Первые маршруты

Хребет Шеклтона был открыт гораздо позже других крупных географических объектов Антарктического континента. Это объяснялось во многом его расположением в районе особенно труднодоступном, где долгое время вообще не было научных станций. Только в период Международного геофизического года в связи с запланированным англичанами трансантарктическим переходом началось изучение этого района. В 1955—1956 году англичане создали на краю шельфового ледника поблизости от теперешнего местоположения нашей Дружной опорную базу Шеклтон, а 20 января 1957 года во время рекогносцировочного полета на юг впервые увидели горы, которым было дано название «хребет Шеклтона».

Столь частое обращение к имени английского полярного исследователя в данном случае не было случайным. Эрнсту Шеклтону, как уже говорилось, принадлежала идея трансантарктического перехода по данному маршруту. Кто знает, если бы судно Шеклтона «Эндьюранс» не было раздавлено льдами в море Уэдделла, возможно, этот исследователь добился бы успеха.

И вот спустя 40 с лишним лет англичане приступили к выполнению замысла своего соотечественника. Горы Шеклтона, лежавшие вблизи маршрута трансантарктического перехода, естественно, привлекли внимание исследователей. В октябре 1957 года в западной части гор, как раз там, где располагается и наш лагерь, в течение 10 дней работал английский геолог П. Стефенсен, а топографы К. Блейклок и Д. Страттон совершили двадцатидневный переход на собачьих упряжках вокруг ледяной возвышенности, названной в честь руководителя трансантарктической экспедиции Вивизна Фукса куполом Фукса. Так были получены первые сведения о новом горном районе.

В последующие 10 лет безмолвие гор Шеклтона вновь никем не нарушалось. Начиная с 1968 года здесь возобновили исследования английские геологи и томографы, базирующиеся на новой английской станции Халли-Бей, созданной в восточной части побережья моря Уэдделла взамен оставленной базы Шеклтон. Англичане работали в горах в течение трех летних сезонов. Основным видом транспорта им служили собачьи упряжки и лишь изредка — трактора. В доставке полевых партий и снаряжения в горы англичанам оказывала помощь американская авиация. Американцами же было выполнено аэрофотографирование гор. Наземные наблюдения и аэрофотосъемка позволили составить первые географические карты, которые хотя и не отличались большой точностью, давали общие представления о рельефе и оледенении района.

Планы нашей экспедиции более обширные: создать точную картографическую основу и, опираясь на нее, построить ряд специальных карт. Наша группа участвует в составлении геологической и геоморфологической карт, на которых будут обобщены сведения о горных породах, формах рельефа и их происхождении. Важно не только разобраться в современной ситуации, но и представить историю развития природных процессов — основные этапы формирования рельефа гор и развития оледенения в прошлом. Без этого немыслим географический прогноз.

Но для того чтобы проникнуть в тайны минувшего, нужно собрать большой фактический материал. Для географа и геолога это означает прежде всего маршрутные наблюдения, отбор образцов. Потом полевые сборы пополнятся изучением аэрофотоснимков, результатами лабораторного исследования проб, наконец, теоретическими обобщениями. Но прежде всего нужно самому пройти, увидеть, собрать, записать. Вот почему сразу после Нового года мы уходим в маршруты. В лагере остаются двое: радист Дима, он же наш главный хозяйственник и комендант, и геофизик Виктор, который ни на час не может отлучиться от своих приборов.

Геологи решили начать с южного, наиболее удаленного края горного массива. Они направляются в маршрут на снегоходе. Вместе с ними уходит и Эдвард. Володе и Игорю предстоит составлять геологическую карту района нашего лагеря. Эдварда интересуют специальные минералогические проблемы.

Я иду к северу. Еще с самолета, когда мы подлетали к горе Провендер, я заметил там на леднике у подножия горы темное пятно. Такие темные участки льда мне приходилось видеть прежде на Земле Королевы Мод. Они представляли собой подледные озеpa. Уникальный, распространенный лишь в Антарктиде тип водоемов, круглый год покрытых льдом. Подобные озера почти не изучены. И уже сам факт существования их в горах Шеклтона, которые на добрую тысячу километров ближе к полюсу, чем озера Земли Королевы Мод, был интересен.

