Белощекие казарки гнездятся не только на Новой Земле, но и на Вайгаче!

Середина августа застала нас на побережье самого большого из вайгачских заливов - губы Лямчиной. Позади, на севере, остались пустынные арктические тундры. К югу от губы Долгой - она как бы вгрызается далеко в глубь острова на его северо-западе - начались типичные мохово-лишайниковые тундры, те же самые, что встречались нам и на Югорском полуострове. Опять стали многочисленными гаги-гребенушки (но теперь только самки и подросшие птенцы) тундровые жаворонки и лапландские подорожники, опять стали попадаться чечетки и мохноногие канюки. Морских же песочников, как и можно было ожидать, к югу от Долгой губы не встретилось ни одного.

Близилась осень. Начали желтеть листики стелющихся ив и краснеть ягоды морошки. Ночи становились все темнее и длиннее. Пришлось отказаться от летнего "режима" дня, когда мы ложились спать и вставали не по часам, а как придется в зависимости от работы и от погоды. По ночам случались заморозки, днем же по-прежнему было тепло. После первого заморозка исчезли комары, но вместо них появилась мошка, превратившая нашу жизнь в сущий ад. Крошечные черные кровопийцы свободно проползали сквозь сетку накомарника, от них не спасали ни дым костра, ни сильный ветер, ни лезли в глаза, в уши, забирались под рубашку даже в сапоги, а на местах укусов вздувались и долго потом зудели твердые шишки. Счастье лишь, что век мошки в тундре короток. Случился заморозок покрепче, и докучливые насекомые исчезли так же неожиданно, как и появились.

На севере острова по верховым болотам, а у губы Лямчиной - вообще по болотам с хорошим травостоем, оказалось довольно много тундровых лебедей. За день иной раз встречалось по десятку лебединых семей - линяющих, еще нелетных родителей и подрастающих, серых, тоже нелетных молодых. По берегам озер попадались и брошенные гнезда птиц - хотя и осевшие, но все равно большие кучи мха и травы. Местами с пригорка виднелось сразу несколько лебединых выводков, а это значит, что здесь они гнездились очень кучно.

Тундрового лебедя называют также малым. Действительно, из обитающих в нашей стране, да, пожалуй, и в мире это самый мелкий представитель лебедей, хотя и он не так уж мал: весит пять-шесть килограммов, а длина его тела больше метра. Заслуженно зовется этот лебедь и тундровым, поскольку обитает только в тундровой зоне Евразии и Северной Америки. Распределен он здесь, однако, очень неравномерно и, как правило, редок. Проходишь по тундре и неделю и две, и хорошо, если встретишь пару лебедей. Отнесен он у нас поэтому к числу особо охраняемых видов и включен в Красные книги СССР и РСФСР. Есть, впрочем, в тундре очаги, где лебеди обычны, даже многочисленны. Таковы, например, полуостров Гусиная Земля на Новой Земле, некоторые участки Большеземельской тундры, Ямала, дельты реки Лены, а теперь, выходит, и остров Вайгач. Здесь-то и можно вдоволь налюбоваться этими красивыми белоснежными птицами (серыми они бывают только в юности).

Как относительно недавно выяснилось, тундровым лебедям свойственна интересная особенность: практически каждой птице присущи индивидуальные особенности окраски клюва (он может быть и желтым, и розовым с тем или иным черным рисунком), его формы, посадки головы, окраски глаз, а кроме того, некоторых лебедей можно различить по поведению. Обнаружили это известный английский натуралист и художник Питер Скотт и его дочь Дафила, наблюдавшие за птицами на местах их зимовок.

На основе множества рисунков, фотографий, записей исследователи постепенно выработали систему распознавания пернатых "в лицо". В определительных таблицах появились, например, лебеди "зубатые" и "плаксы" (с черными вертикальными полосками на клюве под глазами), "чернобровые" и "желтобровые", "усачи" и "насмешники" (с черной полоской, идущей от угла рта вверх), "курносые" и "сетчатоглазые". Всего Скотт выделил одиннадцать категорий отличительных признаков и подсчитал, что они могут составить более двадцати трех тысяч различных комбинаций. А это значит, что практически не найти двух абсолютно одинаковых лебедей.

Открытие Питера Скотта и его дочери заинтересовало орнитологов. Стало быть, этих птиц не нужно ловить, как других пернатых, чтобы окольцевать или пометить иным способом. Свои природные "метки" они носят всю жизнь, и иногда в бинокль их можно рассмотреть на большом расстоянии. Тундровые лебеди тем самым оказываются очень удобными для наблюдений.

