Первая ночь

Тогда, осенью 1932 года, казалось, что после ухода "Малыгина" наши контакты с внешним миром кончились. Но "Малыгин" был у нас не последним кораблем. Пользуясь благоприятной ледовой обстановкой, в архипелаге крейсировала шхуна "Смольный", промышляя моржей, в изобилии водившихся тогда на островах. С убитых моржей снималась шкура вместе с толстым слоем жира - только это шло в дело, а туши бросали на месте.

Иван Дмитриевич быстро сообразил, что моржовое мясо будет гораздо лучшим кормом для нескольких десятков наших собак, чем классический пеммикан или вяленая рыба, и попросил капитана шхуны подобрать и привезти нам 30-40 моржовых туш.

И как-то в сентябре, уже в сумерках, эта небольшая шхуна около 500 тонн водоизмещением бросила якорь в бухте Тихой. Промышленники, крепкие, рослые и добродушные парни, моряки и охотники, в большинстве поморы, с нашей помощью быстро переправили моржовые туши и сложили их на берегу. Капитан "Смольного" рассчитывал еще несколько дней походить в архипелаге. И тут Иван Дмитриевич обратился к нему со второй просьбой - доставить кое-какое дополнительное продовольствие и снаряжение на только что организованную маленькую полярную станцию на острове Рудольфа - самом северном в архипелаге Земли Франца-Иосифа, где на зимовку оставались четыре человека во главе с Ф. И. Балабиным - пожилым человеком, вышедшим в отставку армейским командиром, охотником и любителем природы.

Прознав об этом, я сейчас же попросил Ивана Дмитриевича разрешить мне сходить на шхуне на остров Рудольфа, чтобы произвести там магнитные измерения и оценить вековой ход магнитного поля Земли в этом районе. Бухта Теплиц острова Рудольфа предоставляла для этого исключительные возможности, так как в самом конце прошлого века и в начале нынешнего там базировались многие экспедиции, стремившиеся достичь полюса. Некоторые из них производили магнитные измерения.

Иван Дмитриевич согласился и поручил мне заодно проверить аппаратуру для метеорологических наблюдений.

И вот я на шхуне. Лежу на свободной койке в кубрике. Слегка покачиваясь, шхуна пробирается в разреженном - мелкобитом - льду на север. Стучит двигатель, скрипит деревянный корпус. Иногда слышатся глухие удары и ощущаются толчки. Это форштевень судна наталкивается на льдину. В этом - носовом - кубрике по бортам двенадцать коек, расположенных в два яруса.

Почти все небольшое пространство между ними занимает деревянный хорошо выскобленный стол. Над ним в потолке укреплена неяркая лампа.

Вверх на палубу уходит крутой трап. Часть коек занята спящими моряками. Некоторые похрапывают. Остальные на вахте. Кое-где на бортах у изголовья коек - вырезанные из журналов картинки, в основном красивые девушки, у других - фотографии жен, детей.

Уютно и необычно. И в то же время я с волнением ощущаю, что все это мне почему-то знакомо, кажется, когда-то я уже бывал в такой обстановке - в тесном кубрике маленькой деревянной шхуны. Кручусь на койке, стараюсь вспомнить. Ну, конечно. Это же шхуна из известного романа Джека Лондона "Морской волк". Только вместо страха и взаимной ненависти здесь дружелюбная обстановка, складывающаяся в компании сильных и спокойных людей, занятых совместным нелегким трудом.

- Ну-ка, парень, поднимайся. Подходим к Рудольфу,- легонько толкает меня в плечо улыбающийся промышленник в толстом сером свитере. Это хозяин койки, на которой я спал. Он уже давно сменился с вахты, но пристроился где-то в другом месте, чтобы меня не будить.

С мостика хорошо видна разворачивающаяся перед нами панорама западного берега острова Рудольфа.

Вот высокий темный обрыв мыса Бророк - крайней юго-западной точки острова. Где-то под его скалами, как можно судить по рассказам Линника и Пустошного, они похоронили Георгия Седова. Как давно это было - казалось мне тогда, хотя с весны 1914 года до осени 1932 года прошло всего 18 с половиной лет. И какими близкими, совсем недавними кажутся мне сейчас все события этой первой моей полярной экспедиции, о которых я здесь пишу, хотя они происходили 45 лет тому назад!

За Бророком медленно уходит на юг еще более темный и мрачный мыс Аук. Над скалами не видно птиц, не слышно гомона их базаров: все они - кайры, чистики, люрики - улетели на юг. Уплыл на Большую Землю и мой "люрик" - так прозвали Анютку на "Малыгине".

Впереди открывается северный берег бухты Теплиц. На нем виден маленький аккуратный домик, желтеющий свежими, еще не успевшими потемнеть досками обшивки на фоне черных камней и белых пятен снега. А справа от него - какие-то странные сооружения: деревянные каркасы, приземистые хижины, груды ящиков - остатки строений и имущества прежних экспедиций. - Ты поторопись со своей наукой,- говорит мне штурман,- из Тихой Папанин сообщает, что вдали на западе появился лед, надо успеть доставить тебя обратно. Простоим здесь не более двух часов.

И я тороплюсь. Наскоро поздоровавшись с Балабиным и его товарищами, я тащу ящики с магнитным теодолитом к старым хижинам.

Ну, вот он - пункт астрономических и магнитных наблюдений американской экспедиции Циглера - Фиала, зимовавшей здесь в 1902-1903 годах. Он подробно описан в отчете ее ученых. Это хорошо укрепленный в грунте деревянный столб с медной позеленевшей табличкой на нем - там можно разобрать английскую надпись.

Вокруг него сохранился легкий деревянный каркас - видимо, в свое время он был обтянут парусиной для защиты от ветра.

Низко расположенное на небе солнце лишь изредка просматривается в медленно двигающихся серых облаках, но мне этого достаточно, чтобы определить направление истинного меридиана. Провожу полную серию магнитных наблюдений - едва хватает времени. Заканчиваю работу уже под нетерпеливые гудки сирены "Смольного". Так и не зайдя в домик, спешу в шлюпку - и вот уже опять на шхуне, поднимающей якорь, чтобы скорее уйти на юг.

Хотя дело, ради которого я сюда шел, выполнено, но обидно было не побывать в доме, не порыться в грудах имущества экспедиций прошлого. Я еще не знал, что весной следующего года вновь приду сюда и проживу здесь больше трех месяцев. Авралы в бухте Тихой кончились. Весь коллектив освоился с режимом жизни полярной станции и втянулся в работу. Хорошие, теплые и достаточно просторные, чтобы вместить всю сложную аппаратуру лаборатории, комфортабельные - и не только по полярным меркам - жилые комнаты, уютная кают-компания, как на всех полярных станциях называют столовую,- все это создавало отличные условия для работы. Приятно было сознавать, что многое из этого было сделано нашими собственными руками.

День неуклонно сокращался, но несколько часов светлого времени в течение суток еще оставалось. Мы пользовались им и для того, чтобы закончить различные наружные работы, и для развлечений.

