VI

Еще в пору работы на дрейфующей станции СП-2 Сомов хорошо почувствовал, что такое «холодная война». Многие западные буржуазные газеты до хрипоты надсаживались, изливая ненависть к Советской стране, дезориентируя западного читателя нелепейшими клеветническими измышлениями. Империалистические круги страшил возросший после окончания второй мировой войны авторитет Советского Союза: ведь победу над гитлеровскими войсками одержали прежде всего советские армии, советский народ.

Ленинские идеи мирного сосуществования стран различных общественных систем постепенно внедрялись в сознание передовой общественности мира — тяжелый опыт войны не прошел бесследно.

Став в 1952 году членом Коммунистической партии, Михаил Михайлович Сомов понимал, что ему прибавилось и обязанностей, и ответственности. Можно ли стоять в стороне от важнейшей заботы о сохранении мира, о разрядке международной напряженности? Что же может сделать ученый-географ коммунист? Сомов немало размышлял над этим. На ледяном материке трудились ученые разных стран, суровый континент не поддавался одиночкам, он требовал коллективных усилий.

Начиная строительство Мирного, желательно было иметь надежные прогнозы погоды. Ближайшая метеорологическая станция — Моусон — была австралийской. С ней связались 24 января. Руководитель австралийских исследований доктор Филипп Лоу получил приглашение посетить Мирный и вскоре прибыл на экспедиционном судне «Киста Дан».

«Я внимательно всматривался, но никакого железного занавеса так и не увидел», — иронически вспоминал Лоу об этом посещении много позднее, уже в 1970 году, гостя в Ленинграде у Сомова, куда прибыл с женой. Они уже не были случайными знакомыми: Сомов дважды побывал у него в Австралии, Лоу до 1970 года тоже успел дважды посетить Ленинград и всякий раз оказывался гостем Михаила Михайловича.

А тогда, в первый свой визит в Мирный, доктор Лоу с нескрываемым интересом рассматривал все, что его окружало, расспрашивал о планах и перспективах. Он дал много полезных советов: австралийцы живут много ближе к Антарктиде, они накопили значительный опыт работы на этом континенте. Сомов покорил его сердце простотой, искренностью, редким трудолюбием и умением работать и руководить.

Мирный стал обмениваться метеорологической информацией со станцией Моусон. Завязались и культурные связи. 10 мая провели заочный шахматный матч Мирный — Земля Адели, где базировалась французская научная станция Дюмон-д'Юрвиль. 20 мая с нею же по прямой радиотелефонной связи обменялись концертами. В конце мая — начале июня установили по радио контакт с базами антарктических экспедиций США Мак-Мёрдо и Литл-Америка. Стали обмениваться метеорологической информацией, поздравительными телеграммами. Из залива Холли-Бей моря Уэдделла пришла радиограмма из британской экспедиции с предложением контакта; наладили связь с австралийской станцией на острове Маккуори. 21 июня обменялись телеграммами с полярниками Австралии, США, Франции по поводу дня зимнего солнцестояния. Полярники США в Литл-Америке получили 4 июля поздравление Сомова в связи с их национальным праздником — Днем независимости.

27 июля пришло первое официальное послание контрадмирала Р. Э. Бэрда, главного советника президента США по вопросам американской деятельности в Антарктике и руководителя исследований США в Антарктическом районе. Связи крепли. В конце января 1957 года в Литл-Америку прибыл советский метеоролог В. И. Расторгуев для длительной работы в порядке обмена специалистами.

Антарктика сблизила ученых разных стран, разных социальных систем. Вторая САЭ закрепила и развила эту традицию. Американцы и русские стали обмениваться учеными, подолгу жили и работали друг у друга. Помогали друг другу самолетами, горючим. Советские летчики в Антарктиде спасли бельгийцев, попавших в беду. В составе советских экспедиций начали работать ученые из ГДР, Польши и других стран. Постепенно это превратилось в обыденное явление.

Период активной международной деятельности Сомова наступил сразу, как только ученый возвратился на родной континент. В 1958 году при Международном совете научных союзов был создан Специальный комитет по антарктическим исследованиям, позднее переименованный в Научный комитет по антарктическим исследованиям (НКАИ) с усложнившимися и расширившимися функциями. М. М. Сомов стал представителем Советского Союза в этом Комитете.