Вскоре я был уже в нескольких километрах от лагеря. После малоподвижной жизни на Дружной (а этому предшествовало длительное плавание, где тоже все расстояния измерялись лишь размерами палубы) шагалось на удивление легко. Путь шел по склону, сплошь усыпанному обломками самых различных размеров, от крупных глыб величиной с нашу палатку до обыкновенных песчинок. Это был какой-то каменный хаос. Словно волны набежали на склоны горы Провендер, разбились у ее подножия и внезапно окаменели. Не было сомнения, что этот материал принесен сюда ледником, который в прошлом был еще более мощным и обширным, чем сейчас. Изредка я останавливался и рассматривал валуны. По их составу можно было судить о геологическом строении территорий, погребенных подо льдом.

Большая часть валунов — различные граниты и гнейсы — представляла собой обломки древнего кристаллического основания антарктической платформы. Но среди них попадались и более молодые породы — темные сланцы, на сколах которых иной раз можно было увидеть отпечатки створок мелких раковин — брахиопод, Эта древняя фауна — сущий клад для нашего Игоря, ведь палеонтология его страсть.

Однообразие каменной пустыни кое-где нарушалось пятнами снега, навеянными снежниками. В ложбинах и с подветренной стороны горных массивов, где обычно скапливается перевеваемый метелями снег, снежники нередко достигали значительных размеров, протягиваясь на сотни метров. Вблизи склона одного из снеж- никое я неожиданно попал в своеобразное болото. Грунт здесь был настолько пропитан талой водой, что в него погружались ботинки, а в оставляемых следах проступала влага. Вдоль края снежника под тонкой корочкой льда слышалось журчание ручейка. И это все при температуре воздуха минус семь градусов! Такая вода образовала кое-где небольшие озерки. Эти водоемы небольшие, мелкие, некоторые из них правильнее называть лужами. В тихие, солнечные дни, такие, как сегодня, вода в них прогрелась, они полностью освободились ото льда. Ближе к осени, когда солнце пойдет на убыль, эти озера, несомненно, промерзнут до дна. Но сейчас разгар антарктического лета, и термометр, который я опустил в одну из небольших луж, показывает плюс 4°. К тому же на дне водоема я замечаю темно-пепельные стебельки каких-то водорослей. Пусть на короткий срок, но жизнь и тут торжествует!

Достаю на рюкзака полиэтиленовые канистры и заполняю их водой. В специальные стерильные пробирки беру пробы талого грунта с водорослями. Гидрохимия здешних озер, населяющие их микроорганизмы почти не изучены. Уже не в первый раз выполняю я поручения сотрудников из самых различных лабораторий. Ведь не всем повезло попасть в Антарктиду!

Спускаюсь вдоль склона все ниже и ниже, пока не оказываюсь в котловине у северной, наиболее обогреваемой части горы Провендер. Один край котловины — каменный, усеянный валунами склон горы, противоположный — ледяной, борт ледника Блейк-лок. На дне котловины замеченное еще с самолета темное пятно, ожидаемое подледное озеро. Оно не имеет ничего общего с миниатюрными лужами у снежников, поперечные размеры его — несколько сотен метров.

Я ступаю на этот темный лед. Он неровный, пузырчатый, в отдельных местах на нем куполовидные вздутия, подобные тем, что встречаются на озерах в Сибири, где вода в сильные морозы вздымает, а иной раз и взрывает сжимающий ее ледяной панцирь. Нет никакого сомнения, что это — озеро. Толщина льда в его центральной части несколько метров, но у одного берега, по границе с нагревшимися на солнце валунами, лед тонок, и кое-где даже образовались закраины, шириной всего 10—20 сантиметров, из которых можно взять пробу воды. Здесь тоже много водорослей, только они другого цвета, густо-красные, как свекла.