Иногда я встречаю Андрея Михайловича Касаткина - полного, лысого, солидного, сотрудника одного из научно-исследовательских институтов Академии наук СССР, и не могу не вспомнить о его влечении и способностях к самым неожиданным экспериментам. Это он придумал стирать белье в морском прибое. Пара рубашек, привязанных на 10-15-метровом шнуре, конец которого закреплялся на берегу, выбрасывались в море, болтались з волнах прибоя, терлись о песок, и действительно, через 10-15 часов становились совершенно чистыми - если, оторвавшись, не уплывали в море. Это он отправился купаться в герметическом костюме, предназначенном для работы с гидросамолетом у берега. Костюм с плотно затягивающимся воротником оставлял снаружи только голову. Андрей старался держать голову над водой, но воздух в штанах не посчитался с его усилиями и над водой оказались ноги. Зрители с трудом извлекли полузахлебнувшегося товарища из морских волн.

В свободное время все мы, молодые научные сотрудники, любили заходить в мастерские. И не потому, что понимали необходимость для каждого экспериментатора владеть простейшими рабочими инструментами,- этого мы еще не сознавали, а просто потому, что было приятно мастерить. Мы делали ножи с наборными рукоятками, разные домашние вещи.

С благодарностью вспоминаю о механике А. Шаломоуне - чехе, служившем во время войны в австро-венгерской армии и после плена оставшемся в России. Отличный мастер, добродушный, даже благодушный человек, он оборудовал слесарную мастерскую, в которой выполнял любой заказ научных сотрудников.

Он же учил нас основам слесарного дела, ругался, когда кто-либо, обрубая металл зубилом, недостаточно энергично и смело бил молотком, смотрел не на режущий край зубила, а на его пятку, боясь попасть по руке.

Столь же отличный мастер, но совсем иного склада и облика человек - столяр и вместе с тем профессиональный охотник-егерь, дядя Федя, как мы его называли,- Федор Никифорович Зуев учил нас столярному ремеслу.

Основной же работой для нас были наблюдения. Наблюдения над различными геофизическими явлениями. Два метеоролога, дежуря по суткам, каждые четыре часа фиксировали погоду и передавали кодированное сообщение на Большую Землю. Мы с Виктором Сторожко вели регистрацию элементов магнитного поля. Три прибора для регистрации горизонтальной и вертикальной составляющих, вектора магнитного поля и склонения - угла между плоскостью магнитного и географического меридианов, неподвижно стояли в темной комнате - в средней части магнитного павильона. Их основу составляли магниты, подвешенные на упругих кварцевых нитях. Зеркальца, укрепленные на магнитах, отбрасывали тонкий луч света от специальных фонариков на широкую полосу фотобумаги. Помещенная на медленно вращающемся барабане, она после проявления позволяла видеть кривые - следы от световых зайчиков,- точно фиксирующие движения магнитов.

Хотя мы старались поддерживать одну и ту же температуру в помещении самописцев, но неизбежные небольшие ее колебания, как и некоторые другие явления, несколько изменяли характеристики приборов. Для контроля приборов мы делали так называемые абсолютные наблюдения магнитного поля с помощью магнитного теодолита, установленного в соседней комнате павильона,- так же, как это приходилось мне делать во время Генеральной магнитной съемки.

Каждые сутки мы меняли фотобумагу на регистрирующем аппарате, проявляли ее и рассчитывали колебания земного магнитного поля. Очень часто спокойный ход поля нарушался - наступала магнитная буря и следы световых зайчиков метались по всей ширине бумажной полосы. Для того чтобы изучить поведение поля во время таких возмущений, мы значительно увеличивали скорость вращения барабана - до двенадцати оборотов в сутки. Это делалось по программе Международного полярного года одновременно на всех магнитных обсерваториях Земли, с тем чтобы позже разобраться в сложных и быстро протекающих вариациях. Сравнивая записи на различных обсерваториях, ученые убеждались в том, что некоторые бури обнаруживаются сразу на всех станциях, другие распространяются постепенно, охватывая кольцом Арктическую область.

На нас же были возложены наблюдения за полярными сияниями. Эти явления трудно описать. Фантастические переливы красок огромного - во все небо - четко очерченного непрерывно волнующегося занавеса, который через минуту свертывается в веер, разбрасывающий потоки огня из одного центра в разные стороны. Оно бледнеет, превращаясь в мутное диффузное свечение, и затихает, чтобы через несколько секунд вновь вспыхнуть лучами, протягивающимися через все небо от горизонта до горизонта. Оно длится часами.

Но мы не только любовались. Нужно было фиксировать основные формы - занавес, полосы, мутное рассеянное свечение и другие; отмечать расположение на небосводе, яркость. К тому времени основные свойства полярного сияния были уже известны.

Норвежский ученый Штормер сумел определить его положение на небе и оценить размеры. Нижняя граница свечения, как оказалось, чаще всего находится на высоте около 100 километров, а верхняя достигает 500-1000 километров. Своим нашумевшим опытом с "тереллой" Штормер наглядно показал и основные черты механизма полярных сияний.

Поместив намагниченный, подобно Земле, железный шарик - "тереллу" - в большую вакуумную камеру с разреженным газом, Штормер облучал его, как тогда говорили, "катодными лучами", то есть электронами. Подходя к шарику, электроны отклонялись его магнитным полем таким образом, что сосредоточивались в кольцах, окружающих северную и южную полярные области.

Так стало известно, что полярные сияния, как и магнитные бури, возникают при вторжении в атмосферу Земли потоков атомных частиц, распространяющихся от Солнца.

Андрей Касаткин использовал каждый час быстро сокращающегося светлого времени, чтобы определить все составляющие баланса солнечной энергии у земной поверхности. Он измерял и регистрировал приходящий от Солнца поток света, часть его, отражаемую обратно снежным покровом, тепловое излучение земной поверхности, энергию света, рассеиваемого атмосферой. Такой полный комплекс актинометрических измерений в Арктике производился впервые.

Не довольствуясь этим, он по своей инициативе начал фотографировать снежинки. Для этого ему пришлось сконструировать специальную установку. В результате длительной и нелегкой работы - он использовал почти каждый снегопад - был составлен отличный атлас всех видов и форм снежинок. Формы снежинок, хотя и имеют в основе одну и ту же неизменную шестилучевую звездочку, отнюдь не случайны - они свидетельствуют о процессах формирования и выпадения осадкоз из различных типов облаков.

В то время это был, по-видимому, первый такой атлас в мировой науке.

Исая Гутермана всегда можно было застать в лаборатории за наладкой радиозондов. Сейчас только на территории СССР более двухсот аэрологических станций ежесуточно выпускают по нескольку радиозондов. Сложные, сходные с радиолокаторами установки следят за полетом прибора в атмосфере, автоматически регистрируют его траекторию, сигналы и тут же печатают телеграммы с полученными данными для отправки в Бюро погоды. Десятки тысяч радиозондов производятся ежегодно на специализированном заводе.

А тогда маленькие мастерские Главной геофизической обсерватории с огромным напряжением изготовили несколько сот этих первых - еще экспериментальных приборов специально для Международного полярного года. Исай самым тщательным образом проверял и налаживал каждый экземпляр прибора, готовясь к выпуску.