На побережье Лямчиной губы, по осоковым болотам с; ивняками, хотя и не часто, стали встречаться выводки белых куропаток. Здесь, надо полагать, и находится северный предел их гнездовой области (севернее нам попадался только старый помет одиночных, скорее всего залетных птиц). Тем самым давался ответ на вопрос, по поводу которого долго спорили орнитологи. Одни из них утверждали, что куропатки гнездятся и на Южном острове Новой Земли, по мнению других, птицы распространяются лишь до юга Югорского полуострова. Не правы были ни те ни другие.

Все отчетливее проявляла себя осень. Быстро укорачивались дни и удлинялись ночи. По склонам холмов ярче загорались золотом кустики стелющихся ив. День ото дня становилось прохладнее. Осень чувствовалась и в поведении пернатых. Большинство их собирались в стайки и стаи, готовились к отлету или даже улетали без всякой подготовки.

С начала августа перестали встречаться молодые лапландские подорожники, а старики, поодиночке забившись в густую осоку или кустарники, линяли, летали неохотно и с трудом. Пуночки же, наоборот, теперь объединялись в большие стаи и кочевали почти исключительно по берегу моря. Но пожалуй, особенно заметны были теперь кулики. На склонах холмов, покрытых подушками куропаточьей травы, в первых числах августа появились золотистые ржанки. Они держались стайками по два-три десятка, и в их настроении улавливалась какая-то грусть. Птицы подолгу сидели на одном месте неподвижно, нахохлившись, жалобно посвистывали, будто переживали предстоящую разлуку с родиной. А она была близка: последних золотистых ржанок я видел на острове уже через несколько дней - шестнадцатого августа.

Еще раньше, в двадцатых числах июля, в море у острова появились стайки круглоносых плавунчиков - взрослых самцов (их "ветреные" подруги давно уже улетели) и подросших молодых. С начала августа плавунчики стали встречаться все реже, а после десятого исчезли окончательно. Зато в десятых числах августа на морские побережья вдруг высыпали стайки куликов-чернозобиков (их отличает большое черное пятно, расположенное, однако, не на зобу, а на животе). К ним вскоре стали присоединяться и турухтаны, и куличиная "мелочь" - белохвостые песочники, кулички-воробьи. Такие общие стаи все увеличивались, встречались все чаще; илистые морские побережья словно какими-то иероглифами были уже сплошь "исписаны" следами куликов. Но и они продержались на острове лишь до двадцатого августа. Позже других куликов улетели турухтаны. И в конце июля, и в начале августа продолжался их странный пролет - не на юг, а к северу. Но к середине августа птицы вроде "остепенились", стали устраиваться на илистых берегах моря и оставались здесь до самого конца августа. В день их отлета крупными хлопьями уже валил снег.

В то лето и на Югорском полуострове, и на Вайгаче мы окольцевали около сотни куликов-турухтанов и морских песочников, куличков-воробьев, галстучников. Несколько колец, снятых с этих турухтанов, потом вернулись в Москву, в Центр кольцевания животных (на морских песочников, куличков-воробьев, галстучников, видимо, никто нигде и не охотится). Оказалось, что они зимовали и нашли свою смерть в Тропической Африке, на болотах дельты реки Сенегала. Как раз там известный шведский натуралист Кай Карри-Линдал видел зимой стаи, состоящие из десятков тысяч турухтанов. В эти стаи, возможно, входили и наши - вайгачские - птицы.

В конце августа на остров пришла уже глубокая осень. В воздухе все чаще порхали снежинки, а порой густо валил сырой снег, по ночам крепчали заморозки и лужи подергивались звонкой корочкой льда.

Собирались в стаи и улетали гуси; они удивительно точно предчувствуют близкие снегопады, морозы и вообще приближение зимы.

Окрестности поселков в тундре, изб, даже чумовищ - мест, на которых стояли чумы, часто выделяются летом сочной зеленью трав, яркими пятнами цветов. "Рукотворные оазисы" можно встретить на любом участке тундр, но особенно они заметны здесь, на Вайгаче.

Таким оказался и поселок в губе Дыроватой, расположенной на северо-западе острова. Я долго шел сюда то галечниковыми пляжами, то сухой щебнистой тундрой с редкими пятнами лишайников и куропаточьей травы и вроде даже успел привыкнуть к бедности красок и жизни вокруг себя. Но вот с увала открылась губа Дыроватая - сложное сочетание моря и суши, путаница островов и полуостровов (удачно кто-то ее окрестил!). И на суше - как бы внутреннее "море", изумрудно-зеленое с белыми барашками на гребнях зеленых волн, по самые крыши утонувшие в этом "море" домики поселка. В общем какой-то необычный, сказочный мир.

