Непогода

Сон был тяжелый, в полудреме я все порывался выскочить из мешка и задыхался. В палатке, несмотря на выключенную еще с вечера газовую горелку, казалось душновато. То ли штиль и незаходящее солнце способствовали этому, то ли стало падать атмосферное давление, а скорее всего просто накопилась изрядная усталость после ежедневных маршрутов, и от этого была тяжелой голова и поламывали мышцы и суставы ног.

После завтрака я сел за записи на полчаса и не заметил, как клюнул носом и проспал часа полтора прямо так, опустив голову на стол. Ребята уже ушли в маршрут. Спохватившись, стал собираться и я. До контрольного срока возвращения оставалось часов семь, не больше, и я решил пройти вдоль западного края котловины, не поднимаясь на горные склоны.

Не спеша, глядя под ноги, со сдвинутыми на лоб солнцезащитными очками я брел по каменистым кочкам, всматриваясь в бесконечные гряды валунов и стараясь уловить различия в их облике, что позволило бы разобраться в последовательности образования этой огромной и с виду такой однообразной поверхности. День был ясный, солнце сверкало ослепительно. И когда на пути попадались снежники, я опускал очки на глаза. Иначе смотреть было просто невозможно. Но вот нога снова ступала на камни, и можно было сдвинуть запотевшие стекла.

Валуны, валуны... От них рябило в глазах. Вот пестрые, формой похожие на гигантские тыквы, древние конгломераты. Раньше в других районах Антарктиды мне почти не приходилось встречать эти породы, зато здесь они попадаются часто. Галька, из которой состоят валуны конгломератов, хорошо окатанная, яркая: кирпично-красная, светло-серая, порой голубоватая. Образовалась она а быстрых водных потоках, которые текли здесь более 500 миллионов лет назад. А вот плоские, похожие на матрацы, глыбы темных глинистых сланцев. Одну такую гигантскую глыбу размером два на три метра со свойственным ему рвением разрабатывает близ лагеря Игорь. В ней на сколах попадаются отпечатки трилобитов — редкая для этого района палеонтологическая находка. Обнаружил ее совершенно случайно наш радист Дима, облюбовавший приметный камень для собственных надобностей. Попадаются среди валунов и обломки мрамора, чаще серого, но иногда светлого, даже с розовым изломом. Но вот что интересно: нигде тут нет поселений лишайников, И сама поверхность валунов не слишком выветренная, чаще всего серая. Все это говорит о том, что ледник отступил отсюда сравнительно недавно, не более нескольких десятков тысячелетий назад. Иначе валуны под действием антарктического солнца, мороза и ветра подверглись бы зримым изменениям, сильно выветрились. Подобные древние валуны мне приходилось встречать в других районах Антарктиды. Поверхность их обычно становится красновато-коричневой, неровной. Ее покрывают кружева ячей выветривания. На таких валунах встречаются колонии лишайников, да и птицы любят устраивать тут свои гнездовья.

Дойдя до края котловины, где она граничила с длинным навеянным ледником, спускающимся с горы Верблюд, я стал подниматься вдоль его края. Я увлекся наблюдениями, взгляд мой все время был устремлен вниз, как у грибника, и когда, наконец, остановился передохнуть и, подняв голову, осмотрелся, с удивлением увидел, что внизу над ледником Блейклок и у самой вершины горы Провендер клубились, будто танцевали, то возникая, то рассеиваясь, клочья кучевых облаков. А с севера на котловину и на наш лагерь наступала плотная, как ватное одеяло, полоса облачности. Края ее беспрестанно смещались, порой пульсировали фантанчиками вверх или выбрасывались вперед длинными языками. Казалось, это была какая-то живая, одухотворенная масса. И приближение ее невольно вызывало беспокойство. Но пока облачность была довольно далеко, и я продолжал маршрут. Через час, однако, район лагеря был словно проглочен облаками, вскоре задернуло и вершину горы Провендер. Облачность неуклонно подбиралась ко мне. Тут я заметил на соседнем леднике красную фигурку Эда — он торопился, спешил вниз к дому. Мне оставалось еще подняться на ближайший уступ и отобрать там пробы, иначе пришлось бы идти сюда еще раз специально за этим.

Спустившись с ледника, Эд прошел мимо меня метров в пятистам. Я хотел окликнуть его, возможно, он и услышал бы мой возглас, но решил, что не стоит его задерживать.

Через полчаса работа была закончена. Я сделал несколько снимков наступающих на меня клубящихся облаков, поудобнее поправил рюкзак и зашагал к дому. По моим расчетам, лагерь был не более чем в шести километрах.