Участие в работе различных международных организаций сделало Михаила Михайловича частым пассажиром авиалиний, соединяющих континенты. Брюссель, Париж, Стокгольм, Берлин, Буэнос-Айрес, Вашингтон, Сидней, Канберра... Он практически участвовал в разработке ряда исторических документов НКАИ, готовил их, обдумывал, обсуждал.

В 1959 году в Вашингтоне Сомов в качестве полномочного представителя своей страны принял участие в разработке международного Договора об Антарктике, остающегося и сегодня основополагающим документом по этой проблеме. Договор запрещал на этом континенте мероприятия военного характера и давал право каждой подписавшей его стране на неограниченный контроль за его соблюдением. Устав Международного геофизического года категорически запрещал вносить в международное сотрудничество какие бы то ни было политические мотивы.

С уважением относились к Михаилу Михайловичу Сомову ученые западного мира, с которыми ему приходилось встречаться и вместе работать.

Позволим себе привести довольно типичную в этом отношении статью австралийского журналиста Дэвида Бэрка в газете Сиднея «Сан-Геральд», опубликованную в 1959 году, еще до подписания международного Договора об Антарктике. Сомов находился в ту пору в Австралии. Статья называлась: «Русские останутся в Антарктиде». Вот отрывки из нее:

« — За ваше здоровье! — сказал русский и чокнулся со мной бокалом вина. Мы выпили.

— Арктика была моей первой любовью, — сказал он. — Теперь я люблю Антарктиду. Это как другая планета, все равно что побывать на луне...

На прошлой неделе в Сиднее провел один день человек, который руководит советскими исследованиями во льдах в 2000 милях к югу от Австралии.

Он провел 20 лет в арктических морях. Он творил историю своим 376-дневным дрейфом на льдине вокруг Северного полюса.

Он возглавлял Первую Советскую экспедицию в Антарктиду четыре года назад. Он организовал советские базы — Мирный и другие и прожил в них 15 месяцев.

Я встретился с ним в вестибюле Вентвортского отеля — с доктором Михаилом Сомовым, географом, океанографом и одним из крупнейших сегодняшних полярных исследователей.

Он высок, строен и хорош собой (женщины находят его определенно привлекательным). Когда я встретился с ним, он был одет в светло-голубой однобортный костюм американского покроя и держался очень скромно.

В то время, как он сидел за столом в отеле, откидывая со лба серебристо-седые волосы, трудно было угадать его внушительный титул: заместитель директора Института Арктики и Антарктики в Ленинграде.

Сомов рассказал мне, что он приехал в Австралию, чтобы присутствовать на симпозиуме в Мельбурне, посвященном антарктической погоде, и потом на третьем заседании Специального комитета по антарктическим исследованиям в Канберре. После этого он и его спутник профессор Б. Л. Дзердзеевский, специалист по погоде из Московского университета, решили провести день в Сиднее, чтобы ознакомиться с ним...

Он говорил по-русски, только по-русски, приятным голосом, в то время как Дзердзеевский пытался перевести его речь на английский. Для начала Сомов сходил в комнату за картой Антарктики, чтобы облегчить беседу. Он разложил ее на столе, блестящую, сложенную в несколько раз карту, покрытую линиями с обозначением расстояний и русскими буквами.

— Вот сколько мы сами нанесли на карту, с моря и воздуха, — сказал он, указывая на карту.

Вокруг антарктической береговой линии шла толстая красная черта, начинаясь у мыса Адер (к югу от Новой Зеландии) и кончаясь где-то около Моусона. Между этими двумя точками был сильно вогнутый полумесяц, где русская карта давала обозначения на всем южном побережье австралийской антарктической территории.

— Мы слышали, что ваша австралийская экспедиция в прошлом месяце впервые высадилась на ненанесенный на карту берег Оутс Ленд, — сказал Сомов. — Мы уже там побывали.

Сомов открыто говорил о многих вещах: о размерах советской экспедиции, о самой низкой температуре, о самом толстом льде.

— Как будет оборудована ваша экспедиция? — спросил я.

— «Харьковчанками», большими тракторами, созданными в Харькове. У нас их три в Мирном, и, возможно, все будут использованы. В каждом из них два водителя, штурман, радиооператор и 12 исследователей. Люди живут в самой «харьковчанке», в ней есть койки, кухня, кресла, радиокомната, снегооттаиватель и лаборатория.

Трактор тащит тяжелые сани, груженные топливом. 35 тонн, 500—550 лошадиных сил, — он показал фотографию.

