Шаг на лед

Чувство неуверенности и даже страха - смогу ли выдержать в Арктике - появилось почему-то однажды поздним январским вечером 1932 года, когда, приехав на пригородном поезде из Ленинграда, я спешил со станции Павловск в Главную геофизическую обсерваторию.

Было темно, в легкой поземке струился через дорогу снег, задерживаясь на неровностях и формируя маленькие сугробы. Слабые огоньки поселка виднелись далеко впереди. Редкие, раскачиваемые ветром фонари едва-едва освещали дорогу.

Снежное поле, темнота, ветер, мороз. Но там снег и лед будут на тысячи километров вокруг, темнота много месяцев подряд, ветер и мороз совсем не те, что здесь. И никуда от них не уйти. Выдержу ли?

А в моих намерениях было сразу же по окончании университета работать в Арктике, и именно на самой северной в то время геофизической обсерватории - на Земле Франца-Иосифа. Теперь я готовился к этой первой полярной экспедиции, к зимовке на далеких, закованных в вечный лед островах. Здесь, в Павловске, шла поверка приборов и практическая подготовка к различным геофизическим наблюдениям.

И вот на этой пустынной дороге, в самый обычный зимний вечер стало страшно от того, что будет впереди. На какое-то время я заколебался - правильно ли выбран путь, не провалюсь ли, смогу ли выдержать? С трудом я переборол этот страх. Почему он возник? Не могу объяснить, но так было. Было в первый и последний раз.

А вообще в то время я был очень доволен - сбывались мои давние мечты. Через три месяца мне предстояло закончить геофизическое отделение физического факультета Ленинградского университета. Это сулило впереди интереснейшую исследовательскую работу - приложение физики, физических понятий и расчетов к явлениям природы и возможность, нет, более того - необходимость бывать и жить в разных далеких и интересных местах, еще не освоенных и диких, где все может случиться, где все делается заново.

И я не случайно выбрал в 1928 году физический факультет и затем геофизическую специальность. А вот в 1927 году, только что окончив школу в Горьком и очень смутно разбираясь в характере работы, связанной с разными специальностями, я умудрился держать вступительные экзамены сразу в три ленинградских института - в Политехнический, Инженеров путей сообщения и Электротехнический.

Почему именно в эти институты? Было два мотива, которыми я, может быть и не вполне сознательно, руководствовался. Во-первых, профессия инженера. В то время - когда страна готовилась к первой пятилетке, твердо намереваясь преодолеть техническую отсталость,- эта профессия представлялась и наиболее необходимой, и почетной. И я сам в последние школьные годы очень интересовался техникой - был радиолюбителем.

А с другой стороны, мне казалось, что прокладка железных дорог, строительство линий электропередач, радиостанций позволит мне жить и работать среди нетронутой природы. Это меня интересовало не меньше, в школе я был активным юным натуралистом.

Но в каждом из этих институтов я провалился по одному из разных предметов. Несколько удрученный этим, я случайно забрел по окончании экзаменационной сессии в здание университета. Надо сказать, что я, как и многие мои товарищи, несколько скептически относился к университетам. Казалось, что здесь готовятся ученые, которым всю жизнь предстоит сидеть в кабинетах и лабораториях, вдали от живого дела, от практической работы. Но в знаменитом длиннейшем коридоре я случайно наткнулся на доску объявлений, адресованных в основном студентам, возвращающимся с практических работ.

Студентам геофизикам, географам, геологам - участникам экспедиций в Якутию, на Дальний Восток, на Памир - предлагалось сдать полевое обмундирование и аппаратуру. Объявлялось о семинарах, посвященных результатам полевых работ.

Тут же висели расписания занятий, из которых можно было узнать о курсах физики, математики, электронной теории, которые читались физикам и геофизикам. До меня дошло, что это как раз то, что мне нужно. Именно здесь лежит цель, к которой я стремился - сочетание точной науки с работой на природе. Было над чем подумать. Уже твердо зная, чего хочу, я поступил на следующий год в университет.

А год проработал техником, в самом первом магазине радиотоваров в Горьком (он тогда носил старинное название - Нижний. Новгород): ездил по области, устанавливал радиоприемники в избах-читальнях - первых очагах культуры на селе. В то время шла радиофикация всей страны. "Газета без бумаги и без расстояния», как и предсказывал В. И. Ленин, становилась действительно "великим делом".

Долгими часам.и трясся я на телеге, заботливо оберегая от толчков катодные лампы - наиболее деликатные части приемника. Приемник - большой деревянный ящик с несколькими ручками, черный лакированный громкоговоритель, с изогнутым в форме лебединой шеи рупором, тяжелые и громоздкие батареи - анодная и для накала ламп, соединительные провода, длинный бронзовый канатик антенны, изоляторы и многое другое составляли в то время комплект приемной радиоустановки.

Много часов, а то и несколько дней нужно было возиться на глазах большой группы добровольных помощников и отпускающих ехидные замечания критиков, пока все привезенное громоздкое хозяйство не начинало работать. Но наконец наступал замечательный момент, когда из рупора после воя и свиста вырывался четкий голос диктора, музыка, песня. Это было праздником.

И так приятно было своими руками его создавать. Разумеется, я присоединился к Нижегородскому обществу радиолюбителей. Нижегородская радиолаборатория была не только первым очагом современной радиотехники в нашей стране, но, объединяя около себя молодых людей и мальчишек, стала также первой базой радиолюбительского движения. Мне нет по средствам было завести себе настоящий радиопередатчик, но ламповый приемник я собрал и, переключая его на генерацию, робко выпускал свои неуверенные точки и тире в эфир, не подозревая, что через несколько лет мне придется дублировать знаменитого радиста Кренкеля.

И учил английский язык на вечерних курсах. Зачем? Просто так, из интереса, не имея никакой определенной цели и не подозревая, что он мне будет очень полезен на протяжении многих, многих лет...

Геофизическое отделение не пользовалось большим авторитетом у студентов физического факультета. И после второго курса, когда надо было выбирать специальность, большинство моих товарищей стремилось дальше совершенствовать свои знания в теоретической или экспериментальной физике у известных ученых, читавших в то время лекции на факультете, таких, как блестящий физик-теоретик, впоследствии академик, Фок, физики Лукирский, Фриш, математики Кочин и Делоне и другие, являвшиеся уже тогда гордостью советской науки.

