Ночное дежурство

Я сижу один в квадратной комнате. Вокруг четыре стены, полки с плитками шоколада и две окантованные металлом двери. Дверь в спальни немного приоткрыта. Холодно. На ночь отопление по настоянию главного геолога выключено.

Когда печка не работает, под снегом почти абсолют­но тихо. Все спят, слышно только умиротворенное посапывание главного геолога и бред Миши.

Я ночной дежурный.

За дежурство надо успеть много сделать. Сначала выполняю чистую работу - заряжаю кассеты для фото­аппарата. Потом мою оставшуюся после ужина посуду, подметаю и выношу мусор, помои. Это самая трудоем­кая работа - вытащить из подснежного царства тяже­лую бадью с отходами производства. Без «виселицы» здесь не справиться. Затем, вымыв руки, начинаю заго­тавливать воду. Для этого наверху нарезаю лопатой прямоугольные бруски чистого снега, осторожно спускаю их с помощью той же «виселицы» вниз. Крошу все это в бак и ставлю на газовую плитку.

Тишина. Скрип моих шагов гулко разносится по подснежным коридорам, я нечаянно задеваю ногой за стул, раздается страшный грохот.

Вдруг среди томящей тишины раздается стон, потом Мишин сдавленный голос: «А как же я?» Голос Миши, такой непривычно нежный и молящий, что даже глав­ный геолог перестает посапывать. Но спустя мгновение слышится его равнодушная реплика: «А как хочешь». И снова все смолкает.

В бреду неспокойно ворочается Миша, и удовлетво­ренно посапывает главный геолог. «Веселый раз­говор», - думаю я.

И снова ни звука.

Я вспоминаю подснежную станцию Лазарев. Что с ней сейчас? Наверное, ледник раскололся, и она плы­вет где-то вместе с айсбергом, а может быть, и айсберг тот уже растаял? Тогда, ровно шесть лет назад, «Обь» была в трехстах километрах к западу отсюда. Перед кораблем возвышались холодные ледяные обрывы. Вни­зу на морском льду чернели пингвины. «Обь» вгрызалась в береговой лед, отступала, вновь наползала, не­уклюже поворачивалась, словно большое доисториче­ское животное, и, наконец, очистила себе удобное место. С борта на лед спустили ледовые якоря, отключили ди­зели. Плотная тишина сразу навалилась на корабль, так что даже заложило уши.

За кормой чернела вода, на ее лиловой глади лежа­ли бледно-сиреневые глыбы льда. Вперед, на юг, ухо­дила белая снежная равнина... И вдруг в этот безмолв­ный мир вторгся напористый ровный гул. Он исходил откуда-то сверху, и скоро мы увидели красную птицу, медленно падающую к нам с неба. Чуть задрав лыжи, самолет коснулся льда, потом плотно прижался к нему и, проскользив всего несколько десятков метров, остановился. Из него вышло человек восемь, сбились в одну кучу и неторопливо, словно чего-то стесняясь, направились к кораблю. К нам шли зимовщики, они больше года пробыли на этом леднике.

Все наши собрались на палубах, облепили борта по­ближе к спущенному на лед трапу. Медленно шли зи­мовщики. Для тех, кто смотрел на них с корабля, эта минута была радостна и торжественна. Но что испыты­вали они, эти неторопливо шагающие по льду люди?: Смятение, радость, гордость, ликование?

Они поднялись на борт, остолбенело застыли перед улыбающимися корабельными буфетчицами...

Воспоминания прерываются. Я слышу, как кто-то, кряхтя и охая, поднимается, зажигает в спальнях свет, шумит, ищет одежду.

Я снова переношусь на несколько лет назад. Тогда я впервые спустился в подснежный Лазарев. Помню, как я открыл крышку люка, сделал несколько осторож­ных шагов в темноту, поскользнулся - и пошел «счи­тать ступеньки». В довершение всего кто-то провел мне по лицу словно бы тряпкой, чуть шершавой, теплой и влажной. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что очутился в тамбуре перед обитой войлоком дверью. У моих ног сидели четыре собаки. Два пушистых здоро­вых пса и две облезлые рыжие дворняги. Псы сидели как истуканы, а собачонки приветливо крутили хво­стами.

Я открыл дверь и ступил через порог. Лицо обдало теплым воздухом. Облезлые рыжие собачонки хитро проскользнули за мной. Здоровые псы так и не поше­велились. Я очутился в коридоре. Неяркая замусолен­ная электрическая лампочка висела у потолка. В углу угадывались очертания токарного станка, стояло не­сколько бочек. Вдоль стены на длинных гвоздях были развешаны ватные куртки. Откуда-то раздавалась му­зыка и (о чудо!) женский смех! Я ускорил шаги, повернул по коридору и среди обступившей меня темноты почувствовал присутствие многих людей. Тут же я на­ткнулся на стул и чью-то спину. Кто-то выругался. Из-за спины показался угол киноэкрана. На нем пля­сали буквы «конец первой части», и изображение исчезло.

...Вылезаю наверх. Небо затянуло плотными серы­ми облаками. Тени на земле исчезли. Расстояния скра­дываются. Некоторые дальние предметы приблизились, ближние удалились. Вот-вот пойдет снег...

Огромная лохматая собака сидит почти у моих ног. Я делаю к ней пять, десять, двадцать шагов, а она все так же близко, но все же дотянуться до нее я никак не могу. Иду дальше. Собака начинает бледнеть и вне­запно растворяется в воздухе. «Мираж», - решаю я.

Возвращаюсь к люку, гляжу еще раз на мутное небо. На часах пять. Самое время готовить завтрак.