— Дралкин, руководитель Мирного, возглавит экспедицию, — продолжал он. — Они пройдут через геомагнитный полюс, Южный полюс и полюс недоступности. На Южном полюсе они, возможно, отпразднуют Новый год вместе с американцами, которые там живут. Мы все друзья в Антарктиде. Экспедиция закончится в новой базе Лазаревская, которую мы построили на побережье Принцессы Марты. Переход к Лазаревской от полюса недоступности — самая тяжелая часть пути. Никто не уверен, что это можно сделать. Не исключено, что наша экспедиция может добраться до Лазаревской так поздно, что им придется провести во льдах весь 1960 год.

Я согласился, что невозможно представить себе более трудный и пустынный маршрут.

— В Антарктике везде, куда ни пойдешь, — приключения, и притом опасные, — продолжал Сомов. — Есть трещины в 1 000 метров глубиной. — Он покачал головой и сделал вращательное движение пальцами, чтобы показать, как нечто падает вниз, вниз... — Но у наших «харьковчанок» широкие гусеницы, — прибавил он, разводя руки, чтобы показать ширину.

— Можно ли использовать подводные лодки для антарктических исследований? — спросил я.

— Нет, — ответили они оба с Дзердзеевским. — Антарктида — это континентальная масса, и подводная лодка мало что может сделать. Это не Северный полюс, который по сути — покрытое льдом море...

— Вы вернетесь в Антарктику на будущий год? — спросил я Сомова.

— Не знаю, но надеюсь, — ответил он».

Надежды его не оправдались — помешало семейное горе. Когда осенью I960 года «Обь» готовилась к отплытию, тяжело заболела и вскоре умерла жена Сомова Серафима Григорьевна. Уехать от нее в момент опасной болезни он не мог. Он понимал: за преданную любовь к человеку его профессии женщина тоже платит. Не проходит бесследно постоянное напряжение нервов, беспокойство за того, кто проводит лучшую часть жизни во льдах. Он тяжело пережил свое горе, болел и сам и не вдруг включился в работу. Понадобилось восемь лет на то, чтобы Михаил Михайлович решился снова создать семью.

Но жизнь не ждет, у нее нет остановок. Сомов продолжал работать в интересах науки и для укрепления взаимопонимания между народами. Он всегда находил те слова, которые проникают в сердце собеседников, будь это даже люди из самых далеких стран. Он не видел в этом своей заслуги, для него это было естественно, это была его жизнь. Он отмечал: «Необходимость во взаимной помощи в Антарктике возникает часто, почти ежедневно. Поскольку на такие случаи не существует специальных положений и инструкций, то возникающие проблемы решаются на месте быстро и оперативно, причем решаются так, как подсказывает совесть и дух товарищества, который царит сейчас на Антарктическом континенте.

Антарктика пока что продолжает оставаться парадоксом нашей планеты — на самом отсталом в своем развитии материке осуществляются самые передовые в мире идеи дружбы народов, на самом холодном континенте возникают самые теплые взаимоотношения между людьми».

Страна уважала, ценила заслуги и награждала своего верного сына, талантливого ученого-организатора и общественного деятеля. В числе других наград его грудь украшали уже три ордена Ленина. Географические общества разных стран считали за честь назвать его своим почетным членом.

Еще в феврале 1959 года Сомов был приглашен Шведским королевским обществом антропологии и географии в Стокгольм для вручения ему золотой настольной медали «Вега». Она вручалась за большой вклад в организацию и руководство широкой и плодотворной научной деятельностью советских экспедиций в полярных районах, и прежде всего в период Международного геофизического года.

Эту медаль нередко вручал сам король. По ритуалу полагалось являться во фраке и при цилиндре. В советском посольстве Сомова экипировали как положено. Медаль была ему вручена известным шведским географом Хансом В. Альманом.

В 1961 году по аналогичному приглашению М. М. Сомов вылетел в Лондон. Британское королевское географическое общество награждало его золотой настольной медалью Патронессы. Вручила медаль принцесса Марина, герцогиня Кентская.

На королевский прием мужчинам полагалось являться в смокинге. Сомов знал, что на этом приеме он получит слово. Что можно сказать за несколько минут, если учесть, что обращаться он будет не только к собратьям-ученым, но и к политическим деятелям этой страны, и в частности к даме? Здесь уместна и шутка, но ограничиться ею нельзя. Он хорошо понимает, что награда эта, которую вручают ему, означает признание заслуг советской науки вообще, заслуг страны, которой руководят коммунисты. Коммунист и он сам.

