Из старого дневника

На карте Восточной Антарктиды у самой береговой черты можно отыскать два названия: ледник Зыкова и мыс Буромского. Об истории их появления на карте Антарктиды я и хочу рассказать.

Шел 1957 год — год особенный для науки. В наиболее труднодоступные районы, к полюсам Земли отправились экспедиции вести исследования по Международной геофизической программе. Ученые многих стран согласовали свои планы, объединили усилия. И для меня тот год стал особенным — я впервые попал в Антарктиду. Эта первая экспедиция и определила мою судьбу.

Нашу небольшую географическую группу возглавлял известный географ, ныне академик, профессор Константин Константинович Марков. Морская часть экспедиции на дизель-электроходе «Лена», в которую мы входили, изучала побережье Антарктиды.

Наше судно, трюмы которого были заполнены грузами для зимовщиков, запоздало с приходом в Антарктиду. Припай — береговой морской лед, на который удобнее всего разгружаться, — разрушился. Но так или иначе, разгрузиться было необходимо.

Много лет прошло с тех пор. Минувшее отступило далеко назад. Но вот я листаю страницы своего старого дневника. И тогдашние переживания снова захватывают меня. Да, мысли мои порой наивны, выражаю я их чересчур прямолинейно, бываю скор в оценках, кое в чем ошибаюсь. Но за одно ручаюсь — за искренность. Мне исполнилось тогда 22 года. Нас несколько таких ребят — счастливчиков, которым несказанно повезло. Не беда, что мы всего лишь практиканты, не получаем зарплаты. Наоборот, мы чувствуем себя в долгу.

Начало февраля 1957 года. Эти дни запомнились на всю жизнь. Я не берусь сейчас через столько лет добавлять что-то от себя. Вот строки моих старых дневниковых записей.

«...Четвертый день «Лена» ищет новое место для выгрузки. Наконец швартуемся к ледяному барьеру в трех километрах к западу от Мирного. Место мало удобное, но лучшего нет. Барьер высотой до 12—15 м. Стрела крана еле достает до края. Кое-где видны трещины, нависают ледяные карнизы. Часть карнизов подорвали, обрушили взрывами, но другие пришлось сохранить, иначе груз неудобно подавать с корабля.

На одном из таких карнизов, против четвертого трюма, начала работать наша бригада: 5 человек. Бригадир главный механик Евгений Желтовский, трое моряков и я. Карниз состоит не из льда, а из довольно рыхлого, слоистого фирна: лом уходит внутрь, как в масло. Если он рухнет — не сдобровать, и высоко, и вода ледяная. А под обрывом часто выныривают хищные косатки: кормятся отбросами с камбуза.

Странная настороженность овладевает, когда находишься на карнизе. Подходишь к самому краю, когда нужно принять груз и отцепить его от стрелы. Чувствуешь, что вмиг все может оборваться. Весь собираешься, словно готовясь к прыжку, даже говорить начинаешь почему-то тихо, почти шепотом. Из-за этого постоянного напряжения устаешь не так сильно физически, как морально. Но вот проходит время, приближается конец 12-часовой смены, и на напряженных лицах работающих на барьере появляются улыбки. Темп разгрузки ускоряется. Один за другим подходят трактора с волокушами — плоскими металлическими санями на прицепе. Трактор останавливается поодаль, а волокушу на тросе подают к краю барьера. Тут мы складываем на нее грузы, поднятые краном из трюма.

Идет последний час. Лица товарищей веселы, слышатся шутки, вроде бы и усталость пропала, становишься беспечным и, наконец, забываешь о возможном обвале. Немного в стороне, метрах в двухстах, с треском рушится в воду небольшой ледяной карниз, но это уже никого не пугает, не настораживает. Мы кончаем смену. Нам полагается законных 12 часов отдыха. Наши последние груженые сани уходят от карниза.

Поднимаешь голову, замечаешь, какая же красота вокруг. Малиновые краски антарктического заката разлились на полгоризонта. Айсберг поблизости светится изнутри зеленовато-голубоватым огнем, а в его подводной части видны темные пещеры.

Довольные, мы шагаем по трапу на корабль, а навстречу нам — наша смена. Лица сменщиков хмуры, заспаны, им до веселья еще далеко. Подбадриваем товарищей, желаем им удачи, а сами идем спать.