Через несколько минут темные облака окутали все вокруг, и видимость практически исчезла. Сквозь мглу проступали лишь камни на несколько метров вперед, но когда я выходил на снежник, Окунался как будто в молоко. Выручало солнце, бледное пятно его все же обозначалось на небе, и я шел, устойчиво держа его чуть слева, так я должен был выйти на лагерь. Беспокоиться особенно было нечего. Рельеф котловины я уже знал достаточно хорошо и выйти к лагерю — рано или поздно — вышел бы, но проплутать, пройти не самым прямым маршрутом, а значит, запоздать и заставить волноваться товарищей было немудрено.

Порой, когда приходилось пересекать большие снежные поля, казалось, что я уже вышел за пределы морены, иду где-то далеко по леднику, вот-вот могут появиться трещины, и надо скорей заворачивать назад к спасительным валунам. Но я сдерживал себя и шел выбранным направлением. В один миг, когда видимость немного улучшилась, мне померещились в просвете облаков в стороне от моего курса две палатки. Они виднелись столь явственно, что я чуть было не свернул туда, так заманчиво рисовались их темные купола. Не иначе как снежная королева искушала меня, приглашая в свои чертоги! Я прибавил хода, и из мглы возникли бочки — это было место поблизости от лагеря, где заправлялись вертолеты.

Пятью минутами раньше в лагерь пришел и Эд. Он сделал небольшой круг, но также без особого труда нашел палатки. Ребята уже встречали нас. Володя с Игорем вернулись еще до того, как на лагерь наползли облака. Ребята были уверены, что мы вышли на их выстрелы, время от времени Дима с Игорем палили из ракетниц, но мы ничего не слышали: плотный туман поглощал звуки, как губка.

После маршрута все с удовольствием пили чай. Эд сидел с поцарапанным носом — когда отбивал образец, от скалы отскочил острый осколок. Нос Эда вечно подводит. Очевидно, работа на холоде дала себя знать — у Эда хронический насморк. А теперь вот в довершение всего на носу царапина и запекшаяся кровь. Но Эд на все эти мелочи абсолютно не реагирует. На лице его неизменное флегматичное выражение. Поев и пожелав всем доброй Ночи, он устраивается за столом. Не торопясь, методично разбирает и регистрирует свои образцы, весь пол у нас завален ими.

Ребята после ужина уселись играть в диковинную игру, все необходимое для которой смастерил Дима, по специальной, выпиленной им из фанеры доске с дырочками перемещаются фишки. Ходы определяются броском пары игральных костей, тоже мастерски изготовленных нашим умельцем. Игра шумная, азартная, сопровождается комментариями и бодрящими возгласами: «Заряжай!», «Скок», «Оп-па» и т. д....

У палаток клубится туманный сырой воздух, температура понизилась до минус 8°. Доска, к которой прикреплен наш умывальник, обледенела. Хорошо, что резкое изменение погоды не застигло в воздухе нашу авиацию. Собравшись умыться, я тщетно пытаюсь поднять носик умывальника. Резкое движение — и умывальник вообще развалился, металл треснул. Спасибо Эд, высунувшись из палатки, полил на руки из чайника.

...Просыпаюсь от гула, но это не самолет. Устойчивое завывание, хлопанье и подрагивание палатки производит сильный ветер, скатывающийся сверху, с горы Провендер. Сбоку по снежнику несется шлейф снежной пыли. Когда выходишь из палатки, от плотного воздушного потока спирает дыхание. Но ветер, хотя и резкий, неожиданно теплый, прямо-таки горячий. Действительно, термометр показывает, что температура прыгнула вверх до рекордной отметки, плюс 5°! Это у нас первый случай такого резкого потепления. Несомненно, повышение температуры связано с потоком ниспадающего воздуха, который разогревается за счет опускания. Подобные ветры — фены — известны и в других районах земного шара.

Пурга и повышение температуры грозят нанести ущерб разнообразному лагерному снаряжению и продуктам, сложенным у палаток. Поэтому, как только ветер немного слабеет, объявляется аврал. Закрываем ящики брезентом, склад с продуктами изолируем от теплого воздуха фанерой и сверху присыпаем снегом.

Днем я готовлю обед. Диме и Виктору за эти дни ясной погоды кухня порядком надоела. Варю суп из баранины, жарю морского окуня к отварной картошке. Хотя кулинарного техникума я не кончал, по опыту знаю, что все получается, если берешься за дело с желанием и хорошим настроением. Важно только суметь нейтрализовать Игоря, ему, как человеку темпераментному, не сидится на месте, он все время порывается помочь, беспрестанно советует и уже дважды пытался посолить уже посоленный мной суп. В конце концов я убеждаю его, что ветер ослабел, немного прояснилось, стала видна гора Провендер и он сможет наколоть из лежащей рядом с лагерем глыбы сланца еще несколько десятков прекрасных образцов с отпечатками трилобитов. Я прошу один из них обязательно презентовать мне, и он, вполне удовлетворенный таким интересом к его любимому делу, одевается и, вооружившись молотком и зубилом, уходит.