Сохранился черновой набросок этой речи, сделанный его разборчивым почерком. Напомнив о суровых особенностях Антарктического континента, Сомов сказал:

«Кроме этих общеизвестных признаков Антарктического материка существует еще целый ряд малоизвестных, обычно почти не замечаемых особенностей, ставящих этот материк на совершенно отличное от остальных материков место.

Например, мало кто знает, а если и знает, то мало задумывается над тем, что Антарктический материк является единственным на нашей планете целиком мужским континентом, где живут только одни мужчины, полностью освобожденные от какого бы то ни было угнетения со стороны женщин и потому способные отдавать себя работе в большей мере, чем во всякой другой точке земного шара.

Вероятно, никто никогда не задумывался и над тем, что Антарктический материк принципиально отличается от всех остальных материков совершенно непоколебимой верностью всех населяющих его мужчин своим женам и невестам, а также тем, что с Антарктического материка идут в эфир к женам и невестам самые нежные и самые искренние в мире телеграммы со словами любви и уважения.

Можно было бы привести еще бесчисленное множество различных особенностей Антарктического материка... Но все они меркнут перед основной особенностью, о которой я и хочу сказать.

Всего 141 год назад человечество даже не знало еще о существовании этого материка. Не прошло еще и 65 лет, как на этом материке впервые обосновался человек, а теперь этот материк уже становится буквально на наших глазах материком, подающим самые благие и самые передовые примеры всем остальным, давно освоенным человеком континентам.

Замечательное сотрудничество ученых разных стран, сложившееся в Антарктике в период Международного геофизического года, не только не ослабло после его окончания, а, наоборот, развилось и расширилось в последующие годы. Вашингтонский договор об Антарктике, ратифицированный теперь всеми странами, его подписавшими, открывает новые, еще более заманчивые перспективы для развития научных исследований в Антарктике объединенными усилиями ученых разных стран.

Этот же договор делает Антарктический материк первым и пока единственным материком мира на нашей планете, на котором запрещены не только войны, но и какие бы то ни было иные военные мероприятия.

Разве это не замечательно?

Вот почему я предлагаю тост за то, чтобы дух искреннего сотрудничества между учеными разных стран, сложившийся на ледяном Антарктическом континенте, и эффективные мероприятия по предотвращению угрозы войны распространились бы в самое ближайшее время на все остальные континенты нашей планеты».

В 1966 году в первом номере Вестника АН СССР была напечатана статья М. М, Сомова «Сотрудничество ученых в Антарктике». Она суммирует итоги сотрудничества вплоть до одиннадцатой САЭ, покинувшей Ленинградский порт осенью 1965 года. В этой статье Сомов рассказывает не только о совместных работах советских и зарубежных ученых в Антарктике, но и о совместных трудах в международных организациях. Умалчивая, как это ему свойственно, о самом себе и своих заслугах, Сомов дает представление о конструктивной роли ученых нашей страны в важных международных замыслах ученых в решении общих задач по изучению Земли, рациональному использованию ее ресурсов, по охране природной среды. Именно такая атмосфера сотрудничества подготовила психологические условия для совместных трудов народов разных стран в освоении космоса.

Антарктида неизменно влекла к себе ученого — за свою жизнь Сомов побывал на шестом континенте трижды.

До седьмой САЭ включительно начальники экспедиций зимовали в Антарктиде. Начиная с восьмой, было решено назначать ответственного руководителя экспедиции сроком на три года, с тем чтобы он руководил летними работами в Антарктиде, отвозил домой отзимовавших и прибывал вместе с новыми. Сомов отправился на ледовый континент в 1962 году в качестве руководителя восьмой САЭ, а в 1963 году — начальником девятой.

Восьмая САЭ оказалась чрезвычайно тяжелой из-за погодных условий, но не только из-за них. В предыдущие годы были законсервированы некоторые антарктические станции и среди них станция Восток, расположенная на полюсе недоступности и отличающаяся самыми низкими температурами на земном шаре. Позднее консервация при участии научной общественности во главе с Сомовым была отменена. Однако сразу возобновить работу станции было невозможно, приходилось считаться с временем года.