3 февраля 1957 г. Пурга, затруднявшая накануне работу, прекратилась, и тяжелым, влажным снегом покрыто все кругом. Снег лежит на палубе, на оснастке судна, придавая кораблю нарядный облик. Небо прояснилось. Работается весело. Странно, но меня все же не оставляет чувство приближающейся опасности. Проходит 4 часа, перерыв. Полчаса отдыха. Встречаю своего руководителя. Он идет получать резиновые сапоги. На палубе слякоть — ботинки профессора размокли. В кладовой выдает обувь гидрограф Николай Буромский, он материально ответственный. У Буромского выразительная внешность: рыжая бородка, запавшие глаза. Ему лет тридцать пять. Лицо еще разгорячено работой. Он разгружает соседний — третий трюм, метрах в десяти от нас вдоль края карьера. Оригинальный человек этот Буромский: всегда корректный, предупредительный, но с какой-то немного кислой улыбкой. И настроен пессимистически, любит поворчать, редко кого похвалит, все замечает недостатки. Но сейчас и он доволен. Утром получил радиограмму — семье выделили отдельную квартиру! Все поздравляют, похлопывают его по плечу, называют счастливчиком. У него праздник!

Вместе с Буромским на барьере работает мой сверстник, курсант ЛВИМУ — Ленинградского высшего инженерного морского училища им. адмирала С. О. Макарова - Евгений Зыков. Немногословный, спокойный, основательный. Курсантов в экспедиции несколько человек, и все связаны тесной дружбой. Все за одного, один за всех! И я тянусь к их группе. Женя Зыков как бы цементирует нас своим твердым взрослым характером. Еще в их бригаде геофизик Игорь Гончаров, мой сосед по кубрику. Шумный, веселый, за словом в карман не полезет. Заражает своим настроением всю бригаду. Зато ремонтный механик Иван Анисимов неразговорчив. Из гидрографов еще работает в этой бригаде Анатолий Дадашев. У него восточная внешность и такой же темперамент. И сам бригадир — Роман.

Книжник тоже гидрограф. Он нас постарше и кажется мне загадочным. Два месяца с ним на корабле, а ничего сказать про него не могу. Скрытый характер.

Друг мой, Владлен Измайлов, также курсант ЛВИМУ, внизу в трюме стропит грузы. Молодежи на корабле много, около половины состава экспедиции — не старше 30. В трюме, где работает Измайлов, обстановка мрачная, темновато, сыро, остро попахивает бензином. Только небо, как со дна колодца, сияет над головой. У нас же на барьере море света, воздуха.

Поздно вечером выходим на последние 3 часа работы. Из трюма сейчас идут в основном бревна. Зимовщикам строительный материал пригодится, здесь, в Антарктиде, он на вес золота. Впрочем, не только бревна, все здесь одинаково ценно, ведь все привозное. Но вот наш трюм почти очищен. Стрела подает на барьер связку тонких труб. Принимаем трубы, цепляем всю связку за трос. Трактор оттащит их от края барьера волоком.

Наш бригадир Желтовский стоит рядом со мной, в пуховой куртке, застегнутой на все пуговицы. Вот он поднимает руку в рукавице, делает знак трактористу: можно оттягивать трубы. Тракторист трогает, трубы заскользили, оставляя за собой ржавые полосы. Как это Желтовский может работать в пуховике? Мне и в обычном ватнике не холодно. И стоящим рядом матросам жарко. Один работает в брезентовой робе, нараспашку, щеголяет своей тельняшкой.

И опять есть несколько минут, чтобы осмотреться. Солнце скрылось на юге за ледяным куполом, и хотя не уходит далеко и света достаточно, на океан, на лед ложатся длинные сиреневые тени. Антарктический полярный день на исходе. А в небе над морем белесая, почти бесцветная бахрома, чуть колеблется, как под легким ветром. Полярное сияние! Я вижу его впервые.