Встреча с растениями в ледяной антарктической пустыне для меня всегда событие, ведь известно, что растительный мир южнополярного континента исключительно беден по сравнению с другими материками. На ледниках, которые занимают 99% площади Антарктиды, жизнь практически отсутствует. Лишь участки скал и в особенности озера — очаги жизни в ледяной пустыне. Особенно широко распространены здесь водоросли. И не только в озерах. В пробах грунта, с виду совершенно безжизненных, которые мне приходилось отбирать раньше в различных районах Антарктиды, почти всегда оказывались те или иные водоросли. Расселению их по территории континента, в особенности на участки, которые прежде были покрыты льдом, способствуют птицы. Они могут переносить на своих папах самые различные микроорганизмы.

За эти первые дни пребывания в горах Шеклтона мы еще не видели птиц, но о том, что эти места ими освоены, красноречиво свидетельствовал скелет снежного буревестника на песке вблизи озера. Я нагнулся к нему. По тому, что косточка ноги с согнутым коготком лежала в стороне от основной части скелета, можно было предположить, что снежный буревестник был растерзан поморником — грозной прожорливой птицей, «антарктическим шакалом», как его порой называют полярники за то, что он разбойничает в колониях пингвинов.

Голая, безжизненная на первый взгляд гора Провендер и ее окрестности оказались на самом деле, по антарктическим меркам, богаты жизнью. Здесь в озерах произрастали колонии водорослей, здесь обитали птицы. Правда, еще не удалось обнаружить ни единого экземпляра мха и лишайника. Но ведь это был первый маршрут, и такие находки можно было ожидать в дальнейшем. Район горы Провендер с полным основанием можно было назвать оазисом. Только в отличив от большинства антарктических оазисов, расположенных на невысоких скалах у берега моря, наш оазис был горным и к тому же находился на подступах к полюсу. Это делало наблюдения здесь особенно интересными.

В первый день, увлеченный новизной, открывавшейся буквально на каждом шагу, я не заметил, как пролетели 12 часов отведенного на маршрут времени. Путь обратно, к лагерю шел теперь вверх по склону, и последние километры я шел, покачиваясь под тяжестью образцов. Кроме проб воды, в рюкзаке была коллекция основных горных пород, мешочки с мелкоземом. Изучение мелкой, песчаной фракции позволит судить, какие минералы преобладают в составе местных пород. Иной раз именно таким образом удавалось обнаружить признаки месторождения полезных ископаемых. Я был доволен прошедшим днем. По сверкающим глазам своих товарищей, также только что возвратившихся в лагерь, я видел, что и они удовлетворены первым маршрутом.

...Обычно каждое утро начинается с того, что, умывшись, я разжигаю плиту и готовлю на всю нашу команду кашу-геркулес. Это моя инициатива и, льщу себя надеждой, скромный вклад в хозяйственные дела лагеря. Ведь специалиста-повара у нас нет, кулинарные обязанности распределяются между всеми участниками. Но так как в хорошую погоду четверо из нас весь день в маршруте, хозяйничать на кухне приходится в основном Диме с Виктором, что, конечно, им порядком надоедает. Моя инициатива с геркулесом была воспринята основным коллективом поначалу настороженно и сдержанно. Володя хмуро высказался из спального мешка, что мужчина должен употреблять мясо. Его активно поддержал Игорь и, высунув из мешка свою курчавую голову, пропел по складам: «Мя-со...о...о...!» После чего, сделав страшное лицо, нырнул обратно в мешок.

Помешивая в кастрюле ложкой, я вкратце рассказал о пользе для организма и прежде всего для желудка овсяной каши. Выслушали меня скептически, но никому особенно не хотелось вылезать из мешка и готовить другую пищу, что и решило дело.