Сомов прибыл в 1962 году в Антарктику с двумя судами, доставив кроме обычных грузов и смены зимовщиков еще и вce то, что требовалось для расконсервации станций Восток, Комсомольская и Молодежная, которую надо было расширять заново. Разгрузка была крайне тяжелой: на Антарктическом континенте вследствие консервации отсутствовал зимовочный авиационный отряд, помогавший обычно прибывающим экспедициям в начальный период их деятельности. График движения судов с указанием портов захода был откорректирован всего лишь за двое суток до выхода головного судна. Последовательность заполнения трюмов грузами невозможно было соблюсти, так как доступ в них закрывали самолеты, укрепленные на палубах.

«Обь» должна была снабдить необходимым не только Мирный, Восток, Комсомольскую и Молодежную, но и завезти много грузов для Новолазаревской, перенесенной километров на 100 в глубь континента. И все же экспедиция справилась со всеми поставленными задачами. Разгрузка проходила в период штормов, ветер срывал «Обь» со швартовых, рвал, как нитки, толстенные манильские канаты, вырывал ледовые якоря. Пурга не давала санно-гусеничному поезду выйти из зоны трещин, головной тягач провалился в трещину одной гусеницей. К счастью, его удалось вытащить.

Завершив работу и забрав участников седьмой САЭ, возвращавшихся домой, Сомов проследовал к «Оби». Метель и пурга затрудняли движение. Погода начинала портиться основательно, и, если бы припай у «Оби» взломался, весь санно-гусеничный поезд с его 21 пассажиром мог бы погибнуть подо льдом. Надо было торопиться, а навигационные приборы вышли из строя. Из снежного плена полярников с помощью радиосвязи вывел молодой капитан Олег Иванович Воденко, предложив ориентироваться... по направлению ветра. Михаил Михайлович рассказал об этом в "мемуарном очерке «Ориентир-ветер», опубликованном в 1971 году в журнале «Уральский следопыт» номер 4.

«С Антарктидой надо обращаться на «вы», — говаривал Сомов. Она побелила его шелковистые кудри в первое же свидание.

Девятая Антарктическая экспедиция прошла менее напряженно, хотя забот и огорчений тоже было немало. В летний сезон требовалось провести пять санно-гусеничных походов, в том числе два таких сложных, как научный поход Восток—Советская—Молодежная под руководством доктора наук А. П. Капицы и Восток—Мирный под руководством доктора наук П. А. Шумского при участии пятерых французских гляциологов. Эти два последних поезда приходилось встречать в зоне трещин и помогать им выбраться оттуда — ведь люди к концу таких походов были, как правило, вымотаны, обессиленны.

Как руководитель экспедиции, Сомов и при разгрузке кораблей, и в других случаях не только стремился предусмотреть все до мелочей, но и разрабатывал запасные, аварийные варианты, предусматривая возможные трудности. Как опытный ледовый разведчик, он всегда много летал и сам, чтобы узнать обстановку и найти проходы для кораблей на море и для поездов в опасных зонах побережья. Он строго следил за четкостью работы, за порядком и в то же время оставался чуток, человечен и добр к товарищам и подчиненным.

Главный инженер этой экспедиции Дмитрий Дмитриевич Максутов в своих воспоминаниях о М. М. Сомове приводит немало тому подтверждений. Так, во время разгрузки они с Сомовым 36 часов провели на ногах без сна (благо было светло) на трассе вывозки грузов, где вездеходы увязали в снежных «болотах». Или, отправляясь из Мирного к кораблю для следования на Молодежную, Сомов отказывается от специального вездехода, чтобы его водитель не рисковал на обратном пути. Вместо этого Сомов едет стоя, да и продвигается помедленнее, на санно-тракторном поезде. А однажды, сговорившись с летящим на Молодежную Максутовым о приземлении самолета вблизи «Оби», чтобы пересесть с нее на этот скоростной транспорт, Сомов заранее выбирается из корабля, в одиночестве ждет самолет на льду и мгновенно взбегает по трапу, как только самолет приземляется, — опять же, чтобы не задержать.

В этой экспедиции погиб тракторист Щеглов. Чуть не погиб и сам Михаил Михайлович. Он возвращался на самолете после проводов «Эстонии», и вдруг лопнул стальной трос, державший одну из лыж самолета в горизонтальном положении, и она повисла вертикально. Сомов видел это в иллюминатор самолета и сохранял невозмутимое спокойствие. Возможно, что мысленно он сказал летчику Б. А. Минькову одну из своих любимых фраз: «Подошла твоя ария!» Миньков придумал маневр: на высоте нескольких метров резко рванул самолет вверх. Передняя часть оборвавшейся лыжи тоже взметнулась, и тогда, в считанные мгновенья, самолет «припечатал» обе лыжи на снег. Остались в живых...