Ему приходилось наполнять водородом и связывать в гирлянду несколько маленьких резиновых оболочек, большие - специально для радиозондов - еще не производились. Запуск радиозонда был для нас событием. В тихую погоду это было красизое зрелище. Слегка покачиваясь, поднималась вверх длинная цепочка воздушных шаров. Исай прицеплял к концу шнура прибор, укреплял на нем провод антенны и осторожно отпускал. Все зыбкое сооружение поднималось к небу, чтобы добраться до огромных, по тогдашним понятиям, высот - 10-15 километров - и проникнуть в таинственную стратосферу.

Но так бывало сравнительно редко. Гораздо чаще сильный ветер пригибал цепь шаров к земле. Гутерман, напрягшись, держал прибор и, уловив подходящий порыв, быстро бежал сотню метров по ветру, пока шары, поднявшись при этом, не подхватывали прибор вверх. А иногда следующий порыв разбивал ценный прибор о скалы. Вместе с Исаем мы переживали его горе. Ведь радиозондов запускалось на всей Земле в то время меньше, чем сейчас спутников. И вместе с ним радовались, когда еще и еще раз получали сигналы прямо из стратосферы.

О том, что прибор вошел в эту область, свидетельствовало постоянство температуры воздуха: там она перестает понижаться с высотой. Но граница эта не постоянна - нужно было определить ее расположение в разное время года, ночью и днем, уловить ее колебания.

В большой лаборатории Бориса Федоровича Архангельского на стеллажах по стенам стояли десятки радиоприемников. Одновременно принималось множество радиостанций планеты. Из некоторых слышалась приглушенная речь, музыка или писк телеграфа. Но никто не интересовался содержанием передач. Специальные приборы регистрировали силу приходящего сигнала. Она менялась. Прежде чем попасть сюда, радиоволны проходили много тысяч километров.

Длинные волны шли в атмосфере вдоль земной поверхности, короткие - многократно отражались от слоев ионосферы, расположенных на высотах в одиу-две сотни километров. На разных трассах складывались различные условия распространения радиоволн. Изучение этих условий, влияние магнитного поля Земли, солнечной активности на ионосферу составляло задачу Бориса Федоровича. Ему помогал в качестве техника Яша Либин - секретарь комсомольской организации Земли Франца-Иосифа.

Мы часто сопоставляли данные магнитных измерении, записи игры полярных сияний и кривые, вычерченные регистраторами приема радиосигналов. Радовались, находя одновременные изменения этих различных явлений, пытались вникнуть в их общую причину. Уже тогда было ясно, что ею является солнечная деятельность.

Пятна, протуберанцы и другие события па Солнце как-то влияют на состояние ионосферы, магнитное поле. Связанные с ними выбросы потоков заряженных частиц возбуждают полярные сияния. И сейчас еще далеко не все понятно в сложном механизме этих явлений. В то время лишь, начиналось их изучение.

Борису Федоровичу было тогда около сорока лет. Нам он казался пожилым человеком. Крупный специалист в своей области, обладавший широким кругозором во всех областях геофизики, он с большим интересом относился ко всем работам, проводимым на станции, и частенько давал мне и другим молодым специалистам дельные советы.

Жилой дом, доставшийся нам от старой смены, и новый - лабораторный - корпус располагались в одну линию вдоль берега в расстоянии нескольких десятков метров от воды. К востоку, далее в глубину бухты, у самой воды стоял построенный нами ангар, за отсутствием самолетов превращенный в склад, а еще дальше - примерно в 150 метрах и на большем удалении от берега - магнитный павильон.

Поднимаясь от жилого дома по береговому склону, вы попадали в здание радиостанции. В нем же размещалась силовая установка - бензиновые двигатели и динамомашины, большая аккумуляторная батарея и мастерские.

А еще дальше вверх по склону, метрах в ста, светилось окошко маленького домика-лаборатории Иоахима Шольца.

В него вел утепленный тамбур с плотно закрывающимися дверями. Рабочая комната имела площадь всего 8-10 м². На полках вдоль стен стояли регистрирующие части многочисленных приборов. Их приемные элементы, как сейчас принято говорить, "датчики", располагались снаружи. Электрическое поле, концентрация и виды ионов, электрическая проводимость атмосферы чрезвычайно изменчивы. Их состояние определяют как процессы огромного Масштаба, охватывающие весь земной шар, так и чисто местные явления - например туман, облачность и даже дым из печных труб. Именно для того, чтобы избежать влияния местных условий, Шольц и расположил свою лабораторию подальше от поселка. И отапливалась она не печкой, а электрической грелкой.

Но в сильный ветер тепла не хватало и Иоахим работал в шубе, не выпуская изо рта большой сигары. Он проводил здесь не менее половины суток.

Результаты его работы показали, в частности, что здесь, хотя это и суша, суточный ход напряжения электрического поля имеет океанский, а не континентальный тип. Это синусоида, максимум и минимум которой в самых различных пунктах в океане приходятся на одни и те же моменты общего - мирового - времени. Суточный ход на континентах более сложен. На общемировую - океанскую - синусоиду накладываются зависящие от местного времени изменения, связанные с концентрацией различных частиц - например, пыли - в атмосфере. Соответственно - по местному времени - изменяется и проводимость атмосферы.

Тогда уже высказывались гипотезы о том, что суточный ход океанского типа вызывается суммарным эффектом грозовой деятельности на всей планете. Грозовая деятельность - являющаяся в свою очередь результатом вертикальных потоков воздуха - меняется в каждом конкретном районе в соответствии с местным временем суток. Однако неравномерное распределение материков и океанов (а на материках восходящие потоки гораздо более интенсивны) приводит к тому, что в некоторые периоды суток, отсчитываемые по единому мировому времени, гроз в целом на всей планете больше, а в другие - меньше. Восходящие потоки воздуха, вызываемые нагревом земной поверхности, в силу довольно сложных явлений разделяют ионы разных знаков, что приводит к росту зарядов в ионосфере и на темной поверхности, а следовательно и к росту потенциала электрического поля в атмосфере. Такое представление об этих явлениях сохраняется и в наше время.

Шольц, изучая состав ионов, характерный для чистого воздуха Арктики, и другие явления, получил много новых и интересных сведений.

Из сказанного видно, что основная задача обсерватории заключалась в исследовании геофизических явлений.

Несколько особняком стояла работа биолога - Леонида Ивановича Леонова. Он наблюдал за жизнью всего окружающего животного и растительного мира. Собирал образчики скудной растительности - множество видов мха и немногих трав, фиксировал появление и отлет различных видов птиц, следил за моржами, тюленями и белыми медведями. Отличный охотник, он добывал птиц и других животных, еще не имевшихся в коллекциях зоологических научно-исследовательских институтов. И вместе с тем сам Леонид Иванович - "Леоныч", как мы его называли, относившийся, так же как и Архангельский, к "старшему поколению", в обсерватории был общепризнанным центром научного коллектива, пользовался всеобщим уважением и любовью.