И вдруг все сотрясает глухой гул. Прямо из-под самых моих ног рушится край барьера. Стоявший рядом бригадир Желтовский издает нечленораздельный вскрик и уходит вниз на огромной глыбе. Глыба на глазах разваливается, и фигура его поворачивается и валится вниз головой. Ухает обвалившаяся в воду масса, поднимаются вверх брызги, смешанные со снежной пылью. Борт корабля отбрасывает в сторону. Видно, как крупные волны с крошевом снега и льда расходятся в стороны. И на мгновение устанавливается тишина, словно заложило барабанные перепонки. Я стою один на самом краю барьера. Справа от соседей с третьего трюма раздается крик. Я поворачиваюсь. Еще мгновение назад там нагружались сани, слышались веселые возгласы. А сейчас пусто. На тросе над морем свисают сани, а на их краю, зацепившись за угловую балку, болтается один человек — бригадир Книжник. Сани тяжелые, трос не такой уж прочный, натянут, как струна, вот-вот лопнет. Я поднимаю руки, кричу. Тракторист, который находится метрах в 80, недоуменно выглядывает из кабины, он еще не сообразил, что там у нас произошло. Но, увидев мои знаки, включает скорость. Сани медленно выползают на край барьера. Близко передо мной перекошенное лицо Книжника складывается в нелепую улыбку.

А внизу из хаоса ледяных обломков слышатся крики. «Але, але!» — доносится голос Желтовского. На небольшой льдине двое. Один лежит, уткнувшись в снег, другой бегает вокруг, машет руками, потом нагибается над лежащим.

Кто-то плывет саженками к кораблю. Ему сбрасывают с борта конец со спасательным кругом.

Под самым обрывом на ледяной глыбе стоит еще один человек. Я узнаю Игоря Гончарова. Он сохраняет завидное хладнокровие. В воде плавают бочки, еще какие-то темные предметы. Сумерки, видно плохо. Где-то там, среди ледяных обломков, наш бригадир.

А с палубы корабля — крики; с мостика — хриплый, срывающийся голос капитана: «Где шлюпки? Где шлюпки?» А шлюпок нет, видно, моторы никак не заводятся.

«Але, але», — снова доносится слабеющий голос главного механика.

Мы стоим на барьере. И помочь ничем не можем. Не спрыгнешь же туда вниз с 15-метровой высоты. А спрыгнешь — тебя же нужно будет спасать.

И от невозможности помочь находит какая-то странная апатия. Бригадир Книжник все еще сидит на санях и улыбается, остальные смотрят вниз.

Шлюпок все нет, но разносится сирена нашего катера «Пингвин». На нем гидрографы выполняли промерные работы. А сейчас, на счастье, он только что пришел из Мирного, стоял у борта «Лены». Катер подходит к тонущим, одного за другим их втаскивают на борт.

Проходит еще какое-то время. Появляются шлюпки. На вес-пах идут вдоль ледяного обрыва. Ищут: все ли подобраны? С корабля в рупор просят назвать наши фамилии, кто остался на барьере. Мы поочередно выкрикиваем. Проходит еще полчаса. Выясняется, что вместе с обвалившейся частью барьера в воду упали 9 человек. Трое из нашей бригады, шестеро из соседней, с третьего трюма. Там к моменту обвала как раз загрузили сани трехсоткилограммовыми бочками...

И вот сообщают: все упавшие обнаружены и находятся на борту, но двое скончались — Евгений Кириллович Зыков и Николай Иванович Буромский.

Не сразу до сознания доходит вся нелепость и непоправимость происшедшего.

Случившееся обрастает подробностями. У Жени Зыкова — перелом позвоночника. Смерть, очевидно, наступила мгновенно. Николая Буромского убило бочкой. Наш Желтовский получил повреждение таза, но уцелел, не потонул, говорят, благодаря своей куртке на гагачьем пуху. Она не сразу промокла и держала его наподобие спасательного пояса. В тяжелом положении Анисимов, у него сломано бедро и поврежден череп, он без сознания. У остальных состояние приличное.

Последующие несколько дней словно слились в один и окрашены одним настроением. Все подавлены. Решается вопрос о дальнейшей разгрузке. «Лена» продолжает стоять на прежнем месте, уткнувшись носом в злополучный барьер. Гляциологи из Мирного, осмотрев его, дают отрицательное заключение. Выгрузка здесь слишком опасна. Но разгружаться надо. Иначе нашим товарищам на зимовке придется туго.

Остается использовать шлюпки. Грузим баллоны с ацетиленом. По десятку в одну лодку. Перевезти таким образом нужно около тысячи штук. На мысе Хмары у Мирного выгружаемся на невысокую скалу. Дальше идет крутой подъем к станции. Сюда мы затаскиваем баллоны, стараясь не ударять их о камни.