А я выбрал геофизику, хотя многих это и удивило - парень учится неплохо, с чего же идет на такое несерьезное дело.

Но тут мое решение было вполне осмысленным и твердым. Именно здесь находится то самое применение точных наук к природным явлениям, именно отсюда открывается путь в экспедиции, в неосвоенные далекие места нашей страны.

Жизнь показала, что этот выбор, как и ряд других, впоследствии, был верным. Показала, что в выборе пути, работы надо исходить из искреннего убеждения и подлинного интереса, а не из мнения окружающих или материальных соображений.

Нас, геофизиков, было немного. Нам уже не было места в казавшемся тогда таким большим, прекрасным и новым здании физического факультета - мы приютились в нескольких небольших комнатах нижнего этажа старинного здания Двенадцати петровских коллегий.

Но там мы слушали не только лекции. В маленькой комнате, из которой двери вели в две скромные аудитории, усевшись на старом продавленном диване, мы ловили каждое слово из рассказов старших товарищей, бывалых людей, участников многих и разнообразных экспедиций. Они не раз прерывали учебу и уходили работать в тайгу, в горы, на еще немногие в то время полярные станции.

После третьего курса и мне довелось участвовать в полевых работах. Это был мой первый опыт совершенно самостоятельной и достаточно серьезной работы - поэтому позволю себе рассказать о ней.

В 1930 году по инициативе профессора Н. В. Розе, руководившего кафедрой земного магнетизма на нашем отделении и одновременно директора Института земного магнетизма, е стране началась Генеральная магнитная съемка. Она позволяла составить общую карту магнитного поля, необходимую для воздушной навигации (пилоты самолетов в то время ориентировались главным образом по магнитному компасу), обнаружить крупные аномалии земного магнитного поля, многие из которых были связаны с месторождениями полезных ископаемых.

Наша промышленность в ту пору еще не выпускала магнитных теодолитов и другой аппаратуры, необходимой для полевых работ. Поэтому для съемки собрали разнообразные приборы, имевшиеся в обсерваториях, университетских лабораториях и даже в музеях.

Были мобилизованы и все наличные, кадры магнитологов - немногочисленные сотрудники Института земного магнетизма, преподаватели университетов и мы, студенты-геофизики.

Мне поручили самостоятельную полевую партию, правда, в составе всего трех человек - рабочего, наблюдателя и меня. На должность наблюдателя я пригласил своего сверстника и приятеля - Всеволода Корочаровского, с которым вместе учился в вечернем художественном техникуме. Рабочего мы предполагали пригласить на месте.

Нам предстояло работать на Среднем Урале в районе к северу от Свердловска, простиравшемся примерно на 400 километров с юга на север и на 200 километров с запада на восток.

Мне дали карту с отметками мест, где следовало провести измерения, и документы.

Шла первая пятилетка. Повсюду с невиданным размахом строились первые крупные современные предприятия. В перспективе намечался широкий разворот всего народного хозяйства. Для правильного его планирования срочно требовались данные о природных ресурсах - месторождениях полезных ископаемых, режиме рек, количестве и качестве леса в различных районах и многие другие - и, наконец, основа всякого планирования - точные карты.

Во все уголки страны направлялись различные поисковые экспедиции и топографические отряды.

Генеральная магнитная съемка была частью этой обширной программы. Правительство уделяло очень большое внимание всем этим работам и всячески им помогало. Вот почему и наша крохотная партия была наделена большими полномочиями. Нам дали весьма серьезные, как тогда говорили, мандаты, и документы.

Один из них предписывал всем органам Советской власти оказывать нашей полевой партии всевозможное содействие, в частности выделять транспорт. Разумеется, речь шла о лошадях и подводах - автомобили были в то время еще редкостью. Другой, подписанный, как помню, заместителем наркома путей сообщения, поручал всем железнодорожникам отправлять нас без очереди на любых поездах - даже на товарных платформах.

Получен первый аванс - большие, по моим понятиям, деньги. Я тут же купил кожаную куртку и краги, плохонький одноствольный дробовичок и патроны к нему и почувствовал себя в полной готовности.

Вначале мы с Всеволодом направились в Свердловск, чтобы здесь, в Магнитной обсерватории, сравнить свои приборы со стандартными. Такую же сверку нам следовало произвести к по окончании работы.

В одном из пригородных колхозов, только что организовавшихся, нам выделили подводу с лошадью и Петра Дмитриевича Фролова - з качестве "водителя". Сеть дорог в южной части нашего района позволяла добраться на колесах до всех намеченных пунктов наблюдений.

И мы отправились в путь. Неизгладимое впечатление осталось от прекрасной природы Среднего Урала. Невысокие лесистые горы. Огромные сосны и густой подлесок, пронизанные яркими солнечными лучами. Быстро бегущие по каменистым ложам кристально чистые ручьи.

К вечеру мы старались добраться до какого-либо небольшого городка, села или лесного кордона, а очень часто ночевали в лесу под навесом скалы, укладываясь на упругий, толстый слой мха.

В памяти Петра Дмитриевича, как и других встречавшихся нам крестьян или лесников, были еще свежи эпизоды гражданской войны, длительное время бушевавшей в этих местах. Но главной темой разговоров был крутой перелом в жизни села и вообще всей жизни этого еще совсем недавно глухого края. В селе завершалась коллективизация. Во многих местах прямо среди леса, в горах вблизи богатейших рудных залежей разворачивались огромные стройки новых заводов.

Не раз перед нами открывалась их внушительная панорама. Но она была совсем не такая, как сейчас. Не было там ни столь привычных для нас мощных экскаваторов, ни бульдозеров, скреперов, кранов. Передовые по своей технологии и нередко самые мощные в мире предприятия сооружались примитивными дедовскими методами.

Но тачка, грабарка, лопата и мотыга в руках энтузиастов первой пятилетки делали чудеса и заложили тот фундамент, на котором развивается ныне все наше народное хозяйство.