Каждый из домиков окружали заросли ромашек высотой по грудь взрослому человеку, а цветы их, очень крупные и яркие, издали сливаясь в большие белые пятна, и были теми "барашками", что ветер гнал по зеленому "морю". Чем ближе к дому, тем гуще и выше становились ромашковые "дебри", и среди них ни тропинки, ни человеческого следа - в поселке в то лето никто не жил (впрочем, подобными же оазисами являются здесь и жилые поселки). Где-то в "дебрях" паслись и, спугнутые мной, побежали через увал линные гуси. Над "дебрями" порхали бабочки. Слышались голоса пуночек, крик поморника, промелькнули каменка, белая трясогузка. Хотя год был не "мышиный", под ногами прошмыгнули несколько леммингов.

На Севере, как и всюду, человек прямо или косвенно привлекает к своему жилью многих животных, и прежде всего тем, что при нем легче прокормиться. И хотя человек этому вовсе не рад, но стада домашних оленей - основной источник существования на Севере волка, особенно зимой. Даже если человек ведет кочевой образ жизни, у чумов и яранг оленеводов можно видеть воронов, поморников, чаек, которых привлекают сюда съедобные отбросы. Даже легендарные "жар-птицы" Севера - розовые чайки относятся к числу "посетителей", правда редких, связи которых с человеком непрочны и непостоянны. Ранней весной их можно увидеть на улицах некоторых якутских поселков. Цель пребывания здесь и поведение чаек весьма прозаичны: они обследуют помойки и переругиваются хриплыми голосами из-за найденных съедобных крох. Весной же на улицах северных городов и поселков, в том числе на асфальтированных проспектах Воркуты, не особенно обращая внимания на шум, на людей и на автомобили, устраивают свои турниры задиристые самцы турухтанов. Зимой на улицах северных поселков в пятне света от уличного фонаря бесплотной тенью может промелькнуть песец, а то послышится хруст снега под грузным телом белого медведя.

Человек вольно или невольно разрушает здесь моховую дернину и усиливает протаивание почвенной мерзлоты, удобряет почвы, а в конечном счете повышает в них интенсивность биологических процессов, способствует преобразованию исходной тундровой растительности в более продуктивные луга. Поэтому-то окрестности северных поселков и выделяются среди соседних участков сочной зеленью разнотравья. К тому же запыленный снег вокруг поселков тает на неделю, а то и на две раньше, чем в окружающей тундре, отчего большинство пролетных птиц жмется ранней весной к человеческому жилью, а кое-кто из пернатых остаются здесь, чтобы вывести и вырастить потомство. Все это происходит, конечно, при умеренной "нагрузке" на ландшафты Севера, там, где не успели еще образоваться по вине человека пустыни.

Лучше всех обеспеченными при человеке кормом оказываются растительноядные птицы и мелкие грызуны. Прилетают к домам, чтобы подкормиться, даже гнездящиеся вдалеке пуночки и лапландские подорожники, многочисленные кулики. Из грызунов в поселках и Европейского Севера, и Ямала можно встретить немного похожих на домовых мышей, но короткохвостых, узкочерепных полевок, а в поселках северо-востока Сибири - красных полевок. Да и один из самых обычных тундровых зверьков, сибирский лемминг, в те годы, когда численность его невысока, ютится главным образом вблизи человека. Грызуны в свою очередь привлекают в поселки четвероногих хищников-горностаев и ласок. Мухи и другие насекомые, обычные спутники человеческого жилья, "приводят" с собой насекомоядных птиц.

В равнинной тундре трудно найти возвышения или укрытия, необходимые для устройства гнезд, и такие удобства многим пернатым тоже предоставляет человек. Птицы охотно заселяют здесь навигационные знаки, вышки, другие искусственные сооружения, очевидно принимая их за скалы или за какие-нибудь другие природные образования.

Животные-"посетители" в первую очередь и связывают свою судьбу с людьми. В каждом поселке, в каждом доме в Арктике гнездятся пуночки. В естественных условиях они используют для устройства гнезд любые укрытия: расщелины в скалах, кучи камней, выброшенные морем бревна, даже норки леммингов, на какой бы высоте они ни находились. Столь же нетребовательны птицы при выборе укрытий для гнезд и тогда, когда они селятся вблизи жилья. С равным успехом пуночки используют вентиляционные отверстия в фундаменте и "застрехи" под наличниками окон, пустоты в каменной кладке стен, груды металлического лома, поленницы дров. На чердаке нашего дома на Новой Земле пара пуночек из года в год гнездилась в старом валенке, который по этой причине не выбрасывали при уборке.

Южнее, на юге Арктики и в Субарктике, почти так же обычны вблизи человека белые трясогузки и обыкновенные каменки.