В перерыве развели на скале небольшой костер из обломков деревянной тары. Стояли молча вокруг, завороженно смотрели на огонь. К вечеру похолодало, усилился стоковый ветер. Начала переметать поземка. Барьер «задымил». Шлейфы снега протянулись от его края, как длинные распущенные волосы. Над морем ветер терял силу, снежинки оседали в темную воду.

На другой день приспособили к выгрузке понтоны. В трюмах осталось несколько сотен бочек с горючим. «Пингвин» и моторные лодки буксируют груженые понтоны к небольшому скалистому острову близ Мирного. Берег острова низок, удобен для выгрузки. Настилаем доски и начинаем катать бочки.

В ожидании очередной партии бочек островитяне сколачивают из досок небольшой домик — укрытие от ветра. На коньке умелец-плотник вырезает фигурку забавного человечка во всей красе, со всеми мужскими доблестями. Кажется, впервые за эти несколько дней после случившегося мы неестественно смеемся, а потом, смутившись, умолкаем.

От грустных мыслей отвлекают пингвины. Их тут целая колония, подвижных пингвинов Адели. Забавные создания, они то сидят, нахохлившись, то резвятся, ныряя в воду. Цепочкой спускаются по своей тропинке к берегу, смешно плюхаются в воду. Потом ловко выпрыгивают обратно на скалы, направляются к насиженным местам.

На соседнем острове, всего в нескольких сотнях метров от нас, сооружают могилы. Они будут в скальных нишах. Тела погибших эти дни находились в нескольких километрах к югу от Мирного, на куполе, где царит вечный холод и откуда к нам вниз скатывается стоковый ветер.

Вечером 12 февраля на острове состоялись похороны. Среди скал площадка и ниша, обращенная к западу, прикрытая нависающими скалами от стоковых ветров. Мы проходим мимо могил, прощаясь с товарищами.

....Шлюпка везет нас обратно к кораблю вдоль самого края ледяного барьера. Ветер срывает пену с волны, окатывает холодными Солеными брызгами. Я смотрю вокруг другими глазами. И чувствую — эти дни не забудутся. Они переломные в моей жизни, в моем характере. И еще чувствую — с Антарктидой теперь связь тесная, кровная. Я уже не случайный здесь человек, я вернусь к этим далеким, ледяным берегам...»

На этом можно прервать дневниковые записи. Мало кому известно об этом случае, Промелькнули сообщения в газетах. Место, где произошел обвал, стали называть «Барьером отважных».

С тех пор прошло много лет. Я еще пять раз возвращался к берегам Антарктиды. Многие мои товарищи по той первой экспедиции стали полярными исследователями.

На острове близ Мирного я давно не был. В этот раз, когда плыл в Антарктиду, слышал от опытного полярника Василия Сидорова, что сейчас там покоится 28 человек. Сидоров шел зимовать начальником Мирного и, рассказывая новичкам об «острове вечной зимовки», вспоминал многие славные имена. И те, кому еще только предстояла встреча с Антарктидой, узнали о выдающемся метеорологе, обаятельном человеке Оскаре Кричаке и семерых его товарищах: Анатолии Белоликове, Игоре Попове, Василии Самушкове, Александре Смирнове, Алексее Дергаче, Олдржихе Костке и Христиане Поппе; узнали о трактористе Иване Хмаре, аэрологе Николае Чугунове, гляциологе Валерии Судакове и других полярниках, отдавших свои жизни во имя изучения суровой южной земли. Одна фраза Сидорова мне особенно запомнилась: «Не дай бог остаться на этом острове, не за тем едем!»

Всякое случается в экспедиции, особенно такой сложной, как антарктическая. И наши зарубежные коллеги потеряли в Антарктиде немало своих товарищей. Общее число погибших на южном континенте давно превысило 100 человек. И почти никто не умирал здесь своей смертью. Всего предвидеть не удается. Иногда сознательно приходится идти на риск. Теперь, имея свой собственный опыт, я это прекрасно понимаю.

С 1957 года не оставляло меня чувство, что я должен написать о своих погибших товарищах. Считал я себя словно в долгу перед ними. Я снова и снова плавал в Антарктиду. Для них же та экспедиция осталась первой и последней.

Пытался я написать об этом случае рассказ. Но даже доля выдумки, необходимая в этом жанре, показалась мне неуместной. И рассказ не получился. Потом я понял, что правильнее всего будет ограничиться строками дневника.