Дедовской была и техника магнитных измерений. Конечно, данная мне карта была лишь примерной схемой. При выборе мест для наблюдений следовало учитывать местные условия. Однако, не имея достаточного опыта, я считал необходимым в точности следовать этой схеме и порою устанавливал приборы на крутом склоне горы или в болотной местности.

Прежде всего устанавливались две основательные треноги. На одной из них крепился магнитный теодолит, на другой - гальванометр. Теодолит позволял проводить также астрономические определения: всегда требовалось определить направление истинного меридиана, а иной раз, когда карта оказывалась неточной,- и координаты, то есть широту и долготу места. Затем в центре теодолита укреплялась коробка с магнитом, висящим на длинной тонкой шелковой нити. Он устанавливался по направлению магнитного меридиана, отклонение которого от истинного и требовалось определить. Следовало учитывать, что от изменения влажности и по другим причинам нить могла закручиваться и отклонять магнит в сторону. Это требовало специальной проверки.

Для определения величины горизонтальной составляющей вектора магнитного поля к теодолиту крепился второй магнит, который отклонял магнит, висящий на нити, на некоторый угол от направления магнитного меридиана.

Для определения "наклонения" вектора магнитного поля - его угла с вертикалью - в центр теодолита помещалась вращающаяся рамка с обмоткой. Ее вращение в магнитном поле Земли создавало в ее обмотке ток, измеряемый гальванометром. Наклоняя рамку и отмечая минимум и максимум гока, мы определяли "наклонение".

Нетрудно представить себе, насколько канительной была вся эта процедура, в особенности при ветре или дожде, под непрочным кровом палатки или в жару, когда внутри палатки температура поднималась до 30-40^° и, припав глазом к окуляру, регулируя обеими руками винты прибора, я не мог отмахиваться от слепней и комаров.

Упоминаю о таких подробностях потому, что с этого начиналась моя профессиональная работа геофизика-магнитолога. Магнитные теодолиты стали для меня основным инструментом на многие годы.

За две недели мы закончили маршрут в южной части района и замкнули его, повторив измерения в исходном пункте.

Западная граница района проходила по реке Чусовой, и мы решили опуститься вниз по ее течению. Распрощавшись с Петром Дмитриевичем, купили небольшую лодку и, погрузив в нее все наше имущество, отправились в плавание. Теперь это один из наиболее известных туристских маршрутов, но тогда эта изумительная по красоте река была пустынной. И тут нас подстерегла беда.

Тихим и теплым вечером третьего дня плавания мы расположились на ночлег на берегу у самой воды. Лодка почти со всем имуществом, полувытащенная на берег и привязанная к колу, находилась в нескольких метрах от нас. Утром она исчезла. В отчаянии я побежал берегом вниз по течению, надеясь на то, что она унесена поднявшейся водой. Всеволод пошел за помощью в ближайшую деревню, которую мы миновали в конце вчерашнего дня. Вскоре я увидел лодку, застрявшую на каменистом перекате. Бросилася к ней вброд и вплавь.

Большая часть нашего нехитрого походного имущества осталась нетронутой, а вот магнитный теодолит - похищен. Кому он мог понадобиться? По глухим деревням в этих местах ходили слухи, что геологи ищут золото, и скорее всего кто-то посчитал, что с этим прибором можно найти золото, а может быть, золото есть и в нем самом.

Пригнав лодку к месту нашего лагеря, поспешил в деревню. Председатель сельсовета и участковый милиционер помогли организовать поиски пропавшего имущества, прочесывая лес цепью вдоль берега. И через некоторое время я нашел один ящик с частями теодолита. Другого найти не смогли.

Тут участковый заподозрил, что все это я нарочно проделал, с тем чтобы поскорее прекратить работу, и на всякий случай посадил меня в камеру предварительного заключения.

Это был первый и, надеюсь, последний случай моего пребывания в заключении. Вскоре, разумеется, ситуация разъяснилась и претензии ко мне отпали. Однако теодолита все же не было, и работа, выполненная примерно наполовину, срывалась.

Ближайший городок, где был телеграф и куда нам должны были перевести из Ленинграда очередную сумму денег, находился примерно в 60 километрах. Я отправился туда пешком и на вторые сутки добрался. Деньги уже пришли, а через трое суток я получил ответную телеграмму от милейшего профессора Б. П. Вайнберга, остававшегося в это летнее время старшим в Институте земного магнетизма. Мне предлагалось сейчас же выехать в Ленинград и получить другой прибор для продолжения работы. Читатель может представить, с каким чувством облегчения и радости воспринял я это доверие к себе - в сущности, мальчишке-ротозею, не сумевшему сохранить ценную аппаратуру. Помчался всеми способами в Ленинград.

Вот когда пригодилось письмо заместителя народного комиссара путей сообщения.

Выделенный мне второй прибор был действительно музейным экспонатом - изготовленный еще в прошлом столетии громоздкий и тяжелый магнитный теодолит Гильдебранта. После проверки и наладки я отправился с ним обратно в ту деревню на Чусовой, где прервалась наша работа и где меня поджидал Всеволод. Мы продолжили плавание по Чусовой до Чусовского Завода (теперь город Чусовой). Однако лучшее летнее время было потеряно.

Частенько шли дожди, похолодало. Наиболее трудным был маршрут в северной части района. Здесь даже грунтовые дороги были редкими и нужно было двигаться вьючным караваном. Один из колхозов выделил нам пять лошадей и рабочего. Вот когда пригодились навыки, приобретенные во время краткой военной подготовки в артиллерийской части. Ее орудия передвигались конной тягой, и я, городской парень, научился там основам верховой езды и ухода за лошадьми.

Мы прошли около тысячи километров по глухим местам, часто переваливая через отроги Уральского хребта. Стало совсем холодно, и иногда в горах настигала метель.

Хотя и с некоторым запозданием против намеченных сроков, мы закончили работу, выполнив измерения на всех намеченных пунктах. Обнаружили несколько магнитных аномалий, которые представляли интерес для геологической разведки. Работа была признана хорошей. В обширном, примерно на 50 страниц, отчете я описал все наши приключения и был несколько обескуражен, когда профессор Н. В. Розе с улыбкой сказал, что для Бюллетеня Генеральной магнитной съемки следует изложить основную информацию на 2-3 страницах. Такой и стала моя первая научная публикация.