Он не раз участвовал в арктических экспедициях, был весьма опытен во всех вопросах жизни и работы на Севере, и его авторитет был абсолютным. Чрезвычайно добрый и мягкий человек, тонкий психолог, он умело и активно, избегая сколько-нибудь резкого и тем более грубого вмешательства, помогал Папанину поддерживать ровные, дружеские отношения во всем коллективе. Каждый из нас шел к нему со своими тревогами, а иногда и с обидами и неизменно получал добрый совет.

В маленьких коллективах складываются своеобразные отношения. Сейчас ими занимается специальная наука о «совместимости». Пустяковая причина - может быть, манера разговаривать или смеяться одного - способна иной раз вызвать раздражение, прогрессивно нарастающее раздражение другого и привести к раздору и ссоре. Леоныч, как никто другой, мог предотвратить раздор, превратить все в шутку.

Леониду Ивановичу помогал "промышленник" Володя Кунашев - крепкий, энергичный и умный ленинградский парень. Пройдя службу в пограничных войсках на Чукотке, он стал отличным стрелком и умелым охотником.

Только Леонов и он знали, как обращаться с ездовыми собаками, как определить на глаз свойства льда, как найти лучший путь среди торосов. В ведение Кунашева поступило все наше походное снаряжение. На него же была возложена забота о собаках.

Всем же прочим - очень солидным по тому времени - хозяйством обсерватории ведал помощник Ивана Дмитриевича Папанина Иван Андреевич Жердев. Он был и завхозом, и бухгалтером, и вместе с тем парторгом обсерватории. Доктор И. И. Новодережкин, радист А. А. Голубев, повар Вася Курбаткин, его помощник, хлебопек и единственный рабочий в нашем составе Ханан Теплицкий - вот и весь наш состав.

Положение, высказанное Иваном Дмитриевичем при самой первой с ним встрече: "Чтоб наука не страдала",- решительно воплощалось в жизнь в самых разнообразных формах. Сам он не имел какого-либо систематического образования. Однако, постоянно заходя во все лаборатории и систематически беседуя с каждым из нас, быстро разобрался в основных задачах и в смысле проводимых в обсерватории исследований. Он не стремился вникать в детали, но, будучи от природы умным и проницательным человеком, прежде всего хотел понять - насколько каждый специалист квалифицирован, интересуется своим делом и предан ему. Убедившись, что все находящиеся под его началом научные работники - и пожилые, и молодые - сами стараются выполнить свои задачи как можно лучше, он уже не считал нужным вмешиваться в их работу, не пытался командовать, а обратил все свое внимание на помощь им. Слесарная и столярная мастерские быстро выполняли наши заказы на всевозможные приспособления: строились различные устройства и будки для размещения датчиков приборов, удобные полки и крепления в лабораториях.

Наряду с основной работой все без исключения сотрудники, и Папанин здесь первым подавал пример, выполняли кое-какие обязанности по хозяйству.

Примерно раз в неделю каждому нужно было потратить несколько часов, чтобы помочь повару на кухне,- напилить снег и натаскать крепкие сахарно-белые блоки в котел для воды, почистить картошку, наносить угля для печей, вымыть посуду после еды, а иногда вычистить выгребные ямы уборных. Каждый должен был держать в "порядке и чистоте свою лабораторию и, разумеется, свое жилье. После сильной пурги, а они бывали нередко, нужно было расчищать входы в дома и дорожки между домами - скоро они, прорываемые в огромных и плотных сугробах, стали похожи на ходы сообщения.

Стол был общим, только положенный по нормам снабжения шоколад выдавался каждому на руки - по несколько плиток ежемесячно. Примечательно, что в кают-компании в буфете всегда стояли два больших графина - один с разведенным спиртом, другой с коньяком,- доступные для всех желающих. Такое не было в обычае на полярных станциях того времени. Однако никто из нас не злоупотреблял спиртным. Конечно, мы выпивали иногда - по праздникам, за торжественно убранным столом. Иногда при этом кое-кто и превосходил свою меру. Помню, как один из нас к концу такого торжественного ужина полез с веником на крышу бани, желая попариться.

Кстати о бане. Русская баня была устроена в отдельном здании по всем правилам - с каменкой и полками для любителей париться, с обилием горячей и холодной воды. Еженедельно двое дежурных готовили ее для всего коллектива.

Обычно дежурные при этом стирали свое накопившееся грязное белье.

В середине зимы состоялась радиоперекличка. Все полярные станции с нетерпением ожидали этого большого события. Для каждой выделялось свое, и немалое, время - полтора-два часа.

Отцы, матери, жены и дети полярников собирались в радиоцентры городов, где жили. (Радиоцентры в 30-е годы были уже хорошо связаны между собой.) И каждому давалось время, пусть небольшое - две-три минуты,- сказать что-то своему любимому.

Каждый говорил прямо в эфир - магнитные записи в те поры еще не практиковались. А любимые, тесно сгрудившись в кают-компании, напряженно слушали, ловили каждое слово. На лицах расплывались улыбки. Молчали - боясь пропустить то, что говорят тебе, опасаясь помешать товарищу.

В один из вечеров пришел и наш черед. Вначале выступали москвичи - и пожилые люди, и молодые. Конечно, все нервничали. Малыши тогда только начали высказывать ставшую затем классической просьбу: "Папа, привези мне, пожалуйста, белого медведя".

Включили Нижний Новгород. Там жили мои родители и отец Бориса Федоровича Архангельского.

Вот подходит к микрофону мой отец - скромный счетовод Верхне-Волжского речного пароходства. Когда-то судьба закинула молодого русского офицера родом с Волги в город - по существу, большое село - Бендеры, что под Кишиневом в Молдавии.

Там он женился на местной девушке, там и я родился. Но прожили там очень недолго. Отца перевели во Владивосток, затем он воевал, а мы с матерью скитались по прифронтовым городам. После нескольких ранений в конце 1916 года его перевели в тыл - в город Нижний Новгород, в запасные части. Тут наша семья встретила Великую Октябрьскую Социалистическую революцию. До конца гражданской войны отец, уже командир Красной Армии, готовил пополнение для ее фронтов.

Мать в 1918 году поступила на одну из швейных фабрик и проработала на ней около сорока лет. Из скудного бюджета она всегда выкраивала 30-40 рублей в месяц, чтобы послать их в Ленинград мне - студенту. Со своей первой экспедиции - с 1930 года - я начал им помогать, а сейчас из полярной экс- , педиции посылал достаточно, чтобы матери не было необходимости работать. Но она любила свою работу, своих товарок на фабрике и никак не хотела их бросать. Слушая ее, я понимал, что она сейчас гордится мной, что гордится мной и вся ее фабрика. Ну и чем может закончить мать свое обращение к сыну, как не словами: "Береги себя!"

Затем выступил отец Архангельского. Как-то позже Борис Федорович сказал мне, что это был, видимо, первый случай выступления по радио... священника! Да, отец Бориса Федоровича был "отцом" не только в прямом смысле.