Что ж, Антарктида — это Антарктида! Трудно там отвечать даже за себя самого и свою работу, каково же тому, кто отвечает за весь коллектив! М. М. Сомову работавшие с ним люди всегда платили любовью. И уже в Ленинграде, с книжкой персонального пенсионера в кармане, он не раз встречал на улицах пешеходов, которые подходили к нему с приветствиями и напоминали: «Я — ваш тракторист, помните?», или: «Я у вас поваром был в Мирном. Сейчас в ресторане «Восток» работаю, загляните хоть разочек!»

Девятая экспедиция стала для него последней. Суровые испытания не проходили даром. Сомов был здоровым от роду и закаленным физически человеком, но система кровоснабжения мозга начинала сдавать. Пришлось познакомиться с докторами.

Почувствовав, что больше не может работать в полную меру, он настоял на своем уходе из института, но остался в составе ученого совета. Шесть последних лет своей жизни он прожил в основном под Ленинградом на даче. Поездки за рубеж, в ГДР и Швецию, стали уже разновидностью отдыха.

Он очень любил природу, тонко чувствовал ее красоту. На севере упивался волшебством северного сияния, вспоминая слова Нансена:

«Северное сияние раскинулось по всему небосводу серебряной пеленой, которая то желтеет, то зеленеет, то становится красной, то быстро свертывается, то снова колышется серебряной лентой. Вот заиграло оно языками пламени высоко, в самом зените, вот метнуло яркий луч прямо над горизонтом. Затем пелена растворяется в лунном свете. Будто слышится вздох какого-то далекого духа. Лишь кое-где проплывает облачко света, неясное, расплывчатое, словно призрак. Но вот снова облака растут, опять мечут молнии, опять продолжается эта бесконечная игра. А кругом вечная тишина, потрясающая душу, как симфония бесконечности».

В Антарктиде Сомов наслаждался ее фантастическими красками в полярный день. В смертельно опасных ледяных трещинах находил он неповторимую игру красок:

«Выглядит ледяная пропасть страшно и в то же время сказочно красиво. Ее верхняя часть сверкает голубым светом, который мерцает на всех зазубринах ледяных стен обрыва. Ниже нежно-голубой цвет переходит в синие тона, а совсем глубоко, в бездонной пропасти кажется черным».

Как ни был он занят трудом, а все же наснимал в Антарктике слайды, чтобы дома показывать родственникам и друзьям.

В Комарово под Ленинградом вечерами он ходил слушать птичьи хоралы в роще. Бродил по лесу, подсматривая, как сердитые птицы гоняют белку по красному стволу сосны. Любил цветы — много их росло возле его дома. Перед окном на дереве укрепил полочку-кормушку и по утрам подсыпал корм для пестрого птичьего сборища. Весной в его скворечниках всегда селились скворцы, пели, сидя на жердочках, выводили птенцов и улетали.

Он не успел стать стариком: до последних дней этот стройный, красивый жизнелюбивый человек казался бодрым, здоровым. Вероятно, он тосковал по работе, по ледяным просторам. Всегда ходил в порт или пассажирскую гавань встречать возвращающуюся из Антарктиды родную «Обь».

Его похоронили почти в лесу, вблизи Комарове Надгробьем стал камень из Антарктиды. Товарищи сказали о нем:

— Ушел в легенду Михаил Сомов...

Таких помнят долго. Наука давно уже стала делом коллективным, но первый шаг всегда — самый трудный. Шаг в неизвестное. Живет и память о советском ученом, который трудился на Северном полюсе и не только первым ступил на припайный лед и на выходы скал в Антарктиде, но й привел туда первый отряд отважных советских исследователей.

Имя советского географа-океанолога Михаила Михайловича Сомова увековечено в названии моря в Антарктиде, соседствующего с морем Росса и морем Дюмон д'Юрвиля.

Ныне в Арктике и на шестом континенте продолжают свою нелегкую работу младшие товарищи М. М. Сомова, каждый год пополняется мирное войско ученых-полярников. И трудится не жалея сил молодая команда научно-экспедиционного судна «Михаил Сомов», стремясь высоко нести свое почетное корабельное имя.