На четвертом - последнем в то время курсе - я, как и все мои товарищи, много думал о том, где работать после окончания университета. Можно было выбирать из многих и различных вариантов.

Продолжать Генеральную магнитную съемку? Я уже приобрел необходимый опыт и сноровку и мог направиться в любой район страны. Или пойти в одну из полевых партий, проводивших детальные магнитные съемки для целей геологической разведки?

А может быть, попроситься в аспирантуру? Все было доступно.

Но в этот последний год учебы меня привлекло другое - полярные экспедиции. Повлияли рассказы старших товарищей, учившихся на геофизическом отделении,- Михаила Емельяновича Острекина, Алексея Петровича Никольского - о работе на полярных станциях, о плаваниях в арктических морях.

Повлиял образ Нансена, приезжавшего в Ленинград в 1930 году,- мальчишкой я читал и перечитывал его прекрасные книги о дрейфе "Фрама".

А разве можно было без затаенного волнения видеть профессора В. Г. Богораза-Тана, этнографа, который провел долгие годы царской ссылки на Крайнем северо-востоке страны, изучая быт, язык, фольклор и даже технику шаманства чукчей и эскимосов? Зимой он выходил из здания университета, одетый в оленью, чукотского покроя кухлянку, и не с портфелем, а с рюкзаком за плечами.

До сих пор у меня хранится его книга, изданная в те годы,- "Чукчи", где подведены итоги многолетней работы ученого. А сейчас, читая последний роман известного чукотского писателя Рытхэу - "Конец вечной мерзлоты", действие которого относится к периоду становления Советской власти на Чукотке, я вновь встретился с его образом. Чукчи и эскимосы помнили в то время о справедливом и мудром Вэипе, сосланном за великое дерзновение - попытку свергнуть царя.

На семинарских занятиях я жадно слушал доклады о полярных экспедициях, которые проводились тогда нашими учеными. Например, рассказ участника экспедиции Г, Я. Седова художника Пинегина об итогах его последней экспедиции на Новосибирские острова. Экспедиции, которая месяцами в карбасах по Лене, а затем многие сотни километров на оленях только добиралась до места, где она построила в 1928 году полярную станцию.

Арктика тогда еще не имела той известности, которую приобрела позже - во второй половине тридцатых годов. Но тем более романтичным выглядел труд полярников - плавания на небольших шхунах среди льдов, долгие зимовки на Новой Земле, Вайгаче, Диксоне, встречи с белыми медведями, моржами. Айсберги и крутые обрывы ледников.

Специальность геофизика-магнитолога как нельзя лучше подходила для участия в полярных исследованиях - Руал Амундсен специально овладел ею, чтобы его поход Северо-Западным проходом на крохотной яхте "Иоа" и плавание на шхуне "Мод" с расчетом повторить дрейф "Фрама" принесли больше научных результатов.

Видимо, все это вместе взятое и определило мой выбор.

И вот теперь все, что виделось далеко впереди, приблизилось вплотную.

В тот самый зимний вечер произошло событие, предопределившее другой, не менее важный выбор, повлиявший на весь характер моей дальнейшей жизни,- первая встреча с Аней, А. В. Гнедич, ставшей менее чем через два года моей женой.

Она - лаборантка Главной геофизической обсерватории - вела с нами практические занятия по измерениям радиоактивности воздуха и наблюдениям за явлениями атмосферного электричества.

Закончив годом ранее Педагогический институт им. Герцена в Ленинграде, она не стала преподавателем литературы, а увлеклась работой в экспедициях и превратилась в хорошего геофизика-практика.

В помещении лаборатории профессора А. Б. Вериго, где за стеклянными дверцами громоздких шкафов виднелись многочисленные приборы, меня встретила девушка в потертом рабочем халатике. Когда я, осмотревшись, спросил, где нее тот научный сотрудник, который будет вести практические занятия, она с несколько озорной улыбкой ответила, что именно она и есть тот самый, хотя и не очень "научный", сотрудник. Полюбил ли я ее с первого взгляда? Нет. Но она мне очень понравилась и я с большим удовольствием приходил на практические занятия, которые и продолжались-то в общей сложности лишь несколько часов.

Мы все ее очень уважали и даже называли Анной Викторовной - вероятно, за отличное знание своего дела, за уменье втолковать в короткий срок все, что требовалось, за милый вид и за чувство юмора, с которым она относилась к своей роли наставника. Нам нравилась и ее подруга - быстрая, энергичная и решительная Надежда Владимировна Пабо, обучавшая вместе со своим медлительным и добродушным мужем Николаем Ивановичем Леушиным технике измерений атмосферного электричества.

Но к чему же нас готовили в Обсерватории?

1932-1933 годы были особым периодом в истории изучения Арктики. Международным объединением научных союзов этот период был объявлен Вторым Международным полярным годом. Первый состоялся в 1882-83 году.

Все участвующие в этом мероприятии страны обязывались построить дополнительные полярные станции, расширить программу работ существующих, организовать экспедиции в различных районах арктической области, для того чтобы одновременно, по согласованной программе, зафиксировать изменения погоды, колебания магнитного поля, полярные сияния, движение льдов в океане и другие геофизические явления. Наша страна принимала в этой программе активное участие и даже предоставляла ученым других стран возможность работать на наших полярных станциях.

Потребовалось быстро подготовить значительное число квалифицированных наблюдателей. Студенты старших курсов Гидрометеорологического института в Москве, специалисты физики и, естественно, геофизики приглашались для работы на полярных станциях.

Моя квалификация и специальность магнитолога позволили с полным правом войти в эту группу.

Здесь я встретил двух парней: Якова Либина - серьезного и энергичного, отличного организатора и вместе с тем предельно добросовестного исполнителя, имевшего к тому времени большой опыт комсомольской работы, и Виктора Сторожко - добродушного и веселого украинца, мастера на все руки. Оба они, соблазненные перспективой работы в Арктике, получили двухгодичный отпуск в Лесотехнической академии, студентами которой были. Отсюда началась дружба, связывающая нас троих (а теперь только двоих, Либина давно уже нет) на протяжении многих десятков лет.