Включили Ленинград, среди прочих слово предоставили Ане, которая выступала от имени коллектива Главной геофизической обсерватории, где готовилось большинство наших научных сотрудников. Мне было очень приятно ее слушать и вместе с тем обижало, что она никак не обратилась лично ко мне. Всего лишь на расстоянии каких-то трех тысяч километров она не могла понять, что я начинаю ее любить, а еще говорят о телепатии!

Большим сюрпризом для Шольца было выступление его матери, передававшееся через советскую радиостанцию из Берлина. Об этом специально позаботился Иван Дмитриевич.

Слушали перекличку вместе, а потом быстро расходились. Каждый хотел еще раз в уединении пережить, продумать эту удивительную встречу.

В декабре 1932 года здесь, на Земле Франца-Иосифа, я вступил в комсомол. Почему не вступил раньше? Трудно объяснить. 3 школе был пионером, но в комсомол как-то не успел вступить. В то время "комсомольский возраст" начинался несколько позже, чем сейчас,- чаще всего с 17-18 лет. А школу я окончил в 17 лет.

В университете начиная с третьего курса - а только к этому времени я успел познакомиться с товарищами по курсу и товарищи со мной - я оказался в небольшой группе на геофизическом отделении. Все в этой группе были значительно старше меня - некоторые были уже членами партии, комсомольцев почти не было.

И не приглашал никто меня в комсомол, и сам я инициативы не проявлял.

Иначе сложилась обстановка на нашей станции. Большинство молодых сотрудников были комсомольцами. Они сейчас же создали комсомольскую организацию, и ее секретарь Яша Либин не раз толковал со мной о вступлении в комсомол.

- Не поздно ли, Яша? Ведь мне уже двадцать два года?

- Совсем не поздно. Это даже хорошо, что ты идешь в комсомольскую организацию не зеленым юнцом, а уже имея высшее образование, имея специальность, имея некоторый опыт в работе. Тебе и о партии следует подумать.

Долго уговаривать меня не пришлось.

И партийная, и комсомольская организации в бухте Тихой работали так же регулярно, как и на Большой Земле, и основной своей задачей ставили, наряду с повышением уровня политических знаний своих членов, обеспечение сплоченности коллектива, справедливо рассматривая это как условие успешного выполнения производственного плана.

В общем жизнь и работа на полярной обсерватории после того, как все было построено и налажено, текла мирно и без серьезных трудностей.

Но нам этого было недостаточно. Мы находились на земле, открытой всего шестьдесят лет назад. На островах огромного архипелага побывало за все это время не так уж много людей. Здесь базировались экспедиции, стремившиеся достичь полюса. Это не удалось никому, но небольшие группы смелых исследователей проходили разными маршрутами между островами и нанесли их на карту. Предшествующая смена организовала поход примерно на 100 километров к северо-востоку от острова Гукера. Они открыли и нанесли на карту ранее неизвестную группу небольших островов в Австрийском проливе и назвали их Комсомольскими. Так появилось первое советское название среди множества австрийских, английских, американских, итальянских и норвежских, пестревших на карте архипелага.

А мы что же? Так и будем сидеть в тепле и уюте своих домов?

Мы также намеревались весной выйти в походы. И самый большой маршрут предстоял мне - для проведения магнитных измерений и попутного уточнения карты.

Я не потому собирался в поход, что должен был выполнить эти измерения. Я взял на себя такие задачи именно для того, чтобы иметь серьезную причину, научное основание для полевых работ. Папанин всячески поддерживал это намерение и побуждал остальных научных сотрудников к проведению экспедиционных работ.

Но все мы понимали, что походы на десятки и сотни километров - дело нешуточное. Надо научиться многому. Как запрягать, когда, чем и как кормить собак. Рассчитать, сколько провизии для людей и собак нужно брать на тот или иной путь. Каков лед в проливах - идти придется именно по льду проливов вдоль побережья островов. Удобна ли наша одежда. Эти и множество других вопросов стояли перед нами.

Собаки. Мы привезли с собой двух хороших ездовых собак. Крупные, черной масти, с широкой белой грудью и торчащими ушами камчатские лайки. Как и полагается ездовым собакам, они не лаяли - от них можно бьло услышать только вой или рычанье - и были совершенно равнодушны к диким зверям. Но и из этих псов ни один не был передовым, знающим команды: вперед, стой, вправо, влево. А остальные? Привезенные предыдущими сменами десятка два собак - в основном "дворняжки", наловленные в Архангельске.

Это были веселые и добродушные псы - большие и маленькие, лохматые и короткошерстые. Они путались в упряжке, схватывались друг с другом, бросались всей сворой на любого зверя, причем некоторые имели достаточно смелости, чтобы хватать за "штаны" и самого белого медведя.

Собак предстояло обучить. За это взялся Кунашев. Были у нас и парты. Одни - норвежские, видимо купленные для первой смены, узкие, длинные, на низких копыльях. Легкие и гибкие, но, наверное, неудобные в торосистых грядах. Несколько ненецких, предназначенных для оленьих упряжек. Короткие, широкие, на высоких копыльях, они были явно тяжелы.

На складе лежало несколько десятков спальных мешков. Они были сшиты из овчины, крытой толстым тяжелым сукном - бобриком. Каждый весил несколько килограммов и казался очень теплым и крепким. Была и одежда - кухлянки из оленьих шкур: просторные и длинные шубы с капюшонами без разреза, надеваемые, как рубашки, через голову.

Были еще брезентовые куртки и брюки, пропитанные каким-то черным смолистым веществом,- видимо, для того, чтобы не промокали. На морозе они становились жесткими и при ходьбе гремели, как латы.

Зато палатки были какими-то несерьезными - уж очень легкими и миниатюрными: тонкий шелк, пропитанный чем-то водонепроницаемым. Много позже я увидел такие в снаряжении альпинистов. Пол в них был сшит со стенками, а ко входному отверстию пришит рукав, который можно было наглухо затянуть шнурком. Впрочем, имелись и две старые обычные палатки армейского типа.

Лыж - и длинных, беговых, и более широких и коротких, туристских,- было достаточно.

Выслушав критические замечания опытных полярников - Леоныча и Кунашева - обо всем этом снаряжении, Папанин решил сейчас же, несмотря на уже начавшуюся ночь, провести один-два пробных похода, чтобы все испытать и иметь достаточно времени для подготовки к весне.

Недалекие походы были необходимы и мне, чтобы оценить изменчивость магнитного поля и соответственно подготовить измерительные приборы.

В первый раз мы вышли в конце октября. Было решено пересечь бухту Тихую - прямо на юг, миновать мыс Рубини-Рок и далее пройти вдоль берега к югу - до мыса Медвежьего. Там переночевать, провести магнитные измерения и вернуться тем же путем.

Лед в бухте Тихой еще не встал. Ледяные поля, покрывавшие почти всю бухту, двигались под воздействием ветра и течений. Мы могли встретиться с разводьями. Поэтому на нарты - мы выбрали узкие, норвежские,- была погружена лодка.