Белая трясогузка занимает в естественных условиях любые укрытия, лишь бы они располагались невдалеке от воды. Когда она гнездится в человеческих сооружениях, ее привязанность к водоемам проявляется гораздо слабее, а использует она самые разнообразные ниши и углубления - в фундаментах, на стенах, чердаках. Иной раз трясогузки селятся в необитаемых летом домах, конечно если находят лаз внутрь. А на побережье Югорского полуострова мне пришлось увидеть их гнездо даже в жилой рыбацкой избе. Видимо, птицы гнездились здесь и в прошлом году, когда изба пустовала. Гнездо располагалось на полке у стола, всего в полуметре от голов сидящих людей; вылетали трясогузки наружу через раскрытую форточку. Когда я попал сюда, в гнезде были уже довольно крупные птенцы. А пока я гостил у рыбаков, снаружи похолодало, пошел снег. Мы было встревожились за судьбу пернатых жильцов, но все обошлось благополучно: день-два они вообще не летали на "улицу", а ловили мух для птенцов и для себя в самом жилье. Вот и еще одно преимущество тесного соседства.

Каменка немного меньше воробья. В неярком, но контрастном ее оперении сочетаются белый, серый и черный цвета. В естественных условиях каменки занимают укрытия, находящиеся на уровне земли: трещины скал, норы грызунов, пустоты под камнями или бревнами. В поселках они гнездятся в пустотах и углублениях искусственных сооружений, но уже вне зависимости от высоты, на которой эти пустоты расположены; гнезда их можно найти здесь и в трещинах фундаментов, и за наличниками окон, и на крышах под листами шифера.

Звери и птицы, о которых идет речь, были как бы "отобраны" человеком из числа местных исконных обитателей. Если присмотреться к ним внимательнее, окажется также, что эти животные наиболее неприхотливы в выборе и кормов, и убежищ. Некоторые из них нашли близ северных селений настолько благоприятные условия, что селятся здесь с большей плотностью, чем в "дикой" природе, и даже интенсивнее размножаются. Такова, например, красная полевка. Местами, например в Якутии, зверьки наиболее многочисленны именно в жилых домах, складах, амбарах, и приносят они в тепле потомство не только летом, как их "дикие" сородичи, но и зимой. Или - белохвостый песочник. Он наиболее многочислен на гнездовьях в ближайших окрестностях поселков и селится здесь с плотностью, превышающей "естественную" в пять, а то и в десять раз. Что привлекает его сюда, не очень-то ясно, вероятнее всего более сытая жизнь.

Лишь благодаря человеку некоторые животные смогли продвинуться далеко на север. Хороший пример тому - чечетка. Исконные местообитания этой небольшой серой птички с красной шапочкой на голове и черным пятном на горле - заросли кустарников. А там, где естественных кустарников уже нет, чечетки используют для поселения их искусственные "заменители". В окрестностях поселка Тикси гнезда птиц находили в мотках брошенной проволоки и стального троса. А на севере Югорского полуострова мне встретилось гнездо чечеток, расположенное в срубе нежилого дома, в углу между верхними венцами бревен. Пернатые, наверное, и здесь усмотрели какое-то сходство с кустом...

В окрестностях поселка Диксон, который расположен уже в открытой тундре, я совсем неожиданно увидел нескольких варакушек и даже дроздов-белобровиков. Судя по их поведению, у птиц тут были гнезда. Но ведь дроздам-белобровикам для выведения птенцов необходимы кусты высотой, по крайней мере, в рост человека, да и варакушки обычно гнездятся в густых, хотя и не обязательно высоких кустарниках. Как же птицы вышли из положения?

Несколько дней я потратил на решение этой загадки. И вот первая находка. Самка варакушки (у нее нет такой красивой "манишки", как у самца) вылетела из большой кучи стружек, брошенных у склада. Среди этой кучи и находилось ее гнездо с недавно появившимися на свет птенцами. Дальше искать было легче. Следующее гнездо обнаружилось в другой куче стружек, а еще несколько гнезд - среди кип сена. И в стружках, и в сене все-таки можно усмотреть отдаленное сходство с чащей кустарников. Дрозды поразили меня гораздо сильнее. Одно из их гнезд я нашел в груде пустых ящиков, другое - на ступеньке приставленной к стене лестницы, третье - на бревенчатом основании маяка. Что общего здесь с кустами? Об этом нужно спрашивать самих птиц...

Продвигаясь на север, человек невольно привел за собой из более южных краев и своих обычных "захребетников" - домового и полевого воробьев, домовую мышь, серую крысу. Но таких "приведенных" видов живет здесь в общем немного, причем всех их отличают особая стойкость и неприхотливость. Надо полагать, что других переселенцев с юга на севере и не появится: им не преодолеть трудностей, особенно связанных с коротким летом, долгой зимой, недостатком тепла. Видовой состав окружающего человека на Севере животного мира, вероятно, будет расширяться, но скорее всего за счет своих, исконных, "северян".

Многие птицы и звери, выходит, и здесь ладят с человеком. А это значит, что вокруг северных поселков необязательны безжизненные пустыни, мертвые реки, доказательства чему и можно видеть на Вайгаче.