Виктор Степанович Сторожко ныне старший инженер Института экспериментальной метеорологии в Обнинске под Москвой. На мой взгляд (и, вероятно, это только на мой взгляд), он по внешнему виду почти совсем не изменился, хотя ему, как и мне, уже под семьдесят. Не изменился и по своим человеческим качествам. Такой же работящий, изобретательный и такой же скромный.

Всю войну он прошел рядовым в пехоте, хотя достаточно было обратиться ко мне и он был бы переведен на службу по специальности - метеорологом. Лишь в самом конце войны удалось его разыскать, и последние месяцы он служил в отрядах, восстанавливавших метеорологические станции вслед за продвижением фронта.

...Здесь готовились аэролог Исай Гутерман и актинометрист Андрей Касаткин - студенты Московского гидрометеорологического института, также получившие отпуска для участия в программе Международного полярного года. Все мы четверо были назначены, как этого и хотели, на обсерваторию, что находилась на далекой Земле Франца-Иосифа.

И скоро состоялась встреча с нашим начальником. Не без некоторого трепета мы вошли в кабинет директора Арктического института - Р. Л. Самойловича. В старинном дворце - "памятнике старины" - эта комната была обтянута по стенам красным штофом. У стен стояли мягкие кресла и стулья. Выдавался вперед отделанный темным мрамором огромный камин. И громадный письменный стол с бронзовыми приборами. Мы скромно расселись на краешках старинных стульев. В кабинет вошел Папанин.

Небольшого роста, плотный, крепко сбитый, быстрый на ходу, простоватый на вид, но чрезвычайно внимательный, обладающий мгновенной реакцией,- недаром он был избран из многих кандидатов в начальники наиболее трудной и ответственной в ту пору полярной обсерватории - на Земле Франца-Иосифа.

Иван Дмитриевич сначала строго оглядел нас, затем дружески улыбнулся и попросту, с характерным украинским акцентом, шутливо, но придирчиво, стал расспрашивать каждого о его специальности, о прошлой жизни и работе.

- Все вы, ребятки, специалисты, много учились, но имейте в виду - делать будем все. И грузить, и строить, и бревна ворочать. Кормить будем вволю, но чтоб работали все как один. Кто боится - лучше уходи сейчас... И чтоб каждый знал свое дело. Наши профессора, вот уважаемый Владимир Юльевич, он сейчас расскажет - какие большие дела Арктический институт и его директор, Рудольф Лазаревич Самойлович, нам поручают. Чтоб наука у нас не страдала. Я сам буду вам помогать...

"Чтоб наука не страдала" - здесь в первый раз я услышал это выражение Ивана Дмитриевича. Этот его любимый лозунг. Он не только часто повторял его, но и со всей серьезностью, настойчиво, в любых условиях и обстоятельствах проводил в жизнь.

В разговор вступил Владимир Юльевич Визе - профессор, заместитель директора Арктического института, знаменитый, лучше сказать - легендарный человек, ведь он был одним из двух ученых, участвовавших в экспедиции Г. Я. Седова в 1912-1914 годах. Неизменно спокойный, предельно вежливый, мягкий и доброжелательный, он подробно пояснил нам задачи обсерватории.

Полярная станция в бухте Тихой на острове Гукера - одном из южных островов архипелага - была построена в 1929 году. Не только научные, но и политические соображения принимались при этом в расчет. Принадлежащие нашей стране крайние северо-западные острова в Ледовитом океане, так же как и лежащий на крайнем саверо-востоке остров Врангеля, давно уже были объектом интереса многих государств.

И вслед за организацией в 1926 году советской колонии во главе с Г. А. Ушаковым на острове Врангеля, откуда, кстати сказать, пришлось выдворить группу непрошеных гостей, нужно было физически закрепить за нашей страной и Землю Франца-Иосифа.

Теперь на базе небольшой полярной станции, проводившей простейшие метеорологические и гидрологические наблюдения, предстояло, исходя уже из чисто научных интересов, построить крупную геофизическую обсерваторию - один из опорных пунктов Международного полярного года.

И еще одно сообщил нам В. Ю. Визе: с нами будет работать Иоахим Шольц из известной Потсдамской обсерватории - немецкий ученый, специалист по атмосферному электричеству.

Германия в то время не имела возможности сама построить полярные станции, и ее Wissenschaftliche Gezeleschaft, по-нашему Академия наук, просило принять двух ученых в советские экспедиции. Один из них, гляциолог К. Вёлькен, направлялся на станцию Русская Гавань на Новой Земле, другой, И. Шольц,- к нам на Землю Франца-Иосифа.

Я встретил его через несколько дней в воскресенье - для членов папанинской экспедиции в это горячее время не существовало выходных дней. Он в замешательстве стоял у запертой парадной двери Арктического института, безуспешно стуча в нее и нажимая кнопку звонка.

- Are you Mr. Sholz? - спросил я его, применив первый раз в жизни для практического дела свои небольшие познания в английском языке.

- Yes, yes, I am,- радостно ответил он.

Так начался наш разговор на английском языке, продолжавшийся полтора года, вплоть до его отъезда в Германию.

Примерно полгода я был переводчиком, а потом он овладел русским языком в достаточной степени, чтобы общаться со всеми товарищами.

А я научился свободно, хотя и примитивно, с плохим произношением, объясняться на английском.

Иоахиму Шольцу было около 30 лет. Он уже сложился как ученый, опубликовал ряд исследований и имел несколько изобретений. Счетчик ядер конденсации Шольца приобрел известность в лабораториях многих стран мира. Крупного роста, голубоглазый блондин, добродушный и общительный, здоровый и физически крепкий, охотно бравшийся за любую работу, он быстро "вписался" в наш коллектив.

В Архангельске состоялась первая проба сил и сплоченности этого коллектива. Весь наш огромный груз - дома, ангар для самолета, продовольствие, аппаратуру и прочее - предстояло доставить на Землю Франца-Иосифа в два рейса ледокольного парохода "Малыгин".

В первый рейс следовало выйти как можно раньше. Поэтому весь состав будущей полярной станции во главе с Папани-ным принялся за погрузку корабля. Конечно, Иван Дмитриевич имел при этом и другую цель - посмотреть, как относятся люди к тяжелой и неприятной работе, нет ли среди нас лодырей, белоручек, "сачков". Как я полагаю, он был совершенно удовлетворен этим испытанием. Наравне со всеми трудился и Шольц.