Тогда и Эд, хотя все пытаются отговорить его, собирается в маршрут к ближайшей горе, откуда в случае ухудшения погоды можно легко вернуться.

Ветер действительно почти прекратился, но тяжелый влажный туман снова заволакивает все вокруг. Эд не успевает отойти и на полкилометра, как видимость резко ухудшается. Дима выходит и дает красные ракеты. Нет, не удастся Эду сегодня поработать. Летят мокрые, липкие снежинки, на темном пологе палатки они моментально тают, ручеек по брезенту затекает к нам под раскладушки. Тоска зеленая!

Вдобавок на ракетные сигналы Димы, решив, что они адресованы ему, прибегает разъяренный Игорь с зубилом, орет на нас: «Чего палите, не даете человеку работать!» Утихнув, он дарит мне сланцевую плитку с отпечатком трилобита размером с трехкопеечную монету. Уверяет, что точно такие же чудовища обитали в начале палеозойской эры у нас в Сибири.

Пока еда готовится на плите, иду выбросить ведро с кухонными отходами. Для помойки у нас отведено специальное место, дабы не загрязнять окружающую среду. Там меня уже ждут, покрякивая, две большие бурые птицы. Это семья поморников, которые в последние дни стали регулярно наведываться к нашему лагерю. Поморники — разновидность полярных чаек — совсем неплохо чувствуют себя рядом с человеком и порой совершают с экспедициями далекие и опасные путешествия. Известно, например, что эти птицы сопровождали первоисследователей Антарктиды в их походе к Южному полюсу. Отмечен даже случай прилета поморника на нашу внутриконтинентальную станцию Восток — полюс холода всей планеты. Ну а на прибрежных станциях поморники летом — постоянные квартиранты. Свободную охоту, смелый поиск и разбой в колониях пингвинов и буревестников они променяли на пассивное ожидание у мусорных станционных куч. Стоило появиться в горах Шеклтона нашему лагерю, и к нам стала на довольствие семья поморников. Вначале птицы были очень недоверчивы и улетали сразу же, стоило выйти из палатки, но теперь уже вполие освоились с обстановкой. Отъевшись на казенных харчах, они заметно отяжелели и отлетели немного в сторону, лишь когда я подошел к ним почти вплотную. Содержимое моего ведра не вызвало у них особого энтузиазма. В последние дни Дима разбаловал птиц, подбрасывая им от щедрот своих потемневшие из-за длительного хранения яйца и позеленевшие по краям куски эскалопа. И все же хотя поморники и не могли справиться с таким обилием пищевых отходов, они трудились на совесть, недаром за ними закрепилось амплуа «санитаров»....

...К вечеру непогода вновь разыгралась, загудел ветер, палатка захлопала, забилась. Снег снова стал засыпать валуны. Виктор померил скорость ветра, сообщил: порывы до 25 метров в секунду. Вскоре все камни вокруг палаток покрылись белой пеленой. Видимость сократилась почти до нуля. От палаток не отойти, заблудишься. К тому же снег набивается всюду под одежду. Стоит пройти из палатки в палатку — весь облеплен им с ног до головы.

Включив газовую горелку и удобнее устроившись на раскладушке, я советую Эду: «Сидеть и не рыпаться». «Не рыпаться», — тотчас заносит он в тетрадь новое для себя выражение.

Мы сидим и слушаем, как гудит ветер. Он неровный, порывистый. Сначала загрохочет в горах — значит, приближается очередная волна. Звук доходит первым, а через мгновение обрушивается сам порыв, и палатка вздрагивает, напрягается.

Аккомпанемент пурги нисколько не мешает ребятам играть в их фирменную игру. До нас то и дело доносятся их бодрые возгласы: «Скок... заряжай». И наконец победный клич «Оп-па!», в котором неповторимо звучит зычный голос Игоря, перекрывает вой пурги и разносится далеко за пределы нашего лагеря. Сидящий за разбором образцов Эдвард вздрагивает, недоуменно смотрит на меня и зябко поводит плечами.

На следующее утро вылезаем из палатки — вокруг все бело, местность преобразилась. Вся котловина занесена снегом. Под ним погребены и валуны, изучению которых я хотел уделить специальное внимание. Конечно, достаточно одного тихого солнечного дня, и снег на морене растает, но я возвращаюсь в палатку огорченный. Разжигаю газовую горелку и делюсь с Эдвардом своими соображениями о заносах снега.