Дождавшись полной луны, мы вышли вчетвером - Папанин, Кунашев, Зуев и я. Трое тащили нарты, один выбирал путь через торосы. Иногда приходилось спускать лодку на воду и в несколько приемов переправляться через разводья. Попадался и тонкий, недавно образовавшийся лед - он прогибался под ногами, но мы шли очень осторожно и никто не искупался.

Несколько часов тяжелого труда потребовалось, чтобы пересечь бухту. Затем мы выбрались на припай и почувствовали себя гораздо увереннее. Примерно через десять часов хода, пройдя около 10 километров, остановились на берегу совершенно измученные. Торбаса из оленьего меха на ногах мы промочили, переправляясь через разводья. Кухлянки же увлажнились от пота.

Пока товарищи устанавливали палатку, я оттащил ящик с магнитным теодолитом в сторону - метров на пятьдесят - и проделал всю серию измерений, а также определил широту и долготу пункта по звездам: здесь нельзя было доверять примитивной карте - скорее схеме острова, да и привязаться к местным ориентирам в неверном свете луны было невозможно.

Когда закончил работу, в палатке уже стало уютно и даже тепло от громко гудевшего примуса. Рисовая каша была сварена, а чайник кипел. Поев и забравшись, в мешки - в них было действительно тепло, мы, хотя и очень устали, долго не засыпали, оживленно и горячо обсуждая, как лучше приспособить все снаряжение к походам.

В ноябре Папанин, Кунашев и я отправились во второй поход. На этот раз мы пошли к северу, сначала вдоль западного берега острова Гукера, затем через пролив к ближайшему на севере острову Кетлиц. Предстояло пройти около 30 километров. Взяли ненецкие нарты. Лед в проливах встал, и в лодке не было надобности. Выбрали двух собак из числа наиболее способных, пристегнули их алычки (ременная петля для упряжки, надеваемая на ездовую собаку через плечо) к нартам - может быть, хоть немного помогут - и пошли. Большая группа товарищей провожала нас, волоча нарты на протяжении пяти-шести километров. Затем впряглись сами. Скоро убедились, что от собак проку нет. По гладкому, покрытому плотным снегом льду пролива тянуть нарты было не так трудно. Но каждые три-четыре километра приходилось пересекать гряду торосов, образовавшихся от первых подвижек свежего, еще не толстого льда. Они еще не успели вырасти и были сравнительно невелики, но на преодоление каждой из них (а всего-то 100-200 метров ширины) уходило час-два.

Пройдя около половины пути, остановились на ночлег. На следующие сутки достигли южного берега острова Кетлиц. Была прекрасная погода. И сейчас отлично помню эту совершенно ясную лунную ночь. Полный штиль и абсолютная тишина. Над гладкой поверхностью льда кое-где возвышаются небольшие, причудливых форм айсберги, залитые лунным светом. Несильный мороз - около 20°. Палатку мы поставили на припае у самого берега, а магнитный теодолит я установил метрах в ста от нее на берегу.

Сделав часть наблюдений, пошел к товарищам отдохнуть. У задней стенки палатки при свете "летучей мыши" (были в то время такие керосиновые фонари, которые хорошо горели даже на ветру) Иван Дмитриевич, наполовину забравшись в мешок, неторопливо очищал от смазочного масла детали разобранного "маузера". Вчера в пути масло загустело настолько, что пистолет не действовал.

- Бот, черт его возьми, ведь, кажется, знал по опыту в Якутии, что такая смазка мерзнет,- надо керосин употреблять, а вот забыл, теперь возись,- ворчал Папанин, перетирая детали.

Володя Кунашев зашивал порвавшуюся кухлянку, что-то мурлыкая. Примус хорошо нагрел палатку и был погашен. Послышался какой-то шорох у задней стенки.

- Ишь, лодыри, не работали, так и не спится им.

Иван Дмитриевич имел в виду собак, которые зарылись в снег где-то у палатки.

Мне было пора идти продолжать наблюдения. Я осторожно вылез, стараясь не откидывать целиком полотнище у входа, чтобы не терять тепло. Неторопливо повернулся лицом к палатке и обомлел. Вплотную к задней стенке в двух метрах от меня стоял медведь. Две-три секунды мы смотрели друг на друга.

- Медведь! - вскрикнул я.

- Где?

- Тут, рядом!

Иван Дмитриевич и Володя завозились, вылезая из мешков. Медведь по-прежнему неподвижно стоял, вытянув шею над палаткой и с любопытством взирая на меня. И тут я заорал на него, пуская в ход весь известный мне моряцкий лексикон. Зверь еще несколько секунд постоял, послушал, затем не спеша повернулся и пошел прочь.

Тут проснулись и выскочили из-под снега обе собаки и закружились около медведя, делая вид, что собираются его схватить. Выскочили и мои товарищи. У Ивана Дмитриевича в руке был нож, у Володи маленький топорик - колоть лед для чая, не помню как у меня в руках оказалась лыжная палка.

Медведь отбегал от собак. А мы в идиотском азарте - с ножом, топориком и палкой,- ругаясь во всю мочь, бросились ва ним.

Зверь пустился наутек и быстро скрылся из глаз, преследуемый собаками. Мы, пробежав пару сотен метров, успокоились и возвратились в палатку. Собаки, тяжело дыша, вернулись через полчаса. Так произошла у меня первая встреча с медведем "нос к носу". Мы долго смеялись сами над собой, вновь и вновь припоминая каждую деталь этой нелепой погони.

- Ну, ладно, братки, не мешайте. Надо все-таки собрать этот окаянный пистолет,- сказал Иван Дмитриевич.

Я пошел продолжать наблюдения. По-прежнему в ярком свете луны сверкали грани айсбергов. По-прежнему, казалось, звенела абсолютная тишина полярной ночи.

Обратный путь мы, втянувшись в работу, одолевали легче. Но все же последние километры до обсерватории были очень тяжелыми. Мы попали в область сильного торошения: гряды торосов занимали не менее половины пути. Поэтому с огромной радостью мы увидели километрах в семи от станции огоньки факелов и фонарей - товарищи шли навстречу, на помощь.

Каждый из нас потерял за четверо суток похода по несколько килограммов веса, но мы получили большой опыт.

Наблюдения, проведенные мною в двух пунктах, показали, что магнитное поле значительно отличается даже в сравнительно близких местах. Результаты измерений позволили соответственно отрегулировать приборы для дальнейших походов. Этим занялись мы с Виктором.

Выяснились серьезные недостатки снаряжения. Так, оказалось, что мешки хороши только одну-две ночевки. Плотная овчина и сукно не пропускали влагу и от испарений тела промерзали насквозь. Мешок становился жестким, грел плохо и тяжелел с каждым днем. Кухлянки были хороши для отдыха в палатке или для наблюдений с приборами, но идти в них, таща нарты, или делать иную тяжелую работу было совершенно невозможно.

Нарты тяжелы, и с ними трудно маневрировать в торосах. Оленьи торбаса сбиваются при долгой ходьбе и быстро промокают на недавно образовавшемся в разводьях сыром льду, скользят.