Белое и южную часть Баренцева моря "Малыгин" прошел быстро, пользуясь хорошей погодой. На 77-78^° широты появились льды.

Первые для меня полярные льды. Белые или чуть-чуть сероватые, огромные по площади, но не толстые ледяные поля и зигзагообразные черные полосы разводий между ними расстилались вокруг на всем видимом пространстве.

Временами нас окутывал плотный туман. Тогда корабль останавливался. А вот и первый медведь. Белая с желтоватым отливом косматая шерсть. Неторопливая, очень плавная походка. Он, казалось, не боялся корабля и оказался в нескольких десятках метров от нас. Тогда с палубы загремели выстрелы. Зверь, видимо легко раненный, пустился наутек и быстро скрылся из глаз.

Двое суток "Малыгин" медленно продвигался во льдах, потом вышел на открытую воду, а еще через два дня показались острова Земли Франца-Иосифа. Много островов в архипелаге. В плане их формы причудливы и разнообразны. Но в вертикальном сечении они сходны. Каждый покрыт гладким, плавных очертаний ледниковым куполом. Его высшая точка находится где-то в центре острова в 500-1000 метров над уровнем моря. Ледник полого спускается к берегам, которые круто обрываются в море скалистыми мысами высотой 100-200 метров. Между обрывами мысов - долины, по которым в море сползают ледники.

Языки ледников изгибаются, перед тем как войти в воду,- здесь они изборождены поперечными трещинами. Кран ледников - отвесная зеленовато-голубая стена высотой в несколько десятков метров над уровнем воды. Временами от него с шумом, похожим на пушечную пальбу, откалываются айсберги. Кое-где береговой склон пологий - здесь может причалить лодка, можно построить дома. Есть и низкие острова, также прикрытые ледником толщиною в десятки метров. Летом в проливах между островами плавают мелкие льдины и большие ледяные поля, плавают или стоят на мели айсберги. Ветер перегоняет их с места на место.

Отдохнув за время плавания, мы, сотрудники полярной станции, стояли у бортов, с восхищением наблюдая разворачивающуюся перед глазами панораму неповторимых своей суровой красотой островов.

Мы видели тучи птиц - больших бургомистров и малых чаек, черных кайр, маленьких забавных люриков и чистиков, черных с белыми грудками, вьющихся у своих коллективных гнездовий - птичьих базаров, расположенных на обрывах скал. Их крики сливались в один сплошной гул.

В то лето 1932 года льда в районе Земли Франца-Иосифа было мало и бухта Тихая на южном берегу острова Гукера, где стояла полярная станция, почти все время оставалась свободной ото льда. Припая - полосы льда, примыкающей к берегу,- не было.

Выгружаться предстояло на лодках. У берега плотники соорудили небольшой причал. Два больших карбаса было на полярной станции, мы также привезли с собой крупную лодку с мотором - японскую "Кавасаки" - и несколько карбасов. Две пары карбасов превратили в два катамарана, настелив на них общие помосты - для крупногабаритных грузов,- и работа началась. В короткий срок предстояло сделать очень много - нужно было как можно раньше отправить корабль за второй порцией нашего груза.

Прежде всего дома. Мы выгрузили их в первую очередь. Они, собственно, уже были построены в Архангельске, затем разобраны. Пронумерованные бревна и брусья вновь собирались на берегу. Этим были заняты бригада плотников и печники.

Один из наших метеорологов в течение круглых суток вел метеорологические наблюдения. Все остальные, в том числе и сменяемый нами состав сотрудников станции, разбившись на три бригады, разгружали корабль. Восемь часов работы, восемь отдыха, и так сутки за сутками. Солнце все время было на небе, мы потеряли ощущение дня и ночи, потеряли счет дням. Научные работники, механики, студенты довольно быстро, а главное - охотно осваивали новое дело.

Попробуйте, стоя на раскачивающейся и толкающейся о борт корабля шаланде, принять и разместить на помосте спускаемую сверху лебедкой ошалевшую от страха брыкающуюся корову, пяток оглушительно визжащих свиней или такую легкую, но громадную, относимую ветром деликатную штуку, как запасное крыло, самолета. "Вира! Майна помалу!" - орали мы с полным пониманием этих терминов. Демонстрируя моряцкую лихость, мы сдабривали команды крепкими словами, что считали совершенно необходимым для пользы дела. Иной раз теряли равновесие и валились за борт в ледяную воду, но это нас нисколько не смущало.

За несколько суток корабль был разгружен и ушел в Архангельск. Напряжение в работе спало. Теперь наступило время отделки новых помещений, прежде всего лабораторий, установки и монтажа аппаратуры. Основное положение Ивана Дмитриевича: "Чтоб наука не страдала" - выразилось, в частности, и в том, что новые дома позволяли свободно и со всеми возможными удобствами разместить шесть лабораторий. Кроме того, для научных целей были построены, наряду с уже существовавшим магнитным павильоном, специальные домики - А. Касаткину для актинометрическнх измерений и И. Шольцу для наблюдений за элементами атмосферного электричества.

Жили мы по два человека в небольших комнатах, где койки располагались одна над другой. Мы с Шольцем поселились вместе.

Строительство продолжалось. На берегу у самой воды сооружался большой ангар для двух самолетов-известного и сейчас По-2 и маленькой амфибии Ша-2, которые должны были прийти вторым рейсом, строился склад. Собирался ветряк мощностью около 5 киловатт, который должен был обеспечивать энергией радиостанцию и лабораторные помещения. Его монтировал студент-юрист Петя Кудрявцев, упросивший Папанина взять его в плавание. (Теперь уже много лет Петр Иванович Кудрявцев один из руководителей прокуратуры СССР.)

Мы с Виктором Сторожко, не отрываясь от общей работы, все ж выкраивали время, чтобы вести наблюдения за магнитными бурями и самые необходимые контрольные измерения в магнитном павильоне.

Постепенно авральная работа шла на убыль, появилось немного свободного времени. Мы осмотрелись кругом.