За завтраком все ели геркулес. Правда, хвалил кашу один Эдвард. Хронически невысыпающийся Виктор жевал с нескрываемым отвращением, пояснив, что еще с детства каши стоят ему поперек горла. Неожиданно меня поддержал Дима. Возможно, он страдал каким-либо скрытым желудочным заболеванием, но во всяком случае он с аппетитом съел свою миску и даже попросил добавки. Это подействовало на Володю и Игоря, которые, хотя и не просили добавок, осилили свои порции. Володя, правда, не преминул добавить, что с такой еды в маршруте ноги протянешь. Я, понимая, что новое всегда пробивает себе дорогу с трудом, решил не сдаваться.

...Дни стоят погожие, один лучше другого. И мы ежедневно с утра уходим работать. Похоже, что в январе хорошая погода здесь устойчива. Обычно же Антарктида погодой не балует, и мы по прошлому опыту привыкли каждый хороший день ценить, использовать его до отказа. И вот уже накопилось много дел в лагере: нужно чертить карту, упаковывать образцы, наконец, просто, не торопясь, обдумать увиденное, разобраться в своих поспешных маршрутных записях. Да к тому же и ноги потеряли легкость. Мышцы, как у плохо тренированного спортсмена, побаливают. У меня после двух первых маршрутов их даже сводило. Вечером, и смех и грех, не мог никак забраться в спальный мешок. Только согну ногу — судорога. Спасибо Эдварду, дал мне какую-то специальную мазь. Словом, самое бы время передохнуть, но... стоит отличная погода, и мы снова уходим в маршрут.

С утра трудно сразу втянуться в рабочий ритм, ощущается какая-то вялость, медлительность. Первые километры, в общем-то, наиболее легкие, без крутых подъемов, даются с трудом. Стоит чуть увеличить темп ходьбы, тело покрывается испариной.

Горный хребет, выгнутый наподобие гигантской подковы, окаймляет засыпанную валунами котловину с трех сторон. Я держу путь на юго-восток как раз к вершине «подковы». Возможно, этот маршрут объяснит, откуда принесено сюда такое огромное количество скальных обломков.

Сегодня дует легкий встречный ветер. Нас избаловала штилевая погода, и вот теперь даже такой ветерок кажется неприятным.

Первая остановка у горы в центре котловины. Это одинокий останец, словно пирамида в пустыне. Гора возвышается надо мной почти на две сотни метров. От вершины ее вниз тянется шлейф гигантского снежника — идеальное место для катания на горных лыжах. И подобных снежников тут немало. Невольно приходят в голову смелые идеи об организации здесь летнего отдыха. Солнце, чистейший воздух, чем не горнолыжный курорт!

...Вот уже несколько часов я пробираюсь среди нагромождений каменных глыб. Ощущаешь себя, словно среди волн, одиноким пловцом. И сложно разобраться в этом каменном хаосе, понять, каким образом, в какой последовательности создано все это отступившими ледниками. Наконец, я выхожу к подножию горы с гладкими, словно зализанными склонами. Темно-коричневая вершина ее имеет двугорбый профиль, и, конечно, сразу напрашивается сравнение с верблюдом. Часть гор в этом районе пока безымянные, так что, вполне возможно, некоторые названия с наших полевых карт будут использованы картографами.

Меня продолжает мучить вопрос: откуда поступал лед в эту котловину, каким образом накопилось здесь столько валунов? Котловина открыта с запада, со стороны нашего лагеря, основные же ледники движутся сейчас с противоположной, восточной стороны. Но с востока вершину «подковы» замыкает седловина горного хребта. Правда, она не слишком высока, и, возможно, более мощный ледник в прошлом переползал через нее. Но чтобы решить, та ли это, нужно пройти туда, осмотреть саму седловину.

Я отошел уже километров на восемь от лагеря и теперь постепенно поднимаюсь все выше и выше по склону. Вот уже открылся вид на соседние массивы. К седловине примыкают большие снежники. Где-то там за ними работают геологи. Они отправились сюда на «Буране» в обход всего массива, и след снегохода, пересекающий подножия снежников, хорошо виден мне сверху.