Теперь все мы вместе, а особенно Иван Дмитриевич, Леоныч и Володя Кунашев, обсуждали каждый предмет снаряжения для будущих экспедиций.

Как-то я застал Леоныча в коридоре за странным занятием. Положив концы длинной беговой лыжи на чурбаки, он становился на ее середину и, покачиваясь, сильно прогибал лыжу всем своим стокилограммовым весом.

- Видишь?

- Что видеть?

- А то, что гнется и не ломается.

- Ну и что?

- Нарты будут, вот что!

- Действительно, вскоре по его эскизу были изготовлены совершенно оригинальные нарты. Их полозьями служили две лыжи. Две такие же лыжи, перевернутые скользящей поверхностью вверх, служили основой для площадки, куда умещалась поклажа. Все четыре лыжи скреплялись между собой в средней своей части легкой металлической конструкцией. Передние концы каждой пары лыж соединялись изогнутой, как рессора, упругой полосой стали. Сзади был укреплен легкий поручень, чтобы, держась за него, идти или катиться на лыжах. На несущую поверхность лыжи можно было надевать съемный металлический полоз из тонкой стали. В зависимости от характера снега иногда лучшее скольжение обеспечивает металл, иногда - дерево. Нарты получились весьма прочными и вместе с тем очень гибкими и легкими. Они оказались очень удобными.

Несколько человек каждый вечер садились за шитье. Нужно было заново изготовить очень многое.

Спальные мешки мы сшили из оленьих шкур - Папанин запас их в большом количестве. Они были легкими, теплыми и не отсыревали. Ходить решили в башмаках - типа горных и в ; теплых шерстяных свитерах, поверх которых надевались брезентовые костюмы для защиты от ветра.

Отмачивая и многократно отстирывая непромокаемую брезентовую робу, мы удалили водонепроницаемую пропитку и сделали куртки и брюки мягкими и удобными в ходьбе. Оленьи торбаса и кухлянки намеревались употреблять лишь во время отдыха. Сшили простые прочные полотняные палатки.

Кунашев изготовил упряжь и приучил к ней всех собак. Они уже не сбрасывали алычков, но команд ни одна из них не усвоила. Однако они охотно бежали за человеком, и мы примирились с тем, что в походе кто-то всегда должен будет идти впереди упряжки.

Все это потребовало много времени и труда, но зато к марту мы подготовили все необходимое снаряжение и несколько собачьих упряжек, для того чтобы одновременно отправить на полевые работы 3-4 группы.

Многие в свободное время ходили на лыжах. Я и раньше любил лыжи. Теперь с удовольствием тренировался в различных условиях. Осваивал ходьбу в пургу. При скорости ветра 15-20 метров в секунду идти трудновато, при 30-40 метрах двигаться против ветра очень трудно, на лыжах приходится идти "елочкой", как в крутую гору,- нагнувшись вперед. Зато по ветру - идти не нужно: тебя быстро несет, только держи равновесие. Ничего не видно - находишься в сплошном потоке горизонтально летящих снежинок или больших хлопьев.

От могилы Зандера до магнитного павильона - крайних точек нашего поселка - около 300 метров. Я был доволен, когда точно выходил на одну из них и быстро пролетал к другой, ориентируясь по хорошо знакомому рельефу местности и по направлению самого ветра,- за короткое время оно существенно не изменится.

Иногда, правда, выслушивал замечания Ивана Дмитриевича за такие упражнения.

Значительным событием был каждый приход медведей. В то время они в изобилии населяли Землю Франца-Иосифа и подходили к обсерватории поодиночке или небольшими группами, по двое - по трое, раза два в месяц. Нам они были нужны для пополнения запасов свежего мяса, а кроме того, каждому из нас, естественно, хотелось увезти домой шкуру.

Отчаянный лай находящихся на привязи собак был сигналом о подходе зверя. Медведи всегда шли со стороны бухты. Почти все население обсерватории выбегало на берег и старалось разглядеть в сумеречном свете плавно и неторопливо двигающуюся белую фигуру. Спускали с привязи 4-5 собак, и они с громким лаем окружали зверя, подскакивая к нему и тотчас отпрыгивая на безопасное расстояние. К занятому собаками медведю можно было спокойно подойти на 20-30 метров и уложить его из винтовки. Самое главное и трудное при этом было не убить собаку. Поэтому, несмотря на то, что винтовки и револьверы были почти у каждого, кому приходилось систематически выходить на те или иные наблюдения, удаляясь от дома, Иван Дмитриевич ввел строгий порядок охоты. Стрелять разрешалось только трем-четырем хорошим стрелкам.

Разделать зверя было гораздо труднее, чем убить. Тяжелую тушу волокли в баню, где возможно быстрее снимали шкуру. Лучшие куски мяса шли на кухню, остальные - собакам. Шкуру нужно было тщательно очистить от сала, присыпать солью и повесить на воздухе для просушки. После такой обработки она могла храниться несколько месяцев, до возвращения на Большую Землю, где уже выделывалась окончательно.

Иногда мы намеренно подманивали медведей к обсерватории, бросая в печку кусок моржового жира. Его запах звери чувствовали на расстоянии нескольких километров.

В общем научные и хозяйственные работы заполняли наше время целиком. Скучать было некогда. И вместе с тем мы жили не только интересами своего коллектива - радиопередачи станции имени Коминтерна, наиболее мощной в то время Московской радиостанции, сообщали нам о жизни на Родине и во всем мире.

С особенным интересом, естественно, мы следили за тем, что делается в Арктике. А здесь происходили важные события с далеко идущими последствиями.

В дни, когда мы авралили, разгружая "Малыгин", пришедший вторым рейсом в бухту Тихую, заканчивалась работа замечательных советских полярников - Г. А. Ушакова, Н. Н. Урванцева, С. Н. Журавлева и В. В. Ходова на Северной Земле. В 1930 году ледокольный пароход "Г. Седов" высадил их на маленьком островке, названном Домашним, у западных берегов Северной Земли. Тяжелые льды не позволили кораблю пробиться к берегам самой этой, неведомой тогда, земли.

Юго-восточную оконечность и южное побережье какого-то большого острова, лежащего к северу от Таймырского полуострова, обнаружила и описала экспедиция русского гидрографа Вилькицкого, в 1913-14 году впервые прошедшая вдоль северных берегов Сибири с востока на запад.

Теперь четыре человека должны были обследовать всю эту землю, начиная с ее западных берегов. Никто не знал - насколько она велика, куда простирается, один ли это остров или большой архипелаг.

Они поселились в быстро построенном маленьком, но теплом и удобном домике. У них были три хороших упряжки собак, нарты, пеммикан для собак, достаточно продовольствия и все необходимое снаряжение для топографической съемки, геологических и географических исследований. Трое из них . были опытные полярники, уже не молодые, но полные сил и энергии люди. Георгий Алексеевич Ушаков, недавно вернувшийся с ©строва Врангеля, где он основал первое советское поселение эскимосов и полярную станцию. Николай Николаевич Урванцев - геолог, обследовавший Западный сектор Советской Арктики, открывший залежи ценнейших руд, на базе которых уже много лет работает один из наиболее крупных промышленных комплексов страны - Норильский комбинат, В большом заполярном городе Норильске до сих пор сохранился "памятник старины" - избушка, в которой жил Урванцев в конце 20-х годов, проводя геологические исследования. Сергей Никифорович Журавлев - помор, из опытнейших охотников, каюр, знающий все тонкости долгих походов на собаках. И Вася Ходов - совсем молодой паренек, радист и радиолюбитель, поклонник Кренкеля.