Домики станции располагались на береговой терассе на высоте нескольких метров над уровнем моря. Далее шел сначала пологий, а затем крутой склон, поднимавшийся на высоту около 150 метров. Он переходил в каменистое плато, которое вдали постепенно поднималось и в нескольких километрах по направлению к центру острова уходило под ледник, поверхность которого плавно поднималась далее, образуя обычный для островов архипелага купол.

Здешней достопримечательностью был высокий крест на могиле Зандера, механика шхуны "Святой Фока" - корабля экспедиции Г. Я. Седова. Он располагался примерно в 100 метрах от домиков станции.

Осенью 1913-года "Святой Фока" вошел сюда, в бухту Тихую. Седов вышел из Архангельска в 1912 году, но не смог в одно лето добраться до Земли Франца-Иосифа, которую рассматривал в качестве базы для похода к полюсу но льдам океана.

Ему пришлось перезимовать на западном побережье Новой Земли. И к приходу на Землю Франца-Иосифа все члены экспедиции были порядком утомлены, запасы поистрачены, многие, в том числе и сам Седов, были нездоровы. Маленький корабль Седова стал на зимовку как раз там, где теперь был наш лодочный причал. Тяжелая это была зимовка. Появилась цинга - страшный бич полярных исследователей тех времен. Умер механик судна Зандер. Серьезно заболел Седов.

Как известно, Г. Я. Седов, отличный гидрограф, энергичный и мужественный человек, побуждаемый интересами пауки и чувством патриотизма, долгое время добивался выделения средств для снаряжения экспедиции к полюсу. Он безуспешно обращался к царскому правительству, к частным предпринимателям, к издателям газет. В конце концов он получил деньги от одного из издателей, однако совершенно недостаточные.

И все же он купил старую шхуну и подобрал участников экспедиции. Почти все они оказались хорошими и честными товарищами. Во время вынужденной зимовки на Новой Земле Седов пересек остров и определил его поперечный профиль. Большой материал по метеорологии, гидрологии, географии собрал В. Ю. Визе. Это были очень интересные в научном отношении результаты. Аналогичные и еще более ценные материалы можно было собрать на Земле Франца-Иосифа. Но Седов понимал, что деньги ему даны для достижения полюса, что широкая публика только в этом видит назначение экспедиции и что ему не будет прощения, если полюс останется недостигнутым. Отправляясь в поход к полюсу, он, по-видимому, сознательно шел на смерть, лишь бы не вернуться униженным.

На берегу бухты Тихой осталась могила Зандера, под скалами острова Рудольфа Линник и Пустошный похоронили Седова. Остальные с огромным трудом, сжигая в топках палубные надстройки, переборки кают и все, что было можно, вернулись в Архангельск осенью 1914 года. Шла мировая война. Никому до них не было дела.

Именно с целью сравнения метеорологических и других условий 1913-1914 годов и 30-х годов, изучения изменений климата в Арктике В. Ю. Визе выбрал это место для организации первой советской полярной станции на Земле Франца-Иосифа.

В 1930 году станция начала работать. Наша смена здесь была третьей. Моим предшественником - магнитологом - был тот самый А. П. Никольский, рассказы которого побудили меня к работе в полярных экспедициях. Как и все участники его смены, он с нетерпением ждал отправки домой - со вторым рейсом "Малыгина", был весел и доволен, то и дело поглаживал окладистую рыжую бороду, отращенную за зиму.

Весной он подобрал маленького медвежонка, оставшегося после убитой матери. Сейчас это был уже порядочный зверь. Смирный и ласковый, он бегал по пятам за Алексеем Петровичем, наводя страх на новичков.

Во второй половине сентября "Малыгин" второй раз вошел в бухту Тихую. Это был своеобразный рейс. Значительную часть расходов по нему оплатил "Интурист", имея в виду привлечь нескольких иностранных туристов.

Их было всего двое. Оба немца - командир одного из больших жестких дирижаблей-цеппелинов, бывших в ходу в то время, Вальтер Брунс, офицер в штатском облачении, и Йозеф Юдезис, юрист, человек сугубо гражданский.

Еще до прихода "Малыгина", узнав о присутствии на борту Брунса, Иван Дмитриевич рассказал нам о прошлогоднем посещении воздушным кораблем "Граф Цеппелин" Земли Франца-Иосифа. Как ему помнилось, Брунс участвовал в этом рейсе, хотя и не командовал дирижаблем.

В программу полета входил спуск на поверхность океана. Это и было намечено осуществить здесь, в бухте Тихой.

В составе международной экспедиции на борту дирижабля находились советские участники: известные ученые В. Ю. Визе, А. П. Молчанов, Р. Л. Самойлович, инженер-воздухоплаватель Ф. Ф. Ассберг и борт-радист Э. Т. Кренкель. На встречу с дирижаблем сюда же пришел "Малыгин".

Значительная часть расходов по рейсу цеппелина покрывалась продажей марок и конвертов, посвященных этому событию. Обмен почтой дирижабля с кораблем и гашение марок входили в задачу специального почтового отделения, организованного Народным комиссариатом почт и телеграфа СССР на борту "Малыгина". Заведовал этим отделением И. Д. Папанин, впервые тогда попавший в Арктику и "заболевший" ею. 27 июля 1931 года "Граф Цеппелин" спустился в бухте Тихой. Моторная шлюпка с "Малыгина" быстро подошла к люку, открытому в кабине дирижабля. Папанин из болтающейся на волнах шлюпки и Э. Т. Кренкель из кабины медленно колеблющейся громадины воздушного корабля быстро передали друг другу увесистые мешки с почтой.

Затем дирижабль взмыл в воздух и пошел, производя аэрофотосъемку и различные исследования, над Землей Франца-Иосифа, затем к Северной Земле, которая была закрыта туманом, далее прошел с севера на юг над всей Новой Землей и 31 июля вернулся на свою стоянку во Фридрихсхафене.

Аэрофотосъемка малоисследованных районов Советской Арктики была наиболее ценным по тому времени результатом воздушной экспедиции, но советским участникам было заявлено, что вся пленка испортилась.