«На скальных обнажениях сейчас тоже не фонтан», — поддерживает мою мысль Эдвард, высовываясь из мешка. Длительное общение с геологами не прошло для него даром и значительно обогатило его словарный запас.

У ребят в соседней палатке после вчерашней бурной игры сейчас гробовая тишина. Порывы ветра, хотя и ослабевшего, хорошо убаюкивают. Пожалуй, и сегодня не придется работать. Тем более что в небе, в самом зените раскинулось хитрое облако, четкий, словно нарисованный, диковинный цветок с тремя лепестками. Этот трилистник в давние времена, несомненно, толковался бы как вещий знак. В наши же дни его с успехом можно принять за летающую тарелку.

Эдвард, накинув куртку, вылезает за порог, смотрит в раздумье на странное облако. Потом прислушивается к тому, что происходит в соседней палатке. Там наша кухня — жизненно важный центр, а аппетит у Эдварда на редкость хорош. Молодой организм требует восполнения энергии, израсходованной в маршрутах.

— От них ни слуха, ни духа! — грустно констатирует Эд.

— Ничего, — успокаиваю я его. — Сейчас я пойду, сварю овсяную кашу.

— Овсянка — это хорошо, ее лошади обожают, — веселеет Эдвард. С утра от голода он в лингвистическом ударе.

Название нашей главной горы, на вершину которой я предполагаю подняться, как только улучшится погода, Провендер, что в переводе с английского означает «корм», «фураж». Это, по-нашему мнению, имеет непосредственное отношение к овсянке, каше геркулес, которую мы с Эдом, заражая понемногу остальных, поглощаем по утрам. Геологи, правда, грозятся поднять против овсянки бунт, но пока все обходится. Даже Дима сварил однажды овсяную кашу.

Днем так и не распогодилось. Дул ветер. Небо было заложено облаками. После полной миски каши настроение Эда резко улучшилось, и на мои сетования по поводу плохой погоды он ответил, как истинный философ: «Ничего, перемелется, мука будет!»

Эдвард уже запаковал все свои образцы в специальные двойные мешочки, сделал все необходимые записи и теперь на досуге читает рассказы Станюковича, продолжает совершенствовать свои языковые знания. Иногда он обращается ко мне с вопросами: «Скажи, Володя, что такое «хлыщ»? Как это — «облобызать»? Что значит «с жиру бесишься»?» Я в меру своих сил поясняю. Порой я делаю попытки поговорить с ним по-английски. Мне ведь тоже хочется попрактиковаться. Живу с американцем в одной палатке, стыдно не использовать такую редкую возможность. Не тут-то было, Эд упорно отвечает мне по-русски, заявляя, что он не хочет говорить со мной по-английски.

За обедом радист Дима сообщает последние новости с Дружной. Туда вскоре должен прилететь из Мак-Мердо, с другого конца Антарктиды, «Геркулес». Нет, на сей раз это не имеет ничего общего с популярной в нашем лагере овсянкой. Такое название носит большой американский самолет, используемый нашими зарубежными коллегами в Антарктиде. На «Геркулесе» прилетит еще один американский геолог. «Тебе, Эдвард, наверное, нужно будет полететь в Дружную, встретить его», — заключает Дима. Но Эдваря, супя по выражению его лица, отнюдь не в восторге от ожидаемого прилета соотечественника.

«Эдварду у нас и так хорошо. Во всяком случае никакой конкуренции! — высказывает предположение прямолинейный Володя, а быстрый Игорь, хлопнув Эда по плечу, запевает: «Послушай, князь, что ты не весел?.. Хочешь, возьми коня любого... У меня есть красавицы чудные...» Эдвард только хлопает глазами.

К вечеру распогодилось. Небо очистилось, ветер стих, снова засверкало солнце. Снег начал стаивать, уже обнажились края валунов. Если такая погода удержится, завтра можно идти в маршрут.

Перед сном я вышел из палатки и остановился в раздумье. Скоро моему примеру последовал Эд. Мы постояли, глядя на горы. Красота вокруг была какая-то неземная, холодная, аскетическая. Царственно сверкали льды и снега, темнели вершины гор, но все это не согревало сердца. В цветовой гамме явно не хватало зелени, склоны были мертвые, голые, ничего не оживляло суровый простор этой великой снежной пустыни.

И тишина стояла такая, что звенело в ушах. Раньше я не понимал этого выражения. Оно казалось мне явным преувеличением, просто красивым образом. Теперь я ощущал эту звенящую тишину собственными барабанными перепонками.