Их снаряжение и методы работы были, если позволительно так выразиться, "классическими" - применявшимися еще в прошлом веке всеми путешественниками и великими путешественниками в том числе. Именно так и были сделаны все основные географические открытия на суше в течение двух последних столетий.

Я вернусь к этой методике ниже.

Они ходили месяцами и в крепкий мороз, и летом по раскисшему тающему льду, они до последнего выматывали собак и выкладывались сами. В результате на карту лег обширный архипелаг - большие и малые острова, проливы, горные хребты, долины, ледники.

Были отмечены признаки различных полезных ископаемых. Впервые на карте Арктики появились советские наименования крупных географических объектов: Острова Октябрьской Революции, Большевик, Пионер, Комсомолец, пролив Красной Армии и другие.

Этот подлинный подвиг навсегда останется в истории освоения Советской Арктики.

Осенью 1932 года - когда мы заканчивали устройство обсерватории в бухте Тихой - экспедиция на ледокольном пароходе "Сибиряков" под руководством О. Ю. Шмидта прошла весь Северный морской путь за одну навигацию. Пароход, обломав о лед винты, под парусом вышел в Берингов пролив. Плавание оказалось чрезвычайно трудным, но дело было сделано: было показано, что Северо-Восточный проход, так долго манивший смелых исследователей всего мира, может стать Северным морским путем, советским путем, связывающим запад и восток нашей страны.

Мы думали тогда, что программа Второго Международного полярного, года, в выполнении которой мы участвовали, является исключительным событием в изучении Арктики и что после ее завершения неизбежно наступит некоторое затишье. Но дело обстояло не так.

Зимой 1932-33 года мы услышали известие о создании совершенно новой крупной государственной организации - Главного управления Северного морского пути при СНК Союза ССР. Главной целью этой организации как раз и было превращение выдающегося достижения экспедиции на ледокольном пароходе "Сибиряков" в нормальное повседневное дело, превращение Северо-Восточного прохода в Северный морской путь.

Этой организации, во главе которой Правительство поставило крупного ученого О. Ю. Шмидта, передавались Арктический институт, полярные станции и обсерватории, ледоколы и корабли, предназначенные для обеспечения работы Северного морского пути, арктические порты, радиостанции - в общем, все, что было нужно для осуществления поставленной задачи.

Нам был в общем понятен этот государственный замысел, но, конечно, мы не могли отсюда, издали, представить себе всю грандиозность и смелость замысла и темпы, которые сразу же приняло все дело.

Не могли мы представить и того, что уже через 4-5 лет десятки кораблей будут ежегодно проходить этим путем, завозя с севера, с моря, грузы, необходимые для развития огромной заполярной территории нашей страны, а через 40-50 лет мощные атомные ледоколы пойдут в океан напролом вплоть до полюса и навигация здесь станет круглогодичной,- сначала на западном участке магистрали, а потом и на всем ее протяжении.

И все это станет возможным не только в результате создания кораблестроителями мощных ледоколов и грузовых судов, но и в результате знаний о природе Ледовитого океана и полярных морей, в накоплении которых деятельно участвовали и мы, молодые тогда ребята.

В феврале день стал заметным - несколько часов длились сумерки, а в марте светлое время дошло уже почти до десяти часов. Наступала пора полевых работ.

Самый большой поход - для магнитных измерений и проверки карты - следовало выполнить мне и Кунашеву. После обстоятельного обсуждения И. Д. Папанин утвердил нам маршрут через наименее изученную - восточную - часть архипелага с выходом на полярную станцию на острове Рудольфа.

Я еще и еще раз вчитывался в отчеты экспедиций начала века, чтобы точно опознать места, где ими производились магнитные наблюдения, и, повторив измерения, определить вековой ход.

Два пункта можно было определить достаточно уверенно - на острове Рудольфа, где я уже работал осенью, и на острове Альджер, который лежал на нашем маршруте.

Нам предстояло сделать несколько точных измерений всех элементов земного магнитного поля, с астрономическими определениями широты и долготы каждого пункта. Учитывая уже обнаруженную из измерений на мысе Медвежьем и на острове Кетлиц значительную неоднородность магнитного поля в архипелаге, я решил дополнительно по пути выполнить ряд измерений склонения - наиболее необходимого для практических целей элемента земного магнетизма. Я подготовил буссоль, которая позволяла определять направление магнитного меридиана с точностью до нескольких минут дуги.

Для того чтобы отметить место каждого пункта на маршруте, нужно было вести непрерывное счисление пути - то есть учитывать направление движения и измерять расстояние между всеми поворотами. Для измерения расстояний мы сделали одометр - укрепленное в вилке велосипедное колесо, свободно катившееся за нартами и соединенное со счетчиком оборотов. Проверив его в обсерватории на тщательно измеренной дистанции, мы могли следить за пройденным путем.

Таким образом, весь наш маршрут, опирающийся на астрономические определения, можно было нанести на координатную сетку карты независимо от очертаний береговых линий островов и других местных предметов. Наоборот, мы "привязывали" окружающую местность к своему маршруту.

Для этого в каждой точке измерения склонения я рисовал панораму окружающей местности, наводил визир буссоли на характерные мысы островов, вершины скал и другие предметы и отмечал направления на них. Такие засечки с двух или более точек маршрута позволяли нанести места этих предметов на картографическую сетку. Так мы проверяли карту архипелага.

Вся эта процедура называется полуинструментальной съемкой. Теперь, разумеется, никто ее не использует. Точнейшие карты составляют по фотографиям со спутников или с самолетов, даже не ступая на местность. Но в течение двух сотен лет путешественники наносили на карты вновь открываемые области земного шара именно таким образом. И в тридцатых годах подобные съемки еще производились для изучения последних белых пятен планеты.

Как упоминалось выше, поистине героическая работа по первой съемке архипелага Северная Земля была выполнена в эти же годы Г. А. Ушаковым и его товарищами таким вот образом.

На две наши нарты мы не могли погрузить продовольствие, корм для собак и снаряжение, необходимые для всего маршрута. Поэтому были организованы два склада: один - примерно в 50 километрах от обсерватории, туда сходили Кунашев и Зуев, другой - в 50 километрах от острова Рудольфа, его создали Балабин и Соловьев с полярной станции на Рудольфе.

Корма для собак мы взяли лишь на три - четыре дня, не брали и мяса для себя, твердо рассчитывая на белых медведей.

14 апреля мы отправились в путь с двумя нартами, в каждую из которых запрягли по 6 собак. На протяжении первых нескольких десятков километров нас провожали И. А. Жердев и Ф. Н. Зуев с одной упряжкой собак.