Что же до плавания "Малыгина", то оно было и очередным экспедиционным рейсом, организованным Арктическим институтом. В нем приняли участие ученые - профессор А. Б. Вери-го, специалист по атмосферному электричеству и радиоактивности, и биолог Ю. Презент, два корреспондента - П.Ф.Юдин от "Правды" и М. Ромм от "Известий". Возглавлял весь этот пестрый коллектив художник-полярник Н. Ф. Пинегин - он принимал участие еще в экспедиции Г. Я. Седова.

Бухта была в этот день полностью свободна ото льда. Корабль плавно подходил к берегу по спокойной воде. Дав приветственные гудки, он остановился и с грохотом отдал якорь. Довольно быстро с корабля спустили одну шлюпку, а затем и другую. До берега было всего около 300 метров, и гостям не потребовалось много времени, чтобы подойти к причалу, где их ожидал Иван Дмитриевич.

Мы, молодежь, столпились поодаль, с любопытством наблюдая за прибывающими,- там были заметны две или три женские фигуры.

- Ребята, смотрите, Анна Викторовна!

И верно, это она выбиралась из шлюпки. Оказывается, она шла в этой экспедиции вместе с профессором Вериго как для наблюдений в пути, так и для помощи нам в организации лаборатории. Мне было определенно приятно встретиться с нею. Конечно, не в последнюю очередь и потому, что я смогу показать ей, каким лихим парнем я тут стал - не в научной работе, разумеется, а в разгрузке, строительстве, во всякой тяжелой, подлинно мужской работе.

Опять возобновился аврал. Опять восемь часов работы, восемь - отдыха, сутки за сутками. Но теперь мне нужно было выкраивать время, чтобы показать Ане и лабораторию, и все вокруг. Иногда, сменившись с работы, я брал самую маленькую, с одной парой весел, шлюпочку - "тузик", подгребал к кораблю, Аня спускалась по шторм-трапу, и я легко гонял шлюпку по бухте. Мы подходили к противоположному берегу, где высился огромный мыс Рубини-Рок, обрывающийся в море почти отвесными стенами. Здесь стоял неумолчный гул громадного птичьего базара. Подплывали к зеленовато-голубым ледниковым стенам. Аня помнила массу стихов, и было приятно их слушать в этой своеобразной обстановке.

Она рассказывала и о своих первых шагах в геофизике. В прошлом году девчонку, только что окончившую Педагогический институт, приняли на работу в одну из исследовательских партий по геофизическим, методам поисков и разведки некоторых рудных месторождений.

На нее возложили ответственность за имущество экспедиции и послали вперед, в Душанбе, принять груз, организовать в нужном месте полевой лагерь и подготовить все к приезду научных сотрудников. Немало пришлось, потрудиться, прежде чем она справилась с этой первой своей хлопотной задачей.

Спускалась с приборами в глубокие шурфы и заброшенные шахты. Много позже я узнал от ее товарищей по этой работе, что она быстро завоевала уважение и доверие. И тем, что безукоризненно проводила все нужные наблюдения, и потому, что не. пряталась под кровать, как иные сотрудники, при "басмаческой тревоге". В то время остатки басмаческих шаек еще бродили в окрестных ущельях.

Мы очень подружились за эти несколько дней, хотя ни я, ни тем более она не подумывали о том, что эта дружба может перерасти в какие-то другие отношения.

Как-то мы вернулись с очередной прогулки - на этот раз мы поднимались на склон над поселком и выходили на каменистое плато острова.

- Ну что же вы делали, что видели? - с некоторым ехидством спросил корреспондент "Правды" П. Ф. Юдин.

- Мы встретили горного моржа. Вы знаете, это такое редкое животное, по существу вымирающее.

Подыгрывая друг другу, мы подробно описали зверя. Юдин исчез.

Потом Аня рассказала, как серьезный, пожилой капитан "Малыгина" Чертков ругал каких-то папанинских ребят-брехунов (Юдин нас не выдал), по вине которых глупейшая телеграмма чуть не попала в "Правду".

Много, много лет спустя мы не раз смеялись, вспоминая этот эпизод с академиком П. Ф. Юдиным, крупным советским философом.

Окончился и этот аврал. Окончился и сплошной день. Солнце днем шло низко по небосклону, а ночью уходило неглубоко под горизонт. Начиналась пора сумерек. Опять гудки, на этот раз прощальные, и корабль, расталкивая редкие и небольшие льдины, направился к выходу из бухты.

Все мы - оставшиеся на острове - выстроились на берегу, дали прощальный залп из винтовок и невольно оглянулись друг на друга. Мы, и только мы одни, будем теперь жить и работать здесь целый год. Но опасений у нас не было.

Тяжелая неустанная работа последнего месяца дала хорошие результаты. Мы в изобилии обеспечены всем необходимым. В лабораториях установлены разнообразные и во многом оригинальные приборы. Весь коллектив сдружился в общей работе, и мы с удовлетворением убедились, что подбор кадров, как сказали бы сейчас, был отличным. При всем разнообразии характеров, настроений, знаний, специальностей каждый хорошо знал и любил свое дело, полностью отсутствовали лодыри и болтуны.

Мы уже проверили на опыте и были твердо убеждены, что никто не подведет товарища, что каждый готов помочь любому.

Мы присмотрелись и к Галине Кирилловне - жене Папанина, единственной женщине на зимовке.

Ей было тогда около 30 лет. Небольшого роста, тоненькая, как девочка, очень милая и необычайно скромная женщина быстро завоевала нашу общую симпатию и уважение. Она сумела установить со всеми хорошие дружеские отношения, но при этом все ее поведение, отнюдь не специально выработанное, а, видимо, вполне естественное, делало невозможным не только какие-либо фривольные попытки, но даже и помыслы о них со стороны каждого из нас - двадцати двух молодых парней.

Сейчас женщины на полярных станциях обычны, но в то время это был редчайший случай. И, кстати сказать, все подобные прецеденты кончались трагически. Все бывалые и авторитетные люди отговаривали Ивана Дмитриевича, но он был твердо уверен и в своей жене, и в своих товарищах и никого не послушал.

Он оказался прав.

У себя в лаборатории на гвоздике на стене я повесил варежку, обычную байковую серую лыжную рукавичку - ее забыла Аня. Это все, что мне от нее осталось.

День стал совсем коротким. Наступала полярная ночь.