Еще несколько десятков метров — и я выхожу на седловину и заглядываю за край гигантской каменной чаши. Передо мной во всей красе сверкает величественный купол Фукса, тот самый, вокруг которого на собачьих упряжках прошли в Английские топографы. Рядом с ним броская, похожая на пень, гора Флет-топ, скальный останец с почти отвесными стенами. На его плоскую вершину наши топографы уже забросили с помощью вертолета сборный домик. Там в скором будущем намечено создать радиодальномерную станцию для аэрофотосъемки. Я перевожу взгляд вниз, ближе к подножию гребня, и на склоне узкой, торчащей, как кривой турецкий кинжал, темной горы вижу три маленькие фигурки. Одна из них в красной куртке. Эго, несомненно, наш «красный» американец Эд. Две другие в темных ватниках — Володя и Игорь. Я кричу туда, в пропасть. После долгого одинокого маршрута это почти физиологическая необходимость. Но, очевидно, легким моим не хватает той мощи, которая присуща нашему вокалисту Игорю, или просто ветер относит мой голос.

Седловина, попасть куда я так стремился, выровнена. Словно по скалам, тут прошелся бульдозер. Все это свидетельствует о том, что здесь двигался ледник. Однако необходимы более веские доказательства.

Опустившись на колени, я внимательно, пядь за пядью осматриваю поверхность. На ней кое-где видны мелкие царапины, борозды. Скорее всего, это ледниковая штриховка, но в Антарктиде и ветер, несущий частицы песка и снега, также способен оставлять следы на поверхности скал. Я прохожу еще несколько метров вдоль гребня. И вот наконец: эврика! На пластах мрамора лежат валуны гнейсов. Это неоспоримое свидетельство пребывания здесь ледника. Никакие иные силы, за исключением льда, не могли занести сюда эти большие, до полуметра в диаметре, обломки. Теперь ясно, что значительная часть валунов принесена в котловину с востока в то время, когда оледенение в горах Шеклтона было значительно более мощным. Однако другие потоки льда, огибавшие по глубоким долинам весь массив Провендер, должны были затекать внутрь межгорного понижения и с противоположной, западной, открытой части. Таким образом, на определенном этапе своей истории котловина представляла собой как бы ловушку для ледникового материала. Когда оледенение стало сокращаться, приток льда с востока оборвался. Лед в котловине постепенно начал стаивать, и на поверхности сгрудились содержащиеся в нем обломки, так называемая морена.

Когда происходили эти события? Ответ на такой вопрос может дать детальное изучение рельефа котловины, геохимических преобразований на поверхности валунов и в мелкоземе. Вот еще для чего необходимы многочисленные образцы, которые отягощают рюкзак и обычно вызывают неудовольствие летчиков при погрузке в самолет.

В лагерь я возвращаюсь с небольшим опозданием, за что и получаю справедливое замечание от Володи. Ребята уже отужинали и блаженно растянулись на раскладушках. Только Дима деловито выпиливает что-то из листа фанеры.

Виктор достает из духовки оставленную мне долю картошки с мясом. Хмурый вид его никак не соответствует той внимательности, с которой он это делает. К тому же он приготовил чудесный морс из клюквы. После того как ты изрядно пропотел в маршруте, этот напиток кажется божественным.

Поблагодарив Виктора, я выхожу из командирской палатки и устало бреду к себе. Эд уже дремлет в красном американском мешке. Перед тем как последовать его примеру, выхожу умываться и, оглядевшись, застываю в изумлении.

Удивительная облачность легла прямо на поверхность ледника Блейклок. Подобно пелене тумана в болотистых низинах средней полосы России, она залила понижения, а выше над ней, словно верхушки деревьев, вздымаются горные вершины.

Сверкающее антарктическое безмолвие, ничто не шелохнется. Да и что может шелохнуться в этой пустыне из льда и камня? Алый флажок на нашей радиомачте и тот бессильно обвис. Казалось, природа спит с открытыми глазами.